Это было все. Ни слова больше. Ни комментариев, ни заключения, вообще ничего. Никак не описано, что именно произошло дальше. И было ли это «дальше». Мне оставалось только дождаться Благоуханного, и уж его пытать о развязке. Что я хотел услышать? «Да» или «нет»? Правда это или вымысел больного ребенка? Оба ответа казались мне равнозначно ужасными. Первый – по понятным причинам, потусторонние тени в реальном мире, б-р-р-р! Второй – а жалко стало Ксюшу. Нашу милую Зеркальную Ксюшу, белого тихого ангела за Мотиным плечом.

И еще мне стало вдруг беспокойно. Беспокойно о себе самом. Почему? Да потому. Всякому здравомыслящему человеку доступно это беспокойство, когда вот-вот в его жизни произойдут необратимые перемены. Или могут произойти. Что в данном случае получалось одно и то же. Жених перед свадьбой, солдат накануне первого боя, ученый за миг до озарения. Я не был женихом, не был солдатом, тем более не являлся никаким ученым. Но чувства мои были сродни.

Благоуханный принес мне кашу с котлетами. И то и другое оказалось действительно приличным на вкус. Не хуже, чем в моем родном стационаре. Но там от силы наберется полсотни человек, а тут! Число нахлебников перевалило за тысячу, ничего не скажешь столовый конвейер поставлен у них отменно. Ел я в молчании, а Благоуханный словно бы позабыл о моем существовании на это время – копался в бумагах, что-то подписывал, что-то с деланно недовольным выражением лица исправлял. Будто доводил до моего сведения – созреешь, так вот он я, весь к твоим услугам. Ему, наверное, не меньше моего хотелось заговорить. Слишком долго вынужден был он молчать. И дальше бы молчал по долгу службы, если бы не ваш покорный слуга со своими «движениями».

Управился я быстро, подмел все до крошки, сами понимаете, одним кефиром сыт не будешь, а когда доведется пообедать, о том Пушкин ведает. Аккуратно отложил тарелку и вилку подальше в сторону, хотя обыденный вид использованной грязной посуды расхолаживал, словно бы низводил до необязательного, посиделочного уровня все грядущие вопросы и ответы. Но, может, это было к лучшему. Излишний официоз только бы навредил.

– Что было дальше? – выпалил я с места в карьер. И удивился про себя – да что же это? Хотел ведь постепенно, так сказать, разводя круги по воде.

Впрочем, Благоуханный воспринял мою внезапную атаку как должное. И ответ оказался под стать вопросу:

– А вы КАК думаете? – отнюдь не в риторической форме, Александр Васильевич именно хотел узнать, КАК и ЧТО я думаю о деле Зеркальной Ксюши.

– Тут или-или. Или тень есть, или вы спровоцировали девушку в медицинских интересах. Дабы развенчать… Дабы показать реальность ее заблуждений… Дабы…

– Довольно. Мне все ясно, – прекратил мои интеллектуальные терзания Благоуханный. – Ни то, ни другое. Я полагаю. И тогда предполагал.

– Не понял? – несколько опешил я. – Так вы видели или не видели? В смысле тень эту проклятую.

– Видел. Еще как видел, – Александр Васильевич поморщился и заерзал на своем командном стуле, словно у него вдруг обострился геморрой, и от колик ему невыносимо стало сидеть на одном месте. – Меня чуть кондрашка не хватила, как выражались в мое время. А ведь я был мужчина крепкий, видавший многие виды. До сих пор иногда закрываю глаза и… представляю, каково было этому ребенку, ведь она с детства, вместе сосуществовать с подобной гадостью. Я бы на ее месте еще раньше в дурдом попал.

– Тогда почему вы утверждаете, что тени не было? Или было нечто другое? – мало сказать, что я недоумевал: Благоуханный противоречил сам себе.

– Конечно, другое. Я, знаете ли, по убеждениям крайний атеист…

– Поздравляю, я тоже, – влез некстати и грубовато, но уж очень редко встретишь родственную душу.

– Взаимно, – Благоуханный, кажется, не обратил внимания на мою невольную бестактность. – Я атеист, и коммунист. И тогда был, и сейчас являюсь. Билет не сдал, не на таковского напали, думают, будто старый, штопаный носок переменить на новый, и очень ошибаются. Принципы есть принципы.

Ну что за поразительный человек такой! Чем дальше, тем больше удивлялся я Александру Васильевичу. Но к делу это пока что не имело отношения. Я стал слушать дальше.

– О чем бишь я? Ага! Любые события, на первый взгляд кажущиеся сверхъестественными и мистическими, я привык объяснять не божьими чудесами, но исходя из возможного научного основания, даже если это основание пока чисто гипотетическое.

– Я согласен с вами, – подал я реплику, потому что Благоуханный сделал многозначительную паузу, словно бы ища подтверждения и поощрения своим мировоззренческим выкладкам.

– Вероятнее всего в случае Ксюши Бережковой я имел дело с гипнозом и самогипнозом чрезвычайной силы. Это не голословное утверждение. Тогда велись определенного рода работы, по изучению возможностей человеческой психики, очень засекреченные работы, даже я не знал до конца промежуточных результатов. Но они были. Были. И я решил – этот как раз тот случай.

– Послушайте! Но почему вы не заявили? Почему отправили бедную девушку в лечебницу? Не лучше ли было бы…, – я взял довольно нервный тон, но меня задело.

– Не лучше. Вы не видели того, что видел я. Кошмар. Неописуемый никакими словами. Приснится, заикой останетесь. И вы хотели, чтобы я заставил ее с этим жить? Чтобы вызывать из раза в раз? Для опытов? Ведь живая душа, как вы можете? Да, пожалел. Что я, не человек? По-вашему, если в погонах, значит обязательно монстр и людоед? Тихая, замученная, умненькая такая. Я подумал, лучше пусть забудет о своей способности, лучше в дурдоме без зеркал, чем у наших мозгоправов под лабораторным стеклом. И вообще, вопрос? Вышла бы от ее способности хоть малейшая польза? Запугивать у нас и без гипноза умели. Почище еще.

– Она попала туда, куда ей самой было нужно, – повторил я неожиданно пришедшие на ум слова Благоуханного, сказанные мне час назад в этом самом кабинете.

– Именно. Рад, что вы отважились понять, – Благоуханный с облегчением откинулся на спинку стула, будто бы ему сей миг было даровано вечное отпущение грехов.

– Но что, если вы ошиблись? – О-о, у меня уже имелись многозначительные поводы думать так. Просто я не счел нужным говорить о том вслух. Надо было разъяснить до конца.

– Ошибся? Вряд ли, – Благоуханный пожал плечами, «ёжик» на его классической голове воинственно вздыбился, но, может, мне это лишь показалось. – Вы что же, полагаете, будто мы столкнулись с потусторонними силами? А утверждали, что атеист!

– Одно другому не мешает, – возразил я: раз так, пожалуйста! – К вашим услугам альтернативная точка зрения. Кстати не менее научная, чем вышеизложенная. Возможно, вы имели дело с биологической энергией неясного происхождения. Что если Ксюша обладала, то есть, обладает и по сей день, способностью концентрации этой энергии при помощи отражательной поверхности зеркал. Как если бы собирает лучи в фокус? Природа загадочна, но это до поры. Вероятно, новый виток эволюции. Вероятно, патогенное отклонение от нормы. Не думали об этом?

– Честно говоря, нет. Из всех доступных объяснений ищи самое простейшее, оно и будет самым верным. Принцип бритвы Оккама. Вам знакомо? – без всякого нарочного превосходства поинтересовался у меня Благоуханный. Мы вели беседу на равных, уж он-то не мог не понимать.

– Еще бы. Философский факультет за плечами. Плюс аспирантура, – я не хвастал, я доводил до сведения. – Но этот принцип не всегда работает. Если бы не было исключений из правил, зачем тогда сами правила? Что различать? То, что однородно и не поддается этому различению? Ну, а если я прав?

– Тогда Ксюше Бережковой тем более самое место в вашем заведении, вы согласны? – примирительно спросил меня Благоуханный, но я видел – ему сделалось тревожно.

– Вопрос не в том, где ей место. Вопрос в том, как быть с «движениями»? Я ведь за этим к вам обратился.

– Не знаю. Честно признаюсь, не знаю. Извините уж, батенька, что морочил вам зазря голову, – Благоуханный слегка и виновато развел руками. – Я ведь стрелочник, я говорил, а вы совсем не услышали меня.