— А пойдемте, я вам клематис покажу! — вдруг оживилась бабушка и направилась к дому.

— В этом она вся, — усмехнулся дядя Миша.

Он осторожно забрал фотоаппарат, неспешно оглядел сад и зашагал следом за бабушкой. А Торик не торопился: у него тут осталось одно приятное дело.

На самом краешке верхнего сада стоял высоченный раздвоенный тополь. А рядом — Двудомик. Снаружи он выглядел как желтый деревянный куб с ребром в два метра. Одну из стен целиком занимало окно, а на противоположной стороне, как раз у тополей, примостилась дверь. Крыша плоская, так что получался настоящий жилой кубик для небольшой семьи. Отец сам спроектировал и построил его, когда появился маленький Торик.

Когда домик начали обживать, мама повесила тюль, поклеила на стены симпатичные мягко-зеленые обои и приколола у кровати Торика смешную открытку. Изнутри Двудомик напоминал плацкартное купе поезда: две полки-кровати, они же сиденья, одна поуже — для Торика, другая пошире — для родителей. У окна — широкий стол, за которым так удобно сидеть. А сверху, над кроватями — полки. Узкие, зато полные сокровищ.

По утрам Торик обычно вставал на свою «кровать» и оказывался лицом у нижней полки, куда папа и тетя Таня заботливо выкладывали подписку журналов «Наука и жизнь» за несколько последних лет, целую серию развивающих брошюр 1950-х годов и еще много всякой интересной всячины. Все эти сокровища Торик мог читать, перебирать и листать часами.

Недавно его увлекла идея флексагонов. Эти необычные штуки из бумаги могли сложить даже его неуклюжие руки. Всего-то надо было расчертить нужную фигуру на клетчатом листе, вырезать ленту, согнуть ее в нужных местах, перевернуть и в одной точке склеить. Флексагон похож на ленту Мебиуса, только он плоский. Сворачивая и разворачивая этот бумажный кулечек разными хитрыми способами можно было открывать не две, и даже не три стороны бумаги, а гораздо больше. В последнем номере «Науки и жизни» описали флексагон на сорок восемь поверхностей, и Торик решил обязательно такой себе сделать, но попозже.

Довольный, он забрал нужный журнал, спустился по ступеням из песчаника и направился к дому.

* * *

В доме царила радостная суета. Родственники и знакомые любили сюда приезжать, некоторые гостили по две-три недели. За долгую историю семьи Васильевых времена случались разные. Бывало, что Васильевы сами были вынуждены уезжать куда-то и жить у дальних и ближних родственников месяцы, а то и годы. Поэтому их радушие не было показным, они на самом деле радовались гостям и старались принять их как можно лучше.

Интеллигенция обустраивала свои дома иначе, чем крестьяне. В отличие от типичных деревенских домов, пространство этого дома было поделено на несколько разных комнаток. Вы сначала входили на кухню, затем через нее — в столовую с большим столом, за который обычно усаживались гости. Оттуда можно было пройти в крохотную комнатку бабушки или такую же комнатку Андрея, тетиного сына. А можно обогнуть печку и пройти дальше, в так называемый «зал», довольно просторную комнату с большим зеркалом и диванчиком, где спала тетя. Настоящих дверей тут не было, но в каждой комнатке имелись дверные проемы, занавешенные шторами. В шутку здесь их называли «входными шторами», чтобы не путать с оконными. Поскольку гости приезжали часто и надолго, к дому пристроили еще и большое летнее крыло, так что места хватало всем.

Застолье было нетипичным по теперешним временам. При том, что вокруг стола усаживалось человек десять, а то и больше, открывали одну бутылку вина, да и та часто оставалась недопитой. Но уж тогда совсем немного наливали и Торику, просто чтобы он знал вкус хороших напитков. Нехитрые блюда сменяли друг друга, но главным делом считались нескончаемые разговоры. Торик не очень вникал в их темы, но они были спокойными, степенными и интересными для всех участников.

Сам Торик по обыкновению пробрался в бабушкину комнату. Это место он называл «Зашкафье», и тут главным сокровищем выступал высокий, почти до потолка, шкаф, набитый книгами в два ряда. Каждый раз здесь находилось что-то новое: книги по искусству, цветоводству и минералогии, там фантастика, а тут — книги о путешествиях. В разговоры взрослых за столом он старался не вмешиваться, но вполуха прислушивался.

Возможно, именно эта привычка со временем привела к тому, что он и жизнь стал воспринимать точно так же: отстраненно, не как участник событий, а лишь как сторонний наблюдатель. Листая журнал, Торик подвинулся поближе ко входной шторе.

Тетя Катя, жена дяди Миши, рассказывала о жизни в Москве, об общих знакомых и родственниках. Дядя Миша иногда что-нибудь добавлял о выставках и премьерах. В паузе тетя Таня уточнила:

— Как там Нинмихална? К нам собирается?

— Может, на недельку выберется в сентябре.

— А как Марина, — поинтересовалась бабушка, — сдала экзамены?

Кажется, дядя Миша смутился:

— Марина-то у нее теперь… вторая.

На минуту все перестали жевать. Над столом пролетела муха и уселась на цветущий кактус.

— Как… вторая? — не поняла бабушка. — А первая куда же делась?

— Отучилась, прошла распределение и теперь в Томске. Плакала и благодарила, сказала, что за эти годы Нинмихална стала ей как родная.

— Конечно, — поддержала тетя Катя. — Где в Москве найдешь человека, который возьмет к себе жить чужого?

— Так откуда вторая-то? — не сдавалась бабушка.

— Марина когда уехала, — вновь вступила тетя Катя, — Нинмихалне так одиноко стало. Она опять пошла в тот институт. Там приемная комиссия, ну и… История повторяется. Все носятся ошалелые, а одна девушка сидит и плачет. Подошла, разговорила. Как узнала, что тоже Марина, не удержалась, к себе позвала.

— Я уж с ней говорил, — сказал дядя Миша с досадой. — Люди-то всякие бывают. Нинмихална одна, детей нет, муж умер… А она: «Ну и пусть. Живой человек в доме. Пока могу, буду помогать».

— Человек взрослый — сама решит, — подытожила тетя Таня. — Чай будете?

— Чай? — Лицо дяди Миши на миг озарилось улыбкой, но затем он посерьезнел и степенно заявил: — Толя, а ты знаешь, был тут один пеликан… Катя, где у нас…

Торик понял, что его ожидает очередной подвох. Дядя Миша знал тысячи вещей из самых разных областей культуры, науки и техники. Но при этом безумно любил мистификации. Он умел с серьезнейшим видом рассказывать полную чушь про слонов, живущих в метре под землей или про ложку, внезапно стекшую внутрь стакана с горячим чаем (а это оказалось правдой — только ложка нужна специальная, из сплава Вуда). Он наслаждался замешательством собеседника, лишь в конце истории одаряя его доброй улыбкой.

Из сумки достали довольно крупную фигурку розового пеликана, и дядя Миша невозмутимо продолжил:

— Мы выяснили, что пеликаны питаются конфетами. Но иногда съедают не все. Посмотри внимательно: вдруг у него в клюве что-нибудь осталось?

Разумеется, конфета там была. А сколько их нашлось у пеликана в животе! Торик вроде и вырос из таких штучек, но ему было приятно. Дядя Миша думал о нем, когда собирался сюда. Детский розыгрыш… но с того раза пеликан, внезапно являвшийся среди обыденности жизни, стал для Торика символом доброго абсурда.

— Таня, а как там твой Андрей, служит? — начала новую тему тетя Катя.

— Он сейчас в ГДР, еще больше года ему осталось.

Удивленный новым поворотом мысли, Торик поднял взгляд. Спокойный, привычный, ничего не значащий разговор. Они просто разговаривают — учительница, врач, профессор и актриса, а школьник их слушает.

Неспешной беседой они словно подпитывали друг друга. Кругом мягко плескалась синергия, хотя Торик пока не знал, что это называется именно так. Ощущение было очень знакомым, теплым и приятным. Он улыбнулся.

Словно мысленно отвечая ему, оживился дядя Миша. В глазах его сверкнул озорной огонек.

— Сонь, а помнишь, как тебе воздыхатель стихи написал? Где-то году в двадцатом, что ли? Про шумливые берега, помнишь?