По его словам выходило, что нашел. Он говорил об этом без пафоса, без бития себя в грудь, без обиды «как, вы мне, очевидцу, не верите?». Честно признаться, он вообще даже как-то равнодушно об этом говорил. Если отдельно просили, потому что рассказывал он витиевато-красочно, а мне всегда безупречной представлялась та сторона его потусторонних повествований, где «Кэмел» рисовал внемлющим ему не описательный, но смысловой результат своих поисков. Звучало это примерно так.

«Вы, накося, эт-то, думаете, будто одни в тутошнем мире и есть. Луна вон, и разные звезды. Оно, ясно-понятно, есть, что да, то да. Однако, не все. Кто о страданиях плачется, а кто наизнанку – хорошо ему, аж помирать неохота. И у обоих правда. Потому что живем мы себе, поживаем в самой серединке или, пожалуй, около нее. Будто дрова в поленнице, одни понизу, те поплоше. Другие поверху, те сухие и крепкие, а внутри прочие ни то, ни се. А все же один на всех штабель дров. И вот лежит на свете такое соленое озеро Цайдам – ядовитое, значит, от него один переход, кто, стало быть, хочет наверх взобраться. А у Чангата, что у подножья Трансгималаев, горы это стало быть такие, переход другой, тот уж обратно вниз».

Далее излагать дословно не буду. Если сделать перевод на околонаучный, человеческий язык, выходило в итоге следующее. Бытие представляет собой многоступенчатую сущность. Не в том смысле, что есть параллельные миры или инопланетные сверхчеловеки. Хотя, может, и они есть, Вите Алданову сие было неведомо, да и наплевать. Но реальность, всякая, даже нынешняя земная, делится по степеням совершенства. Ой, ли? Засомневаетесь вы. А если припомнить сколько раз буквально каждый из нас жаловался именно на несовершенство мирового устроения? И в плане справедливости, и в плане красоты, и в желании ухватить мечту за хвост, а главное, в постоянном поиске непреходящего счастья. Кому доставалось больше, кому меньше, кому совсем ничего – и такое бывает. Но все почему? Потому что мы, в настоящем своем бытии, как раз в середине поленницы. Однако в одном и том же месте и в одном и том же времени, но словно бы на ином уровне порядка, существует все то же самое, только куда более прекрасное или наоборот, много безобразней нашего. Точек соприкосновения не сказать, чтобы мало, беда или удача в том, что практически переход недоступен никому. Кроме, выходит, егозливого мужичка Вити Алданова, и чем черт не шутит, задумчивой Шурочки Синельниковой. В эти-то смежные области странник «Кэмел» и совершал самые значительные свои путешествия. И вынес о том впечатления.

Вот одно из них. О путешествии вниз. Где-то между Аргунью и Иртышом в месте, которое он сам называл трудно перевариваемым словом Аггарта. Вниз, не в смысле, что спускался под землю. Это было понятием относительным. Относительно нашего восприятия земного блага и земного же зла.

Обитель низшего порядка Вите решительно не понравилась. Хотя встретили его там, как существо воистину необыкновенное и даже ожидали от него избавления себе от скорбей и юдоли слез мирских. Представьте, что в нашем с вами земном существовании неустойчивость реальности усилилась бы на добрый десяток порядков. Хворей людских, смертельных и просто мучительных, сделалось бы во сто раз больше, но и бестолково плодиться и размножаться мы бы принялись соответственно интенсивно. Заодно понятие совесть даже в зачаточном виде стало бы выражением законспирировано виртуальным – вроде должно быть, но что это такое, никто не знает. Не обнаружимо в человеческом индивиде, как нейтрино в бочонке с тяжелой водой. Война, грабеж и резня получили бы определения отнюдь не ругательные, а так сказать, повседневные, на манер – солнце всходит и заходит, а кто-то кого-то подвергает поруганию или лишению жизни, которая не дар бесценный, а не пойми что. При всем при этом, природная красота, коей надлежит спасать всякий, пусть и самый пропащий из миров, по несовершенству своему вывела бы Квазимодо в записные донжуаны, а уж с какой-нибудь косой Ришки срисовали бы икону пресвятой богородицы. Правда, как утверждал о том «Кэмел», никаких икон, равно как и толковых живописных изображений, он в заколдованном «мире-внизу» видывать не видывал, кроме разве деревянных идолищ поганых. Зато сам-от Витя был заподозрен в неслыханном факте своего происхождения из сфер иных – ликом был прекрасен, в речах божественно милосерден и добр. Короче говоря, его сочли, если на привычный нам земной манер, спасителем небесным Иисусом Христом, хорошо еще не распяли. Хотя распятие в «мире-внизу» было не в чести, а поступали там гораздо назидательней и увлекательней. Сначала долго и обстоятельно сдирали заживо кожу с мученика-жертвы, а потом уже, в полном сознании от чудовищной боли визжащую, жгли на медленном огне по частям. С некоторыми его бестолковыми последователями, которым он неудачно запудрил мозги в безуспешной попытке сострадания, именно таково и поступили, что не могло не вразумить самого Витю-«Кэмела», и он благополучно вознесся, то есть убрался восвояси через только ему одному известный тайный ход. Аналогии есть? Если есть, то примите мои искренние поздравления. Если нет, выходит я зря трепался.

Случалось ему путешествовать и в «мир-наверху». Даже неоднократно, так на первых порах понравилось. Шамбала не Шамбала, но наподобие рая земного. Чистенько, прибрано, душевно. Только непоправимо скучно. Хотя мудро, справедливо и сытно-радужно. Как в настоящей сказке. Все кругом прекрасны и все кругом любят друг дружку без разбора. К Вите там отнеслись с доброхотным пониманием, но вскоре совсем задолбали сострадательным соучастием и попытками облагородить до своего уровня при помощи ангельской кротости и чутких увещеваний. Однако даже от привычки сморкаться в кулак отвадить не смогли. И Витя вновь вернулся туда, откуда пришел. Как после утверждал о том он сам:

«Коли где родился, там и уморился. Неча шляться по суседским палестинам, растудыть их богу в душу, вперекрест, один, эт-та… апломб получается. Уж если место тебе назначено в середке, там и сиди тишайше, потому как никакого другого положения тела для тебя нет. Повидать, повидал, добра поднабрался, теперича чо хошь, то с ним и делай». Вот такое умозаключение.

И я подумал. Малость свихнувшись сам. А что если? Если Витя-«Кэмел» и впрямь? Язык не поворачивается, дабы произнести. В общем, и впрямь в этих пределах низа и верха побывал? По его словам выходило, делать там настоящему земному человеку нечего. Но это выходило справедливо для Виктора Даниловича Алданова, который в значительной своей части был не от мира сего, святым не святым, конечно, но личностью, не вписывающейся в привычные рамки и во многом именно прекрасной душевно. А что мог бы вынести с собой «мертвый» Николай Иванович? Подумать о том страшно. Но думать надо. Хотя… Наверху ему бы шиш с маслом дали, и то, с маслом это еще хорошо. А внизу? Нет там ничего такого, чем бы мумия тролля и без того не владела в избытке. Не складывается? Не складывается. Но кто до конца знает? Сбрасывать со счетов фантазийные выкрутасы «Кэмела» ни в коем случае было нельзя.

Слонялся я до позднего вечера. Уже и фонари зажглись, редкие и сиротские, на три разбитых один рабочий, но зажглись – для провинции это по летнему времени все равно, что сигнал полковой трубы к отбою. Однако именно фонари и навели меня на спасительную мысль, настолько очевидную, что я только диву дался, как такое простое решение не пришло мне прежде на ум. Где преклонить голову одинокому скитальцу с высшим образованием, компанейским нравом и несущественными требованиями к личному комфорту? Известно где. В студенческом общежитии, причем в любом. Там с фонарями самая жизнь и начинается. Гитары, гулянки, творческие и романтические «разборки», круговращение разгильдяйства в природе. Особенно если учесть, что в своих блужданиях я дважды прошел мимо внушительного фасада медицинского института. Да это почти коллеги! Узнать адрес было делом одной минуты у скучающего дежурного сторожа. Который почему-то принял меня за бедного приезжего аспиранта (старичок попался с претензией на всезнающее покровительство, но в первых двух пунктах, однако, угадал), и даже посетовал, что вот, мол, припозднился, теперь не поселят, придется мне до утра кантоваться по чужим койкам. Его бы устами! На койку я не претендовал, мне сгодился бы любой угол – в свое студенческое время я леживал на хлипких «дачках», на подоконниках, на столах и под столами, не всегда и с элементарной подушкой, было бы одеяло, а лучше два.