В то же время Валька сидел в глубоком кресле в загородном доме у Вербицких, мирно пил чай, услужливо поднесенный ему нарядной горничной Татьяны Николаевны. Зачем он приехал сюда, в Жуковку, Валька не знал и сам. Просто в последние дни он инстинктивно искал тепла и покоя среди оставшихся с ним близких людей. Маму и Барсукова тревожить своими бедами он не хотел, вот и прибрел в дом к Татьяне Николаевне. Вербицкие, однако, сразу почувствовали неладное и пристали к нему с расспросами. Но Валька упорно отказывался выдавать себя. На все поползновения вытащить на свет приключившееся с ним несчастье он отвечал одно и то же: болен, устал, все надоело. Потом и вовсе ушел в тишину. Пока Геннадий Петрович, пресекая повисшее молчание, не разразился категоричной тирадой:

– Вот что, малыш. Дурака валяй в ином месте. Не хочешь говорить, не говори. Я сам все выясню. И далеко мне ходить не надо. Догадываюсь уже, кто тебе портит кровь. Не-ет, первое впечатление, оно самое верное. Ведь знал же тогда, что с этим твоим сельским скорпионом добра не выйдет. Но, ничего. Еще все поправимо. И что у вас в Мухогорске за балаган происходит? «Зэки» какие-то, ОМОН. Не может твой дружок по-людски. Тем хуже. Придется доходчиво объяснить. Завтра лечу в область, говорят, он там сейчас ошивается. Хорошо, что искать не придется. То-то я ему яйца на уши накручу.

– Не дай-то бог, Геннадий Петрович! – Валька в момент очнулся от сонного оцепенения. – Не трогайте вы его. От греха. Он сейчас опасен. Пусть идет как идет.

– Ну, нет! Напугал! Против Гены Вербицкого у него прямая кишка тонка. Обделается! Ты за меня не бойся. Хотя за беспокойство спасибо. Ты хороший парнишка, но и младенец совсем.

Валька не стал более спорить. Чем черт не шутит, может все к лучшему. Может Гене удастся образумить его дорогого друга. И тот еще вернется к нему. И все станет как прежде.

Будильник, встроенный в мобильный телефон, оповестил, что нынче уже шесть утра, и Дружников немедленно пробудился ото сна. Умылся холодной водой для придания бодрости, оделся в темный костюм для придания нужной строгости. После снова лег в незастеленную кровать прямо поверх одеяла. Дело ему предстояло нелегкое, а лежачее положение, безусловно, гарантировало экономию сил. Дружников сделал несколько глубоких вздохов, чтобы сосредоточиться и успокоить вдруг заволновавшееся сердце, закрыл глаза и зачем-то произвел обратный отсчет. Три, два, один. Начали.

И Дружников пожелал. Искренне и честно. Победить вихрь удачи Татьяны Николаевны так, чтобы он отступил от ее мужа, и никогда более к нему не возвращался. Дружников не стал размениваться на мелочи и требовать себе симпатий Геннадия Петровича Вербицкого или уступок с его стороны. Он сразу выразил то, чего именно в конечном итоге хотел.

Моментально почувствовал он и напряжение плит, которые, однако, никуда двигаться не спешили, словно их заклинило в ступоре. Дружников добавил усилий, но добился только того, что получил будто бы мысленный, ответный удар со стороны неведомого противника, и ощущение дрейфующих плит тут же пропало. Дружников остался ни с чем. Он попробовал еще раз и еще. С тем же результатом. Сначала желание, потом внутреннее движение в нем намертво клинило, после его отбрасывало прочь, и все исчезало. И с каждым разом силы Дружникова все более ослабевали, тело и мозг требовали передышки. Ровным счетом он предпринял шесть попыток, и последняя совершенно вымотала его. Тем временем прошло уже два часа. Скоро самолет Вербицкого приземлится, Геннадий Петрович прибудет к губернатору собственной персоной, и, как следствие, возьмет за одно место сначала Матвеева, после чего примется и за Дружникова. И сколь сильно он сможет навредить, одному лишь богу ведомо. У Дружникова, как говорится, ныне вышел полный облом, никакого оружия против Геннадия Петровича у него нет, и создать его не получается.

Но, впрочем, пока таймер работает, бомба не взорвалась. Стало быть, ее можно отключить. Он попробует снова, а потом еще раз. До тех пор, как время выйдет до последней минуты. Чем он рискует? Да разве же в риске дело! Какого черта понадобилось Вальке оделять удачей эту высокопоставленную дуру, Татьяну Николаевну, дабы утвердить ее каверзного муженька поперек Дружникову на узкой дорожке, где одному-то трудно пройти, а вдвоем и вовсе не развернуться! Разозлившись, Дружников нахрапом предпринял еще одну попытку. И, видимо, чересчур уж решительную. Ибо обратно его выставили, фигурально выражаясь, мощнейшим пинком, так, что на миг он утратил дыхание, зато приобрел сильную боль в груди.

Дружников лежал беспомощный, ждал, когда пройдет боль, и внутренне бесился от сознания постигшей его неудачи. Черт бы побрал этого Вербицкого! Черт бы побрал Вальку с его сопливой сентиментальностью! Дружников в судорожном бешенстве стукнул крепко сжатым кулаком по одеялу, промахнулся, попал по деревянному краю кровати, до синевы зашиб пальцы. И вконец осатанел. «Чтоб этот Вербицкий себе шею свернул!» – вслух выкрикнул Дружников, и неизвестно зачем, злорадно пожелал того же на деле. Все равно. Все равно сейчас сработает враждебный вихрь, и он получит в очередной раз по лбу. Ну и пусть. Дружников даже почувствовал какое-то мазохистское удовлетворение. Которое, однако, сразу прошло. Тяжелые, плавучие плиты в нем неожиданно сдвинулись.

Дружников сначала не поверил своему счастью, но мгновением позже ощутил всамделишный ужас. Все было не так. Теперь и он двигался вместе с плитами, быстрей и быстрей, еще миг, и вот он уже несется на сумасшедшей скорости, он сам и есть это невероятное движение. А навстречу… Навстречу ему мчится нечто, мощное и монструозное. Вращающийся и беснующийся, будто техасский торнадо, поток. Дружников отчетливо видел его впереди. Не глазами, конечно, но видел все равно. Другой миг, и он влетел в этот торнадо, закрутился вместе с ним в адовой пляске. Ощущение было кошмарное. Но тут же и понял: нет, не кошмарное, смертельное по-настоящему. Из этого торнадо выход есть только для одного. Либо Дружников его одолеет, либо торнадо уничтожит его в себе. Господи, какой же он болван! Дорисковался! А ведь, не зная брода, не суйся…, и так далее. Но нет времени на мудрствования и сантименты, шкуру надо спасать. Да, что же делать? Дружников интуитивно прозрел – борьбу нельзя прекращать ни на секунду. Едва лишь он отпустит плиты, ослабит напряжения и даст им уплыть от себя, позволив вражескому торнадо развалить скрепленную его волей конструкцию, – все, тут ему, Дружникову, и конец. Сколько же он сил растратил зря! Эх, если бы знать наперед! Но плакаться было совсем уж не время. Невероятным внутренним усилием Дружников все же смог затормозить и привести плиты в относительно устойчивое положение. Но это была самая малая часть огромного дела. Теперь необходимо наступать. Вопрос, как? Что он там пожелал, и с чего все началось? Чтоб Вербицкий свернул себе шею. На том и надо стоять. Он повторил и, насколько возможно, усилил свое желание. И поражен был ответной атакой торнадо, которая сама по себе уже могла убить. Однако, Дружников устоял, хотя из последних сил, и даже, в злобном порыве и неистовом желании жить, заставил торнадо ослабить свое вращение. Но надолго ли его, Дружникова, усилий хватит? Сколько времени прошло с начала сражения, Дружников не имел понятия, да это его и волновало меньше всего на свете.

К тому моменту Геннадий Петрович Вербицкий уже покинул депутатский зал прилета, в сопровождении двух личных телохранителей и невысокого человечка, по виду напоминающего колобка, – первого помощника губернатора, присланного за ним в знак уважения принимающей стороной. Спустя какую-то минуту Геннадия Петровича усадили в бронированный «мерседес», припаркованный как можно ближе к выходу из аэропорта. Вербицкий, как и положено по охранной инструкции, расположился сзади между двумя «бодигардами», помощник-колобок устроился на переднем сидении рядом с водителем. Еще несколько секунд, и тяжелая машина тронулась с места.