Более всего мучил его неразрешимый и открытый вопрос с Геной Вербицким. Тот в последнее время сделался попросту непредсказуемо тревожным оппонентом. И все из-за Вальки. Вернее, из-за его отсутствия. Вербицкому невозможно было доступными методами объяснить тотальное отстранение его «крестника» от жирного, финансово-промышленного пирога, тем более, что сам этот пирог выпекался Вербицким именно для Вальки. И лишь попутно, постольку-поскольку, для Дружникова. Пока еще, в течение последних недель удавалось забивать Вербицкому баки, ссылаясь на Валькино нервное истощение и переутомление, что вызвало его отбытие в длительный отпуск. Не сегодня, так завтра Вербицкий допросит Вальку самолично, и неизвестно, что ответит ему «дорогой друг». Хорошо, если его не покинет благоразумие, и он подтвердит версию Дружникова. Но даже если подтвердит. Бесконечно в отпуске Валька никак не сможет пребывать. Это значит – рано или поздно, придется сообщить Геннадию Петровичу, что Валька удалился от дел. И тогда Вербицкий, более никак не заинтересованный в Дружникове, попросту кинет последнего на произвол судьбы и перекроет кислород. Конечно, есть двигатель, но в случае с Вербицким он вряд ли поможет. И вообще, зачем Дружникову брать на себя лишние, нешуточные усилия, чтобы удерживать в повиновении человека, который, по существу, низачем ему не нужен, скорее, вреден, и опять же, тревожно непредсказуем. Как ручной тормоз в самолете. Не будь Вербицкого с его косвенной удачей, переданной через Татьяну Николаевну, то он, Дружников, преспокойно посадил бы в области своего губернатора, со временем осторожно переделил бы собственность. И заимел бы мощный наступательный плацдарм, откуда планировал штурмовать Москву. Да и Москвы Дружникову в его грандиозных планах было уже мало. Конечно, на Мухогорске свет клином не сошелся, заставить работать свою удачу Дружников мог в любом месте. Но жаль было потраченного времени, нервов и сил. А начинать все сначала – не значит ли это повторить пройденный путь и спасовать перед трудностями? Ну, нет, он, Дружников, никогда не отступал. Не отступит и на сей раз. Дружников принял решение и на следующий же день вылетел в Каляев.

Первым делом он повидался с Зулей. Вызвал Матвеева к себе в гостиницу, долго допрашивал.

– Неужели тебе, за столько-то времени, не удалось состряпать хоть мало-мальски сносную оппозицию? Чем ты вообще тут занимаешься? – не выдержав путаных оправданий Зули, в конце концов наорал на него Дружников.

– Чем приказано, тем и занимаюсь, – обозлено огрызнулся в ответ Зуля. – Сам бы попробовал. Говорил я тебе, что против Вербицкого идти бесполезно. Так нет, ты попер, как танк на подводную лодку. И с тем же успехом. Оппозицию ему подавай! Я и есть оппозиция, единственная и неповторимая! Как вошь на лысине. И скоро меня за выкрутасы потравят керосином. Я тут уже всем надоел, насточертел и опостылел. А что я слышу от тебя, вместо «спасибо»?

Дружников немного приутих. Вовсе не оттого, что посочувствовал Зуле. Между ним и Матвеевым, всякий раз, как дело доходило до взаимных упреков и обвинений, незримой тенью вставал тот самый автомобиль, взятый Муслимом напрокат по велению Дружникова, и подозрительно отсутствовавший в день гибели Порошевича. Где и как его старая «шестерка» развлекалась в ту ночь и в то утро, Матвеев, конечно, не допытывался. Да и зачем? Считать он умел, и мог сложить один да один. И синий призрак прочно повязал его и Дружникова в единую упряжку. Надо ли говорить, что сам Дружников от такой связи был далеко не в восторге.

– Между прочим, Вербицкий завтра прилетает из Москвы, – тоскливым голосом оповестил Матвеев. – Есть сведения, что в этот раз он намерен всерьез взять нас за горло. Мы его заели. Гена, видимо, хочет окончательно прихлопнуть назойливую муху. То есть меня. А с тебя довольно станет и Мухогорска с кабельным заводом. Вербицкий не дурак, понимает, к чему мы тянем руки. Вот и желает крепко дать по этим самым рукам.

– Ну, это мы еще посмотрим, кто и кому что даст, – с угрюмой угрозой ответил ему Дружников. И тут же, молниеносно озаренный, спросил:

– Слушай, друг мой ситный, как ты думаешь, может один вихрь удачи одолеть другой?

– В каком смысле? Если уничтожить паутину, то нет. Ты же знаешь, Валька это проверял – при столкновении они рассеиваются, и ничего не происходит.

– Это верно. Но Валька проверял только на собственных пожеланиях. А вот как будет с вечным двигателем, никто же не знает? Во мне удача действует и ощущается совсем иначе, чем если бы ее насылал Валька, – Дружников сказал и вопросительно посмотрел на Зулю.

– Не понимаю, что ты хочешь сделать?

– Да очень просто. Я, например, пожелаю нечто, что будет противоположно интересам Татьяны Николаевны, то есть во вред ее мужу. Ее вихрь должен блокировать мой собственный. Так? Так. А если не так? Если я продавлю его своей удачей? Я ведь начну не просто желать, но и направлять свои усилия. Что если двигатель окажется мощней? Что если он заставит отступить удачу Татьяны Николаевны? Ведь наш Вербицкий прикрыт лишь краем чужой силы. А у меня огромный собственный резерв.

– Ну, я наперед не скажу. Вдруг, что и выйдет, – Матвеев задумался, словно просчитывал ситуацию в уме. – Только это тебе не беспомощного Вальку на привязи держать. Черт его знает, ты ведь этого никогда не делал. И Валька не делал. Но может получиться. Попробуй. В конце концов, чем ты рискуешь? Одним разочарованием больше.

– Наверное, ничем. Но если делать, то делать быстро. До того, как Вербицкий явит свою волю завтра у губернатора.

– А в случае удачи, кого ты метишь в губернаторское кресло? – опасливо затаив дыхание, спросил Матвеев. Вопрос был задан как бы невзначай. Но для Зули имел невыразимо громадное значение. Должен же Дружников когда-нибудь расплатиться с ним за все страхи и услуги, в конце-то концов?

Дружников вопрос понял правильно. И внутренне съежился от отвращения. Неужто этот хмырь и вправду полагает, что получит из его рук такую баснословную награду? Идиот. Едва с Вербицким будет покончено, Матвеева тут же с глаз долой. Лишний свидетель и отработанный шлак. К тому же лично ему противный тип. На него даже не стоит тратить сил двигателя, чтобы держать под контролем. И без того будет сидеть тихо и помалкивать, из голого животного страха. Но Дружников, разумеется, и виду не подал о том, какие мысли одолевали его. Зуле он ответил вполне миролюбиво:

– Посмотрим, до этого еще далеко. – Но, увидев, как отвисла в разочаровании челюсть Матвеева, поспешил добавить сахару:

– Ты не думай, я не против. Только на кой ляд тебе здешняя дыра? То ли дело Москва. Со мной тебе будет куда веселей.

– Мне бы здесь, – настойчиво повторил Матвеев.

– Что, от начальства подальше, к кухне поближе? Или ты меня боишься? – насмешливо спросил Дружников. И попал в десятку.

– Боюсь, – честно сказал Матвеев. – Вокруг тебя всегда ураган. А я человек слабый. Мне бы, где поспокойней. Да и тебе выгода. Стану сидеть себе тихо и послушно, козлам бороды чесать. А в твоей команде я подкидыш. Квитницкий меня не выносит. Кадановский глядит сверху вниз, того и гляди, спроворит какую-нибудь пакость. Забыл, червь, кому обязан. Да что говорить!

– Говорить, действительно, пока рано. Но ты не грусти. Я тебя не забуду. Свое получишь, – утешил его Дружников, одновременно потешаясь над двусмысленностью собственных обещаний. – Ты вот что скажи. Когда прилетает Вербицкий?

– Рано утром. Не своим, рейсовым самолетом. Потому будет по расписанию.

– Тогда хватит трепаться. Мне надо как следует отдохнуть. Ты иди себе, – не очень вежливо выставил Дружников своего верного консультанта.

Отдых ему действительно был необходим. Завтрашним утром ему предстояла борьба с неведомым, и Бог знает, сколько она отнимет у него сил. Двигать желания и без того непростая работенка, против вражеского вихря и вовсе, наверное, адов труд. Еще неизвестно, случится ли сей труд успешен. Игра вслепую. Потому надо выспаться как следует и начать сражение на свежую голову. Вальке придется на сей раз обождать. Расходовать на него энергию выйдет неосмотрительным. Им Дружников займется потом, когда его поединок с вихрем Татьяны Николавны так или иначе завершится. А сейчас спать, и еще раз, спать.