— Братец, а когда тут у вас жалованье-то выдают?

Счетовод вскинул на Александра изумленно-вопросительный взгляд, тонко улыбнувшись, спросил в свою очередь:

— А что, нужно?

Удивлению Александра не было границ, но он сумел не выказать его и просто сказал:

— Да, знаете ли, все уж вышли…

— Г-мм… — наморщил лоб счетовод. — Стало быть, жалованье вам? Ну, сие я устрою, устрою. Только к председателю зайду, переговорю с ним. Вечерком, Василь Сергеич, не сочтите за труд да и ко мне зайдите.

Едва закончилась служба в присутствии, Александр зашел в канторку Суржикова, и тот радостно приветствовал его:

— А, милости прошу, милости прошу! Да, господин председатель был рад вам выписать полное жалованье. Вот-с, чиркните свою подпись здесь и получите — ровно восемь десятков рубликов!

Перо застыло в руке Александра, он растерянно посмотрел на Суржикова:

— Так мало?

— Как мало? — широко заулыбался счетовод. — Сие даже слишком много-с! Прежний столоначальник у нас только шестьдесят получал.

Александр все не решался поставить подпись. Он почему-то вспомнил тот вечер в ресторации «Олимп», богатый ужин, пирушку с морем выпитого шампанского, одна бутылка которого, Александр знал, стоила двадцать пять рублей, вспомнил рысаков делопроизводителя Белобородова, и ему стало обидно.

— Так отчего не только восемьдесят? — спросил он с легкой нотой настойчивости и раздражения.

— А сие оттого-с, что у вас оклад такой, милостивый государь, — все так же ласково говорил Суржиков. — вы за жалованье такое подрядились служить, вот-с и получите обещанное.

— Разве же не вы сами, господин Суржиков, мне о наградных говорили? уже без раздражения и настойчивости спросил Александр.

— Ну, положим, и говорил, господин Норов, — чуть дрогнул уголок рта у Суржикова, будто он хотел улыбнуться да скрыл улыбку. — Но ведь мы все здесь сами себя награждаем, а от начальства ничего не требуем да и потребовать не имеем права, ибо ничего такого для нас, мелочи чиновничьей, в Петербурге не заготовили, а коли не заготовили, сами стараемся, иначе никакой мочи прожить на двадцать пять рубликов в месяц нет. А это у меня такой оклад! Спросили бы вы, сколько мой помощник получает…

— И сколько же? — робко, невольно ощущая вину за то, что его чиновники живут так бедно и должны поневоле брать взятки, называемые «наградные», спросил Александр.

— Сколько? А двенадцать пятьдесят, — ответил Суржиков. — Так что сами видите, что оклад ваш несравненно выше моего, выше даже того, что Белобородов имеет. Ну так осчастливьте сей листочек своей подписью да и получите свое жалованье. Ну, а наградные — наградные мы сами как-то ухитряемся для себя добывать, а ежели вы столь чистоплотны оказались, Василий Сергеевич, то не наша в том вина.

Рука Александра машинально, точно это была чужая рука, вывела подпись, так же машинально приняла ассигнации и отправила их в карман сюртука. На ватных ногах вышел Александр в коридор, где уже не слышно было голосов служителей палаты. Спустился вниз, машинально подставил руки, когда швейцар помогал ему надеть шинель. Вышел на улицу и тут услышал чей-то голос:

— Господин столоначальник, за мной пожалуйста!

Кто мог звать его? Кто мог приказывать ему? Александр резко обернулся и увидел писаря палаты, плюгавого с виду недомерка, но на службе тихого и прилежного, всегда смотревшего на Александра с приветливой почтительностью и, как будто, немного с жалостью.

— Чего вам угодно? — почти что строго спросил Александр у писаря, который между тем двинулся вперед по улице, удаляясь от здания палаты. Александр, недоумевая, но чувствуя, что этот человек позвал его не зря, пошел вслед за ним, все спрашивая у него: — Так чего вам угодно? Зачем позвали?

Но тот не отвечал, покуда не свернул в ближайший проулок, где наконец остановился, и Александр остановился тоже.

— Так зачем же вы меня позвали? — уже не без испуга спросил Александр, писарь же, глядя на него с печалью, заговорил:

— А затем, сударь, что больше молчать не мог-с, да-с…

— О чем же… молчать не могли? — совсем перепугался Александр.

— О том, какая участь вам уготовлена, Василий Сергеич.

— Ну и какая же? — затрепетало сердце Александра, а писарь с укоризной покачал головой:

— Сами могли бы судить, сударь, что, ежели вас, офицера, люди, с которыми вы не имели чести быть знакомы, через полчаса начинают в столоначальники прочить, так тут какой-то подвох сокрыт. Вы же, как малое дитя, таким ловкачам доверились, как Суржиков и Коржиков! Да это ж — Гога и Магога!

— Да что вы такое говорите? — пролепетали будто сами собой губы Александра.

— Говорю, что знаю! — нахмурился писарь. — А знаю вот что… Председатель и прочие его сотоварищи, включая Суржикова, давно уж план составили, на кого б свалились все просчеты палаты, все казенные растраты да прочие шалости и безобразия. Вот и удумали найти простачка, который бы невольно принял бы на себя все их грехи, подпись свою поставив под теми бумагами, что о мошенничестве явном говорят. Лицо же это, конечно, ответственными полномочиями обладать должно было, не ниже, стало быть, столоначальника…

— Господи Боже мой! — оперся Александр о плечо писаря — иначе бы упал.

— Так вот, сударь, Суржиков, сам слышал, смеялся, что отыскал в вашей персоне настоящего тюху-матюху, ваню-дураню. «Едва, — говорил, — я на его физиономию в кухмистерской взглянул. так сразу понял, кто нам нужен. Потом мой первоначальный взгляд вполне подтвердился!» Они и пирушку ту затеяли только для того. чтобы вашу бдительность усыпить — усыпили, точно! Стали вы бумаги подмахивать, не глядя, они не только радовались да над вами потешались: «Вот кто в Сибирь-то отправится службу казенную править!» А скоро ревизорская проверка, и если вы даже у нас не будете служить, все равно отыщут вас, ибо присягу вы давали. Ну вот и все… Хотел я, сударь, вам и раньше об этом рассказать, да случая не находил. Постарайтесь больше бумаг, что вам подносят, не подписывать совсем, а ещё бы посоветовал я вам бежать куда подале. Здесь такие волки служат, вы же, простите меня за слово, настоящая овца или… нет! Вы, сударь Дон Кихот Ламанческий, сущий Дон Кихот. И как вы в полку-то служите? Только, уж прошу — меня не выдавайте да и вовсе не ссылайтесь на то, что вам известно правда от кого-то из людей палаты. У меня, Василь Сергеич, семья большая. Мне и десять рублей жалованья терять никак нельзя. Ну, прощайте, и да хранит вас Бог…

Писарь быстро пошел по проулку, а Александр так и остался стоять, будто ноги его приросли к земле. Нет, ему совсем не было лестно, что его назвали Дон Кихотом. Он хотел быть императором, стоящим на страже справедливости, но теперь он им не являлся, хотя и был когда-то монархом России, не сумевшим исправить царящее в стране зло, просто не знавшим о нем.

В ту ночь он почти не спал — все думал, как же поступить ему завтра. Много ходил по спальне, то ложился, то вскакивал, сел за стол и написал два письма: одно — смотрителю придворных конюшен, другое — обер-гофмейстеру. Эти письма поутру он собрался передать Илье и Анисиму, предполагая, что завтра вечером на квартиру он может и не возвратиться. Едва забрезжила заря, умылся и тщательно оделся в парадный офицерский мундир.

Как обычно, без пяти минут девять, вошел в вестюбюль палаты, привычным движением бросил шинель швейцару, поднялся на второй этаж и смело направился прямо к кабинету председателя палаты.

— А-а-а! Василий Сергеич, милости прошу! — сразу поднялся из-за стола председатель, и снова каплюшка табака свисала с его ноздри. — Наверное, по делам служебным, я угадал? А то кто же в такую рань ко мне придет ради праздного словца!

Александр, не желая замечать радушный тон председателя, положил к нему на стол полученный вчера оклад, сказал:

— Возвращаю!

— Что же изволите возвращать, Василь Сергеич?

— Жалованье, восемьдесят рублей. Я их не заслужил.

— Как не заслужили? — прыгали от смеха губы председателя. — Вы исправно отслужили месяц, а посему оные деньги являются вашей законной наградой.