— Теперь вижу! Ничего себе! И много он такого нарисовал?

— Танечка, он рисует постоянно, — пояснила тетя Катя. — Миша только успевает ему краски покупать.

— И долго он будет у вас жить? — практично поинтересовалась тетя.

Дядя Миша помрачнел, но ответил:

— Сколько потребуется. Надеюсь, долго. Люди еще узнают о Звереве. И я рад, что именно мне выпала честь оказать ему помощь, когда он нуждался.

И этот человек когда-то предостерегал Нинмихалну, приютившую студентку?!

* * *

«На сон грядущий» дядя Миша читал по памяти стихи, а остальные слушали. Бабушка откинулась на стуле, прикрыв глаза. Скорее всего, она знала автора, да и сами стихи. Это был ее мир.

Мрачная поэма отзвучала, и в комнате повисла тишина — слушатели продолжали жить в жутковатом мире, созданном зловещим гением прошлого. Затем тишина перестала быть приятным послевкусием и теперь давила. Хотелось противостоять ей, но не находилось слов. И вдруг бабушка прошептала: «Ананасы в шампанском…» Потом громче:

Ананасы в шампанском! Ананасы в шампанском!

Удивительно вкусно, искристо и остро!

Весь я в чем-то норвежском! Весь я в чем-то испанском!

Вдохновляюсь порывно! И берусь за перо!

— В чем-то норвежском? — с улыбкой переспросил дядя Миша. — Это чьи стихи-то, Соня, напомни?

— Северянин такой был.

— Надо же так перевернуть обычные слова, чтобы они заиграли! Сказал бы «искрИсто и Остро», никто бы и внимания не обратил, а тут именно «Искристо и острО»!

— И какие богатые ассоциации, словно пузырьки на языке шипят.

— Да… Серебряный век… Сколько же мы потеряли.

— Мы помним, — твердо возразила бабушка.

— Мы-то помним. Но мы — уходящее поколение…

* * *

Утром стихов не читали. Тетя Таня ушла на работу, гости отправились прогуляться по окрестностям, а бабушка занималась цветами.

Ближе к полудню Торик с бабушкой присели отдохнуть на заднем крыльце. Торик умиротворенно смотрел на нижний сад, затем взгляд неизбежно поднялся к Двудомику, рядом с которым стояло раздвоенное дерево.

Нет. Неправильно. Это только городские говорят «то дерево», «этот куст». Папа и особенно бабушка всегда называли деревья конкретно — «рядом с той ольхой» или «у этих ясеней». Так было правильней. Иначе можно и про кота Кешу сказать «серое животное».

Бабушка словно прочитала его мысли.

— Вон там, видишь? Тополя стоят, осокоря. Они — братья: постарше и помладше, как мы с Мишей.

— Вижу.

— Тот, что слева — мой тополь, мы с ним в родстве. Уйдет он — с ним уйду и я.

Слышать такое было жутковато. Но спорить и переубеждать бабушку Торик не решился. Не спросил, откуда она могла знать такие вещи. Если уж сегодня завела этот разговор, значит, точно хотела поделиться с Ториком своим секретом.

Больше они никогда об этом не говорили. Торик не знал, верить сказанному или лучше скорее забыть. Но с тех пор к тополям возле Двудомика он стал относиться по-особому. Похоже, у бабушки Софии помимо чудесного чутья всего живого и неживого была и своя магия.

* * *

Или магия вокруг была всегда, просто раньше Торик был слишком мал, чтобы замечать ее? Вот, буквально пару дней назад, бабушка Саша позвала его сходить с ней в город, донести сумку. Дело нехитрое — взобраться на Покровский Бугор, дойти до улицы, где расположились магазинчики, набрать всего нужного да домой вернуться.

Но на обратном пути на песчаной дороге им повстречалась собака. Не особо большая, зато голодная и без хозяина, а потому опасная. Вроде и нападать не нападала, даже не лаяла, но ощерилась и не давала пройти, косо поглядывая на голые ноги Торика, торчащие из-под шорт.

Бабушка, которая только что мирно рассказывала какую-то бесконечную историю из местной жизни, вдруг вся подобралась, плавным движением переместила Торика подальше, приговаривая:

— А ты вот тута пока побудь, позади мине, штоба…

И сразу после этого ровным и мягким голосом обратилась к собаке, точно сказку рассказывала:

— Собака, шла бы ты своёй дорогой, собака. Мы тибе не боимси, собака, и ты нас не бойси. У нас своя дорога, у тибе — своя. Шла бы своим лесом да людей бы не трогала, собака. Ступай!

Она не замахнулась. Не крикнула. Ничего не бросила. Но собака почему-то послушалась ее. Отрывисто тявкнула и сразу ушла.

Выходит… у бабушки Саши тоже была своя магия?

Октябрь 1975 года, Город, ул. Перелетная, 10 лет

Закружился лист багряный невпопад. Осень, холодно, по ветру листья летят... В знакомой школе все вдруг стало по-новому. Занятия теперь проводили не на первом этаже, а на втором, да еще и в разных кабинетах.

На первый же урок к ним пришла внушительных объемов тетенька с ярко-рыжими волосами и сказала, что учить их в этом году пока не будет, но зовут ее Маргарита Васильевна, и теперь она будет «каждому из вас точно мать родная, только в школе». А официально она называется классный руководитель. Двигалась она быстро и уверенно, часто широко улыбалась и все время вставляла непонятные словечки вроде «зэц райт». Позже ребята узнали, что в следующем году она будет учить класс английскому языку.

* * *

Учителей и правда оказалось много, и Торик никак не мог запомнить их в лицо. Хорошо, что можно было просто ходить вместе с классом, зная, что попадешь в нужное время в нужный кабинет. Хотя нет, одну учительницу он запомнил сразу, с первого урока.

Она была молода, худощава и подвижна. Откинула короткую челку со лба, поправила очки, съезжавшие на острый нос, представилась и сказала, что преподавать она будет математику.

Обычно учителя либо сидели за столом, либо выходили к доске и что-то писали. Эта же вышла к первым партам, подняла руки, совсем как дирижер перед оркестром, и начала объяснять:

— Сегодня вы познакомитесь с новым предметом, куда пока не ступала нога человека. Ваша нога.

Драматическая пауза.

— Мы будем изучать геометрию. Эта наука описывает самые разные события, и все они происходят на плоскости.

Руки ее взметнулись вверх и двинулись, словно очерчивая воображаемый стол.

— Плоскости — это абстракции, их не существует! Но в то же время они — везде, буквально всюду вокруг нас.

Теперь она широким жестом указала на пол, на стены, на потолок, легкими волнами пальцев изобразила парты.

— Но плоскости — не пустыни. Там есть обитатели! Везде и всюду на плоскостях располагаются эти…

Не может быть. Она забыла слово? Указательный палец одной руки непроизвольно потянулся ко рту, в то время как указательный палец другой руки отчаянно дергался, словно нажимая клавиши невидимой пишущей машинки.

— …там повсюду эти… м-м… как их? А! Точки!

Глаза под очками задорно блеснули. Торик решил, что новая математика ему понравится и запомнил эту сцену навсегда.

* * *

Иногда Маргарита Васильевна устраивала им «классный час» и говорила о чем-то мало похожем на уроки. Эмоции в ней били через край. «Эх, черти полосатые, ведь люблю я вас!» — говорила она, по-матерински обнимая сразу человек пять.

А еще был у нее коронный номер, почти театральный. Посреди обычного собрания класса она вдруг почти на минуту замолкала, глядела куда-то далеко, в необозримое будущее, и говорила, словно рассказывая сказку:

— …И вот однажды ты, Саша, или ты, Володя, окончишь школу, станешь хорошо зарабатывать, будешь директором большой стройки, зайдешь однажды в свою старую школу и скажешь: Маргарита Васильевна, сколько вы еще будете ютиться в своей тесной комнатенке на четверых? Я вам квартиру построил. Давайте переезжать, прямо хоть завтра! И я пущу скупую слезу умиления.

Класс замирал, впитывая услышанное, а потом смеялся. И она тоже смеялась вместе со всеми, но как-то не слишком весело. Скорее горько. Прошли годы, а она так и не дождалась своего героя-строителя-освободителя.