— И что теперь? Домой поедешь? — тяжело вздохнув, спросил Торик.

— Нет. Мы с Алинкой решили поехать к ней, в Самару. Ей одной там будет трудно… все объяснить. И еще… Знаешь, я вдруг понял, что не хочу ее терять!

— И когда теперь?

— Через четыре дня. Сейчас обходной лист, выписка и вперед. Ладно, может, еще свидимся.

Разговор завершило крепкое рукопожатие.

У Торика все это в голове не укладывалось. Валерыч, а теперь вот еще и Роберт… Вроде бы все только-только наладилось, и опять: р-раз — и в один миг он остался без друзей. И без своей стаи, снова один.

Совершенно не к месту вспомнилось линейное группирование. Оно ведь двулико: подобных сгребает в кучку, а разных — наоборот, разносит. Видимо, теперь время «подобия» прошло, друзья стали слишком разными, и Судьба совсем их развела?

Сам Торик, поднатужившись, сессию сдал без особых проблем — вроде бы уже и втянулся-притерпелся. Хотя программирование все равно нравилось ему больше, чем все остальные предметы вместе взятые. М-да, похоже, не на тот факультет он поступил…

Июль 1984 года, Город, 19 лет

И еще одно лето, но уже другое. Все изменилось. И Кедринск переменился тоже, как старый дом, где никто не живет, или как человек, у которого с возрастом все хуже бьется сердце.

После строительства Кедринской ГЭС и городка-сателлита для ее обслуживания все больше активных и работоспособных людей стремились уехать именно туда, на заработки и за лучшей жизнью. Оставались только старые, больные и никчемные. Либо глубоко укоренившиеся, как тетя Таня или Андрей. Теоретически он тоже мог бы отправиться на поиски лучшей жизни. Но работа на радиоузле была стабильной, окрестности он знал до мельчайшей тропинки. Жена тоже нашла работу в местной пекарне. Огород кормил. Куда еще ехать и зачем?

А вот знакомые вокруг уезжали, один за другим. Уехал лучший друг Шершенев, забрав уже немолодых родителей. И соседская девчонка Пересеева из дома напротив, что в юности изводила его, снова и снова запуская песню про черного кота, даже она уехала. Пустых домов становилось все больше. Странно — дом вроде бы стоит, но в нем уже несколько лет никто не живет. Городок потихоньку превращался в призрак.

Кедринск съеживался, терял силу и уверенность, таяли ресурсы, упрощался быт. Закрывались магазины, остались только самые необходимые — хлеб, молоко, аптека, почта. Переоборудованный из бывшей церкви клуб, где раньше показывали кино, пустовал. «Слишком мало людей, нет смысла» — и относилось это не только к кино, это стало символом времени: «вы больше не нужны, в вас нет смысла».

Городок на глазах хирел и деградировал, но пока держался. Странно, но лавка купца Васильева, прапрадеда Торика, уцелела, хотя теперь это был просто пустой дом из красного кирпича старинной кладки. Время разрухи и распада еще не пришло, но его зловонное дыхание уже висело в воздухе.

* * *

Родителей все это тоже очень огорчало. Но при этом — странное дело! — сами они свое присутствие в Кедринске не только не сворачивали, но, наоборот, расширяли! У них наконец-то образовался не чей-то, а собственный дом, а при нем еще фруктовый сад и огромный огород. И вот теперь они все выходные проводили там — улучшая, возделывая, перестраивая и раздвигая границы, куда только можно.

Торик никак не мог понять: когда же случился этот радикальный поворот их интересов? Молодые, нервные и голодные, родители во многом себе отказывали, зато летом непременно отправлялись в путешествия. Либо вдвоем по путевке, либо на байдарке вместе с Ториком, одни или с друзьями-байдарочниками. Они расширяли свой мир, мечтали о новых, еще невиданных краях.

Когда путь в поход начинался с поездки в электричке, туда порой набивалось сразу множество людей в грязной и рваной одежде, в такую впору только пугало наряжать. Пестрые и несуразные, мужчины и женщины самого разного возраста, но при этом все словно на одно лицо, азартно матерились, расталкивали друг друга и все норовили влезть в вагон, оставив менее удачливых позади. Родители посмеивались над их одержимостью и про себя дразнили их презренными дачниками. Они тогда и правда презирали этих дачников, которых ничего в жизни не интересует, кроме копания в земле, бесконечной рассады и борьбы с сорняками!

После Ирака родители перестали быть бедными и даже пару раз съездили в международные круизы. А потом, совершенно неожиданно для Торика, вдруг и сами превратились в точно таких же презренных дачников! Стали собственниками. Все их жизненные интересы перевернулись. Куда же делась их духовность? Почему исчезла тяга к культурной жизни, к путешествиям? И откуда вылезло это потребительское «дай, дай побольше!»?

Внезапно оказалось, что дело-то вовсе не в устремлениях души. Очень легко отказываться от того, чего у тебя нет и не предвидится. Тогда можно позволить себе презирать это, провозглашать, что ты выше этого. Но все меняется, когда ты сам становишься собственником.

Как печально открывать такие стороны в близких людях!

* * *

Бабушку Софию вновь навестил брат, дядя Миша. Время не щадило его: ходил он с трудом, пальцы на руках скрючились и теперь почти не разжимались.

А на следующий день гостей в «Гнезде» еще прибавилось. Из Ленинграда приехал Борис Михайлович Колюмбов, дальний родственник Васильевых, фронтовой хирург и человек незаурядный. Нога ниже колена у него торчала деревянной палкой, как у пирата из книжки. Разговоры с дядей Мишей и бабушкой не стихали почти до полуночи — вот как много было у них общих тем.

Уже дома Торик поинтересовался у отца, откуда взялась такая странная и необычная фамилия — Колюмбов. Но тот и сам точно не знал. И на следующий день Торик спросил об этом у гостя.

Борис Михайлович вопросу ничуть не удивился.

— Меня всю жизнь об этом спрашивают. Фамилия и правда редкая, мало кто с первого раза может ее правильно произнести или написать. Но я скажу тебе одно: где бы ни встретил ты человека с этой фамилией, знай: он — наш родственник. Ближний или дальний — но в любом случае человек для нас неслучайный.

— Но что означает ваша фамилия? Она ненастоящая, придуманная?

— Тут все непросто. Она настоящая, поскольку следы ее в нашем фамильном древе уводят в давние века, по крайней мере лет на двести. Придуманные фамилии столько не живут. Но ты прав: она искусственного происхождения, поскольку в русском языке не имеет ни одного родственного слова. Зато в других — имеет.

— Выходит, она иностранная?

— Не совсем. Есть несколько версий ее возникновения. По одной из них, мой дальний предок учился в семинарии и готовился стать священником. В ту пору молодым священникам при выпуске меняли не только имя, но и фамилию. Был, скажем, Потап Смирнов, а выпускается уже отец Иероним с фамилией Алов или Огнев.

— Эффектно, как у артистов!

— Пожалуй, но не только. В новых фамилиях старались отразить главное качество человека. Кто-то был силен телом, кто-то — верой. Алов поражал пламенностью речей и упорством.

— А Колюмбов? Какое у него главное качество?

— Кротость. О нем в ведомости записано так: «Нрав имел кроткий и тихий, аки голубь». На латыни голубь будет «колюмба» (Columba). Добавь традиционное русское окончание, вот и получишь «Колюмбов»! — Он улыбнулся.

— Красивая легенда.

— Да, звучит романтично. Но мне больше по душе другая версия.

— И кем теперь оказался наш предок?

— Священником! — развел руками Борис Михайлович. — От этого мне, похоже, уйти не суждено. Зато на сей раз мой предок числился не простым священником, а корабельным. Он отправлялся вместе с командой к новым землям и нес людям уверенность и покой.

— И его снова назвали в честь голубя?

— Нет-нет, здесь связь поинтересней будет. На сей раз с греческим словом «колюмби», что означает «плавание», «навигация по морю».

— О, вот это уже по моей части! — внезапно подключился к беседе отец.