— Да быть того не может! — ахнул Александр, нравственные чувства которого немедленно восстали и возмутились.

Милародович же, почесав за ухом, широко улыбаясь проговорил:

— А вот может то быть или не может, и придется выяснить вам, милейший. Коль уж мы с вами решили улучшить нравы россиян, так и попытайтесь войти в доверие к мусью Плантену. Обольстите его, подружитесь с ним, деньги не жалейте, притворитесь полным повесой, распишите свои успехи у дам и вашу чрезвычайную привязанность к нежному полу, и вы окажете неоценимую услугу Российской империи. Смею вас заверить, — подмигнул Милорадович, — сие предприятие хоть и сопряжено с некоторой опасностью для жизни, но ему будет сопутствовать и море прелюбопытных деталей. Но ведь вы же русский офицер, капитан!

— Да, я офицер, — решительно сказал Александр.

— Ну, вот и прекрасно! — поднялся с койки военный губернатор. — Так и за дело! Не страшитесь ничего! Вам вручат хорошие карманные пистолеты. Можете воспользоваться ими в случае крайней нужды.

Он задержался в дверях, метнул на Александра орлиный взгляд и сказал раздумчиво:

— и все-таки, кого вы так сильно напоминаете мне?

— Не знаю — пожал плечами Александр. — Наверное, француза, ловеласа и повесу.

— Может быть, может быть, — согласился Милорадович и, резко повернувшись, так что забряцали ордена, вышел из камеры.

… После второй бутылки шампанского мсье Плантен, обладатель лица умного проныры и домашнего философа, украшенного густыми бровями, покачивая вилкой с наколотой на ней устрицей, с любезной непринужденностью, присущей мужчинам гальской нации, говорил Александру, с которым он ужинал уже третий вечер подряд:

— Не скрою от вас — вы совсем не похожи на француза, мсье Лефоше. В Арле, где вы изволили появиться на свет, совсем другие лица. О, я философ, а поэтому обязан знать типы человеческой физиономии. Но вы, почтеннейший, своим обаянием превосходите любого француза, а поэтому я могу считать вас своим верным другом. Ах, как нужны друзья здесь, в России, так и оставшейся варварской страной. Того и гляди, вас заподозрят в чем-то либеральном и отправят силком на родину или, того хуже, в тюрьму. О, эти русские тюрьмы мне рассказывали! Вонь, клопы и блохи, картофельные очистки вместо еды розги с утра до вечера.

— Неужели? — осторожно наколол устрицу Александр.

— Да! И либеральное правление царя Александра не смогло смягчить дикость нравов этого варварского народа. Но знаете ли, — поглядел по сторонам мсье Плантен, — реформы Петра Великого сумели-таки подарить русской нации одно очень полезное нововведение.

— Какое же? — придавил Александр устрицу между языком и верхним небом, а поэтому спросил невнятно.

— Сей умный царь раскрепостил женщину! — назидательно поднял вилку Плантен. — Русская женщина, очень горячая по своей природе, прежде, в течение тысячи лет, сдерживала свои любовные устремления, но сто лет назад они выплеснулись наружу, и плещутся через край до сих пор. Удержу нет!

— Что вы говорите? — поддельно удивился Александр, внутренне негодуя. Он продолжал в душе оставаться русским монархом, а поэтому всякое обидное слово в адрес своего народа больно ранило его.

— А вы что, ещё не были знакомы с русскими домами? — строго свел брови Плантен. — Ну, много потеряли! Знаете ли, я не раз бывал в наших колониях, и то, что демонстрировали мне в известных положениях чернокожие девки ничто по сравнению с тем, что умеют делать русские барыни.

— Даже барыни? — недоумевал Александр.

— Именно, именно барыни! — наставительно покачал головой француз. — У простого, черного, как здесь говорят, народа нет времени и сил на любовные проявления. Этим людям, работающим с утра до ночи, нужны только водка, еда и сон — для отдохновения. нам же, представителями нации в высшей степени культурной и умеющей ценить наслаждения всякого рода, необходимо отыскивать удовольствия, что мы делаем с успехом. Скажу точнее: мы научили царя Петра наслаждениям, он вывел русскую женщину в свет, и теперь мы пользуемся плодами этой полезной для нас науки, снимая на деревьях, посаженных нами, сочные плоды любви. А плоды вкуснейшие, мой друг Лефоше! У француженок тело плоское, как доска, а русские женщины, особенно купчихи, способны подарить массу удовольствий изголодавшемуся по вкусной любовной пище гурману. Они полны, вот в этом-то и прелесть! Сколько складочек, потаенных уголочков, спрятанных извивов! Везде — тайна, которую приятно разгадывать, хоть каждый день! Любовь и тайна — единство!

Александр, уже ненавидевший француза, изрек сквозь зубы:

— Да вы настоящий философ, мсье Плантен! Не пособите ли мне? Я бы тоже хотел преуспеть в разгадывании тайн такого рода.

Плантен, лицо которого так и таяло от ощущения власти над неопытным профаном, простоватым и таким «нефранцузом», сказал:

— А хотите сегодня же вечером разгадать волнующую всех нас, мужчин, загадку? Да и, возможно, не одну — насколько проницательным окажется, в переносном смысле, ваш ум? — И француз обнажил в улыбке длинные кривые зубы.

— Ничего, кроме признательности, за такое лестное предложение, я не смог бы извлечь из своего сердца, — постарался сказать Александр как можно более галантно.

— Ну так наденьте свежее белье, опрыскайте себя духами пообильней, вденьте в петличку фрака хризантему, и уже сегодня вы станете членом тайного общества «братьев-свиней».

— Позвольте, позвольте? — замер от неожиданности Александр.

— Как это — общество свиней?

— Ну да, именно, свиней! — ещё более оживился философ. — А назвали мы свое общество так потому, что, когда одну светскую даму уговаривали вступить в него и описали ей правила нашей жизни, она с негодованием воскликнула: «Так ведь это же свинство, господа!» Мы же ей спокойно возразили: «Ничуть не свинство. Впрочем, может быть, и свинство, но что в том плохого, если люди, как и свиньи — все те же дети природы? Мы с этих пор будем именоваться «братья-свиньи», а вы станете «сестра-свинья»!»

— И что же дама? — плохо понимая, о чем говорит француз, но едва сдерживая отвращение, спросил Александр.

— А ничего! — восторженным шепотом проговорил Плантен. — Поупрямилась немного да и пришла в наше общество! Ее сегодня вы тоже сможете увидеть, да и не только увидеть!

И француз заливисто расхохотался, предложил Александру побыстрее разделаться с ужином и пойти собираться на заседание общества «братьев-свиней».*

((сноска. Такое общество на самом деле существовало в Петербурге в то время.))

«Да, именно во время моего царствования расцвели тайные общества разного пошиба! — со скорбью и негодованием думал Александр, когда он, сидя рядом с Плантеном в карете, ехал в неизвестном ему направлении на заседание общества «братьев-свиней». — И поэтому я безо всякого сожаления предам этих «братьев» и «сестер» в руки правосудия, если увижу сегодня в их действиях что-нибудь предосудительное. Да, мне отмщенье, и аз воздам! Так вершится воля государей, так осуществляется самим Господом дарованная им власть! Я потерял скипетр и корону, но моя императорская совесть осталась при мне! Вперед! Вперед! Я своей державной рукой спешу искоренить зло!»

Карета остановилась рядом с трехэтажным домом, поднялись на крыльцо, а потом, сняв шинели, на второй этаж. В зале, обставленом богато, со множеством горящих свечей, картин, зеркал, уже прохаживались господа и дамы. Хрустальные бокалы искрились в их руках, слышался беззаботный, игривый смех, и Александр заметил сразу, что кавалеры бесцеремонно обнимали дам, целовали их в шею, в обнаженные плечи, но, главным было то, что мужчины подходили к любой из женщин, легонько отстраняя их кавалеров, но те совсем не обижались и шли к оставленным дамам, которые беспрекословно, даже с радостью принимали ласки новых ухажеров.

— Приветствую вас, сестры и братья дорогие! — воскликнул Плантен при входе. — Вот вам новый брат! Так спойте ж в его честь наш славный гимн!

Все воодушевленно закричали, приветствуя Александра. Одна дама тут же бросилась к нему на шею и, прильнув к нему всем своим гибким молодым телом так, что мурашки побежали по спине Александра, крепко поцеловала его в губы, а братья и сестры стройно запели: