Очень надеюсь, что Кристиан образумится. В противном случае, вернувшись, я обнаружу развалины родной империи и остатки лирийцев, дерущихся за власть.

Едва я создал слабенький вестник, который с трудом держался в воздухе, как в открытое окно ворвался яркий посланник дочери. Ничего не скажешь: вовремя! Больше полугода про отца родного не вспоминала, а тут — на тебе, пожалуйста. Правду говорят, если случается беда — следом еще семь идут. Несколько мгновений я позволил себе надеяться, что ничего удручающего в столице не случилось: Юля опять поссорилась с Крисом и собиралась нагрянуть в гости, чтобы слугам жизнь медом не казалась.

Однако послание поставило меня в тупик.

— Какие еще кочевники? — прослушав вопрос дочери, я попытался сопоставить в уме Хель и народ, соседствующий с Лирией. Вот уж кем точно Убийца не могла заинтересоваться, так это восточными кочевыми племенами, которых, кажется, вообще за людей не считала.

Хотя кого это Хель когда-нибудь принимала за людей?

С другой стороны, это все явно неспроста. Именно в тот момент, когда мне необходимо оставить Лирию, начинает твориться что-то непонятное.

— Вот и мне интересно — какие… Почему во всех бедах этого мира винят меня? Ай!

Хель появилась прямо на подоконнике. Точнее — почти на подоконнике. Видимо, по обыкновению, она хотела произвести впечатление. Но вместо этого, промахнувшись буквально на полпальца, творец неловко взмахнула руками и упала на пол.

Я замер, с недоверием смотря на Убийцу. Произошедшее никак не хотело укладываться в голове, насколько было неправдоподобно. Я мог с ходу назвать сотни невероятных вещей (начиная от восходящего на севере солнца и заканчивая тем, что на самом деле я — сумасшедший тетерев, воображающий себя герцогом), в которые бы поверил с большим удовольствием. Но только не в падающую с подоконника Хель. Она могла быть грозной, отвратительной, скучающей, спокойной и снисходительной, но только не жалкой и нелепой. Словно бы вместо короны Дариила Объединителя музей Шейлера выставил на публику дырявую шапку деревенского дурачка.

Увольте! В моей жизни и без этого потрясений хватает.

— Хоть бы руку подал, — проворчала творец и осталась сидеть на полу, поджав ноги и хмуро разглядывая меня снизу-вверх. Видимо, в ее планы совсем не входило выставлять себя посмешищем, хотя честью клянусь — мысль смеяться над Убийцей пришла бы мне в голову в самую последнюю очередь. Строго после идеи о самоубийстве.

— Это уже слишком! — я закатил глаза и принялся широкими шагами мерить покои.

Хель наблюдала за моими метаниями с усмешкой и спокойно слушала ворчание, будто бы появилась исключительно за тем, чтобы поразвлечься над злым и растерянным герцогом.

— В доме не протолкнуться из-за творцов! Сначала Алив, теперь ты… Создается навязчивое ощущение, что меня сделали центром Множественной вселенной и забыли сказать об этом. Нечем больше заняться?

— Не поверишь, но есть. Здесь я исключительно из-за глупой идеи удариться в благотворительность, — Убийца хмыкнула, словно собственные слова развеселили ее, затем нехотя уточнила: — Ладно, конечно, интерес есть. Пока ты будешь работать на Алив, я попробую наладить отношения с дочерью. Наш последний разговор закончился весьма трагично.

Вообще-то, о голову Хель разбили вазу, после чего творец исчезла, даже не закончив реплику, но напоминать об этом я не стал, здраво рассудив, что от живого меня проку будет больше.

— Юля присмотрит за Лирией, а я присмотрю за Юлей… Как тебе, Оррен?

Отправив дочери вестника, я согласился, что вреда это не принесет. Естественно, Хель будет действовать исключительно в своих корыстных интересах, наплевав на Лирию. Но при этом ей придется всячески изворачиваться, чтобы показать Юльтиниэль, какая Убийца хорошая и замечательная. Значит, государственного переворота творец точно не допустит.

Вот и превосходно!

— Спасибо, — искренне поблагодарил я, понимая — это, в общем-то, лишнее, но в тоже время несказанно радуясь, что Юльтиниэль теперь под присмотром.

Хель сощурилась, затем одним плавным движением поднялась на ноги и протянула мне простенькое серебряное кольцо. Оно было таким крохотным, что едва налезло мне на мизинец, но творец осталась довольной тем, что её дар принят.

— Оно пригодится тебе, — Убийца кивнула каким-то своим мыслям, переступила с ноги на ногу, будто бы не хотела уходить, но в этот момент дверь скрипнула и творец исчезла с легким хлопком.

И возможно мне показалось, но ворвавшийся в покои сквозняк принес с собой еле слышное эхо: «Удачи, Рит…».

Академия Шейлера всегда более походила на разворошенный муравейник, чем на обитель знаний и волшебства. Возможно, со стороны для обычных, не обладающих даром людей, все казалось вполне пристойным и подобающим тому статусу, которым обладала в Лирии магия.

Светлые стены зданий сверкали чистотой в любую погоду, будто ночами их добросовестно драила команда уборщиков-скалолазов. На клумбах среди сочной, аккуратно подстриженной травы росли цветы с крупными бутонами всевозможных расцветок, созданные адептами земли. Над этим великолепием кружили полупрозрачные бабочки с большими, сверкающими крыльями. Эфирные творения воздушников состояли словно бы из солнечных лучей, и лишь только светило скрывалось за облаками, таяли, как миражи. Над выложенными тонкой плиткой дорожками сияли арки радуг. Они были настолько яркими и четкими, что казалось их можно коснуться. Весело звенели крошечные фонтаны, бьющие прямо из земли.

Если же какой-нибудь любопытный человек останавливался за оградой и пристально всматривался в переплетения густых стеблей, мог заметить юрких огненных саламандр. Они не причиняли растениям вреда и, вопреки расхожему мнению, вовсе не нуждались в открытом огне для поддержания своих жизней. А может, нуждались — просто создававшие их студенты не задумывались о таких мелочах. И теперь саламандры, не подозревая о собственной уникальности, спокойно и с удовольствием грелись на теплом весеннем солнышке.

Самой же удивительной деталью академии была Игла — главная башня Шейлера. В народе, да и между студентов младших курсов (в оную пока не допускаемых) ходило множество слухов о тайнах, хранимых внутри ее стен. И не было в Лирии человека или нелюдя, который не мечтал бы обозреть просторы, открывающиеся с ее верхней площадки.

На деле все обстояло совсем иначе.

Стоило лишь миновать высокие двери главного входа, как человек замирал на месте, оглушенный шумом. Где-то что-то взрывалось и падало. Кто-то на кого-то кричал, используя заклинание усиления голоса. Периодически к этому примешивался низкий гул колокола, оповещающего то о начале перерыва, то вновь собирающего студентов в аудиториях. Маги воздушной стихии, пренебрегая земным притяжением, преспокойно прохаживались над головами сокурсников с других факультетов. За спинами некоторых оригиналов даже имелись наколдованные крылья. Никакой функции они не выполняли, зато выглядели эффектно. Некоторые первогодки так засматривались на старшекурсников, что таранили собою все предметы, попадающиеся на пути.

В столовой каша, до того мирно лежащая в тарелке, могла внезапно ожить, вцепившись в ложку или прыгнув в лицо едоку. Или же, приняв абстрактную форму, бодро уползти навстречу свободе. А ложка начинала читать нотации о том, как некультурно чавкать в приличном обществе и говорить с набитым ртом. Поэтому, чтобы спокойно пообедать, приходилось обвешиваться защитными амулетами.

Еще худшее зрелище представляло собой студенческое общежитие. Не менее одного раза в неделю какой-нибудь неудачник, выполняя домашнюю работу, пытался его испарить, сжечь, взорвать, затопить, переместить или же вовсе стереть с карт империи. Прибегали привычные ко всему преподаватели, давали виновнику подзатыльник и совместными усилиями воссоздавали из пыли и обломков кривоватое строение вместе с имуществом его обитателей. Латали дыры в стенах, закрывали трещины, чинили крышу. Когда разрушения не были серьезными, старшекурсники справлялись сами.