Вербицкий затеял непринужденный и не очень нужный разговор с колобком, так просто, чтобы скоротать время до города. Помощник, все поняв правильно, в деловые вопросы не вдавался, больше травил последние анекдоты, да расспрашивал, как там погода в Москве и вообще светская жизнь и политическая обстановка. «Мерседес», тихо завывая «мигалкой», ровной рысью глотал километры, устойчивый и бесшумный, будто торпедный катер, скользящий по гладкому, безветренному озеру. И вдруг машина сильно вильнула в сторону, как если бы ее дернула невидимая, гигантская рука. Геннадий Петрович от неожиданности завалился вправо, на одного из телохранителей. Но тут же был услужливо и даже нежно приведен в вертикальное положение:

– Что за черт?! – выругался Вербицкий. – Поаккуратней, ты там! – велел он водителю.

– Машина в порядке? – обеспокоено спросил один из охранников. – Может, тормознем, проверим?

– Да в порядке, в порядке, – успокоил его шофер. – С вечера проверяли, и еще раз с утра. Нешто мы не понимаем, кого возим? И по приборам все в полном ажуре. Дорога, вишь, она разная. Может, камешек какой, может, асфальт просел. Машина тяжелая. Да вы не волнуйтесь. Это же «мерседес», а не «москвич». Выравнивается быстро. Вот смотрите, хорошо идем.

Шофер указал головой на дорогу, не отрывая и на миг руки от руля. «Мерседес» действительно шел ровно, более никуда не вилял и, кажется, дурить далее не собирался.

– Ты гляди, гад какой-то гравий рассыпал! – посетовал водитель, и машина вздрогнула еще раз. – Руки бы оборвать! Потому и заносит.

– Так, может, Гриша, ты помедленнее поедешь? – осторожно предложил с переднего сидения колобок.

– Какой, помедленнее, весь корпус исцарапаем! Тут наоборот, газку добавить надо, – и водитель, названный Гришей, вопросительно посмотрел в зеркало заднего вида, словно ища поддержки у пассажиров.

– Верно, лучше поднажать. Быстрее проскочим, – согласился с ним один из охранников. Машина вильнула опять, уже ощутимее. – Давай, Гриша. А то Геннадию Петровичу тряска наскучила.

«Мерседес» прибавил в скорости. Несколько секунд машина действительно шла хорошо, демонстрируя дорогостоящее немецкое качество автомобилестроения. Но эти секунды были последними спокойными мгновениями. После чего «мерседес» решительно занесло. К этому времени спидометр успел добраться до отметки – сто пятьдесят километров в час.

Дружников все в том же положении возлежал на кровати. Вернее, на ней покоилось исключительно его тело. Вся прочая часть его сущностного «Я» билась в смертельном поединке в неведомых пространствах. Несчастна же плоть истекала потом так, что промокла насквозь не только рубашка, но даже пиджак. Руки и ноги вздрагивали, словно по ним ударяли электрическими разрядами. Сердце, не в силах удержаться на присущем ему месте, билось почти у самого горла. Если бы при Дружникове в это время находился врач с элементарным набором медицинских инструментов, он с удивлением бы обнаружил, что у пациента давление подскочило до катастрофически высокой точки, пульс перевалил за сто шестьдесят ударов, а температура тела, напротив, упала едва ли не до трупной. Но врача никакого не предвиделось, Дружников в нем и не нуждался.

Страшная битва была в самом разгаре, и Дружников в ней явно проигрывал. Несколько раз он все же заставил проклятое торнадо отступить, временно придушил его вращение. Но господи, чего это ему стоило! Всех мыслимых сил, – может, больше. Весь его внутренний резерв был исчерпан, а бушующий поток, казалось, имел неограниченный запас мощи. Еще одна атака, и для Дружникова она выйдет последней. А ведь при этом он постоянно должен бороться с поддерживающими его плитами, не позволяя им ускользнуть и разбежаться в стороны. Дружников ощутил себя зайцем, пойманным в медвежий капкан. Самое пугающее заключалось в том, что с каждым штурмом беспощадного торнадо он все более утрачивал связь с реальностью. Словно проваливался в обморочный туман, а после с трудом находил дорогу обратно. Если он провалится окончательно, то возвращение в мир будет уже невозможным, и тело, брошенное им на произвол судьбы, умрет на кровати. Дружникова удерживал в сознании и сверхъестественном напряжении сил единственно кромешный ужас поражения и смерти. Только это чувство еще заставляло его сражаться с торнадо и дальше. Умереть сейчас, по неописуемой глупости, что может быть обидней и страшней! И Дружников снова пробудил в себе злость, чтобы встретить торнадо лицом к лицу. Он понимал, этот бой – последний. Потом, злись не злись, его жизненные соки исчерпают себя.

Как раз в эти самые минуты с машиной Геннадия Петровича и начали происходить странные неполадки… С синхронной точностью повторяя в себе каждое кратковременное отступление торнадо с боевых позиций. Но Дружников о том, конечно же, не ведал.

Последняя атака его на торнадо была наполнена отчаянием последней же возможности. Что называется, в лоб. И потерпела крах. Плиты решительно ускользали прочь, чертов поток захлестнул его с головой и принялся планомерно растворять в себе. Кое-как зацепившись на краю отлетающего прочь сознания, Дружников совершенно непонятно к чему, додумывал финальную мысль. «И чего на меня так ополчилась эта растреклятая штука? Какое ей дело? Ну, сдохнет Вербицкий, так что? Да я его жене куда больше бы дал. Всю жизнь бы заботился! Еще почище! Только, что бы было мне дураку с ней заранее сговориться? Но она, пожалуй, все равно бы отказалась». Едва лишь Дружников подумал так, как тут же торнадо ослабил свою хватку и, внезапно выплюнув наружу его сущность, завис над ней грозной, выжидающей, ревущей массой. Дружникову почти не понадобилось времени, чтобы очнуться и сообразить. Все сделал за него природный и могучий инстинкт. Ага, клюнуло! Он сперва не осмелился поверить внезапно свалившемуся на него счастью. Кажется, монстр хочет поторговаться. Вот с кем, или с чем надо договариваться, а вовсе не с Татьяной Николаевной! Что-что, а это Дружников умеет лучше всего.

– Обещаю, что жизнь Татьяны Николаевны никак не изменится! – сказал он, не словами и не вслух, но все же сказал. – Обещаю, что жизнь Катерины Геннадьевны не изменится тоже!

Торнадо будто бы не был удовлетворен и угрожающе взвыл. Дружников немедленно поднял ставки.

– Клянусь, что жизнь их станет лучше! Много лучше! Вся собственность их мужа и отца нераздельно перейдет к ним в руки. Клянусь, что буду неуклонно умножать эту собственность! Клянусь, что стану защищать Катерину Геннадьевну и Татьяну Николаевну прежде собственной жизни. Клянусь, что превращу их будущее существование в райский сад! Возьму на лучшее место жениха Катерины Геннадьевны! Куплю виллу в Ницце для Татьяны Николаевны! – Дружников нес уже полную околесицу, обещая какие-то лишние и несущественные вещи, но торнадо это, по-видимому, очень даже нравилось. По крайней мере, от Дружникова он отступил.

– Обещаю, что никогда не нарушу своего слова! Клянусь своей жизнью и жизнью своего единственного сына! – и Дружников принес самую страшную клятву.

Вняв отчаянным его уверениям, свивающаяся вокруг спираль взвизгнула в последний раз, и вмиг отпрянула, втянула в себя воющий хвост и растаяла в нигде. А Дружников остался непонятно с чем. Однако, вполне целый и живой.

Мгновение спустя он очнулся на кровати в гостиничном номере. Ему было худо. Дружников ослаб настолько, что не мог пошевелить и мизинцем. Мокрая одежда противно липла к телу, но о том, чтобы снять ее самому, нечего было и думать. Его стали мучить холод и острая жажда. И когда он ощутил эти два земных желания, вполне уже человеческих, к нему вернулась возможность более-менее сносно соображать.

Что же, он сумел уцелеть в смертельной битве, победить не победил, но зато унес ноги. Вот только чего он этим добился? Что выиграл такой неимоверной ценой? А вдруг и впрямь ему удалось сторговать жизнь Вербицкого? Что же, об этом он скоро узнает. Если с Вербицким все в порядке, тогда его обещания и клятвы имеют цену не больше, чем погорелые акции МММ. А если наоборот… Да, что тогда? «Тогда, чего бы это мне не стоило, я сдержу свое слово!» – твердо и непреложно ответил себе Дружников. Не хватало, чтобы ужасный торнадо вернулся и призвал его к ответу! Одна мысль о повторной с ним встрече привела Дружникова в содрогание. Может, конечно, и не вернется, но рисковать – просто неприличная глупость. И вероятности достаточно, чтобы торнадо держал его в страхе своего явления до конца дней.