— Семик-то наш в больнице лежит, — жалобно протянула тетя Зина и снова сверкнула глазами на Торика.

— А что с ним такое? Заболел? — В маме явно проснулся медик.

— Он упал и сильно ушибся, — сдавленно прогудел дядя Сережа. — Они на улице играли, тут, говорят, горка есть, куда все ходят.

— Да, есть горка у завода, — растерянно подтвердил Торик.

— А еще там сараи, да? — резко спросила тетя Зина. — Ребята на них залезают и прыгают с крыш в снег. Ты тоже там прыгаешь?

— Не-ет, — удивленно протянул Торик.

— Не «нет», а «да»! — сурово припечатал дядя Сережа. — Нам все рассказали.

— Да вы что! — возмутилась мама. — Толя никогда…

— Три человека! Трое! — Дядя Сережа поднял вверх три пальца и почти кричал. — И все сказали, что ваш Толя залезал на крышу и прыгал.

— И Семика туда черти понесли! — Тетя Зина чуть не плакала. — А Толя ваш его толкнул, и Сема упал с крыши, и не в снег, а на бревно! Весь расшибся. Доктор сказал, что удар был очень сильный, так что селезенку спасти не удалось. Ваш Толя изувечил моего ребенка!

Родители потрясенно смотрели то на Торика, то на эту странную пару. Не может быть. Кто угодно, только не он!

— Ты там был? Прыгал с крыши? — Мама пыталась сохранять спокойствие, но голос ее сорвался.

— Нет, мам, ты что!

Торик испугался не на шутку.

— Тебя видели ребята, они сказали, именно ты толкнул Семена, — заявил дядя Сережа.

— Неправда! — искренне возмущался Торик. — Я туда даже не залезу!

На миг повисла напряженно звенящая пауза.

— В общем, так. — Голос дяди Сережи звучал теперь уверенно, словно он принял решение. — Я понял: правды нам не найти. В милицию на вас мы заявлять не будем.

— Как? — вскинулась тетя Зина. — У нас же…

— Не бу-дем, — заключил дядя Сережа. — Не надо, Зин. Но вам скажу так. Мы больше не хотим, чтобы Толя приходил в наш дом. Семену скажем, чтобы к вам не ходил. И в школе не разговаривайте. Понял?

— Понял, — уныло буркнул Торик.

— Знаете что… — начала кипятиться мама, но тут словно проснулся папа.

— Вера, не надо. Так будет лучше.

— Миш, но они же…

— Не надо. Насильно мил не будешь. Еще что-нибудь скажете? — обратился он к родителям Семена.

— Нет, это все. Пойдем, Зин.

И дверь за ними закрылась.

— Кошмар! — не унималась мама. — Приходят, обвиняют ребенка черт-те в чем!

— Они думают, что Толя виноват, — рассудительно заметил папа. — Нас там не было, а люди наговорят всякого, сама знаешь.

Ужин прошел в молчании.

Торик ворочался на своем диване и пытался понять, как так получается: находишь друга, и вдруг его так нелепо отбирают. Первая потеря, нелепая и несправедливая, огорчала и душила слезами. Он всхлипнул. Но потом затих и задумался: интересно, такое случается само собой, нечаянно? Или… жизнью людей кто-то управляет, подталкивая их в нужную сторону? Какая странная мысль, еще успел подумать он и уснул.

Но в зыбкий момент перед самым его засыпанием где-то в коконе своих неведомых глубин легонько пошевелилась Судьба. Она-то уж точно знала, что с кем произойдет, когда и — самое главное — зачем.

Август 1973 года, Кедринск, 8 лет

А потом было лето… Хорошо, когда у тебя есть бабушка. Еще лучше, когда две: можно жить то у одной, то у другой. И бабушкам не обидно, и Торику разнообразие, ведь это два очень разных мира, каждый со своим укладом и людьми.

Сегодня Торик проснулся у бабушки Саши. Когда-то в этом крестьянском доме под соломенной крышей родилась мама, но с тех пор многое изменилось. Крыша теперь настоящая и покрыта шифером. Недавно провели электричество, подключили радиоточку. Правда, готовила бабушка по-прежнему на печке да на керосинке, а вместо холодильника молоко и масло ставили в тазиках прямо на землю в «прихожей», которая здесь называлась «сенцы» — маленькие сени.

Громко цыкали маятником часы, тяжелая гирька медленно опускалась все ближе к полу. На часах — кошачья мордочка, а в прорезях с каждым качанием маятника лукаво бегали зрачки зеленых глаз.

— Доброе утро! — раздался вдруг задорный девичий голос. — Вы слушаете «Пионерскую зорьку»!

— В эфире «Пионерская зорька», — бодро подхватил парень.

Зазвучала музыка, начались репортажи с мест, но это мало интересовало Торика. Он неуклюже сполз с печки-лежанки, где была устроена постель, натянул шорты и рубашку, убавил громкость радио и уселся на сундук за стол.

— Проснулси никак? Оладушки буишь?

Скрипучая дверь, обитая толстым слоем дерюги, впустила в дом бабушку Сашу.

Торик без труда понимал ее выговор, хотя отвечал на привычном, городском, не пытаясь ее передразнивать. Вот бабушка Маша, ее сестра, прожила лет на двадцать больше, так ее понимать сложнее. Поначалу в их семье было девять братьев и сестер, а потом… Не все мужчины вернулись с войны, женщины выходили замуж и уезжали, родители умерли.

На стене висели пожелтевшие фото — без рамок, просто так, почти весь семейный архив. Там, в застывшем мире прошлого, все еще были живы и жили вместе, здесь. А теперь в доме остались только две сестры.

— Буду, конечно!

Когда бы он отказался малость подкрепиться? В этом Торик очень поддерживал Винни-Пуха. Бабушка довольно улыбнулась: какое счастье, когда не надо внука уговаривать!

— А на обед, тадазначица, у мине запланирван кулешик грибной, помнишь, вчарася говорушки-то собирали с тобой?

— Помню, много нашли за Гневней.

Торика позабавило внезапно всплывшее у бабушки официальное словцо «запланирован». Говорушками местные жители называли луговые опята. Бабушка — большая мастерица по части приготовить что-нибудь вкусное буквально из ничего. «Жись каво хошь научит», — невесело усмехалась она каждый раз, когда Торик узнавал от нее что-то новое. Как вместо мыла можно стирать травой мыльнянкой, а стебельки «баранчиков» (первоцвета) не просто можно жевать, они еще и больное горло лечат.

— На вот, пойишь, оно и голова враз просветлеется, и в руках силы прибавится, — приговаривала бабушка, ловко расставляя на столе оладьи, творог, печеное яйцо, хлеб и чашку чая.

— Я тож тады ща-аю попию, — неожиданно присоединилась бабушка Маша, старшая сестра бабушки, живущая вместе с ней. — Я хучь яво и не люблю, но штойто яблыщка хотца.

Дрожащей рукой она взяла маленький нож с кривым лезвием, неспешно покрошила еще зеленое яблоко, высыпала в чашку с чаем и накрыла сверху блюдцем.

— Зуб нету, — донеслось сквозь череду пыхтения, — а йись-то хотца. Няхай варятся, они-то, они-то.

Торик мысленно перевел для себя: «Зубов нет, но есть хочется. Пусть заварятся, полежат так, оставлю». Бабушку при желании вполне можно понять.

— Спасибо, — сказал Торик, вылезая из-за стола, — я пойду?

— Уходишь уже? — огорчилась бабушка.

— К вечеру вернусь, — пообещал Торик. — К ним сегодня дядя Миша приезжает, будут разговоры…

— Разговоры-д-разговоры, слово к слову тянется… — вдруг звонко запела бабушка. Она легко переходила к песням, словно песни жили рядом, только потянись. — Ладно тада, ступай с богом. Время не дремя!

«Время не спит»? Торик улыбнулся. Сколько же у бабушки крестьянских поговорок и пословиц! На каждый случай из жизни — не менее дюжины. Вот тебе и неграмотная крестьянка!

Скрипнула и притопнула толстой дерюгой дверь. Через сенцы, через терраску, оклеенную смешными картинками из журналов, Торик выбрался на улицу и огляделся. Старенький, замазанный глиной дом Жинтель покрыл тонкими досочками и покрасил. Прямо перед окнами росли высоченные, с человека, золотые шары. Вокруг раскинули свои огромные ветви клены, а за домом виднелась вершина холма, который местные жители с почтением называли гора Гневня.

Почему — уже никто не помнил. Кедринск — поселение древнее, старше самой Москвы будет. Но рассказывали так. Некий то ли князь, то ли царь, приехав сюда, очень рассердился на свою супругу, разгневался, да и скинул ее, неугодную, с той горы вниз. Будто бы в память об этом и назвали холм. Дальше будет Покровский бугор, за ним — Почтовая гора. Но это уже далеко, у дома бабушки Софии, куда предстояло сейчас идти.