Несмотря на некоторую анекдотичность его фигуры, я все же вынужден был признать, что «Кэмел» попал к нам отнюдь не из чистого недоразумения. Хотя, честно говоря, попадание в наш стационар само по себе недоразумение и жестокость прошедшего безвозвратно времени, но я имел в виду иное. Кое-что в нем не допускало сомнений, равно как и разумных объяснений. Дело в том, что Витя имел способности. Точнее одну, известную нам наверняка, полезную или нет, утверждать было трудно, но что выходящую за рамки обыденных возможностей, это бесспорно. Скорее, пользы от нее случилось бы чуть, иначе ТАМ ее давно бы оприходовали и заприходовали, и сидел бы Витя Алданов в каком-нибудь ящикообразном НИИ, или секретной лаборатории, но уж точно не в стационаре № 3,14… в периоде. И звали бы его вовсе не «Кэмел», но по имени-отчеству Виктор Данилович.
А суть в том, что Витя мог наводить миражи. Вероятно, отсюда по ассоциации и возникло его прозвище, мираж-пустыня-верблюд, – теперь сказать затруднительно. Ибо Витя-«Кэмел» определился в стационар задолго до меня самого, примерно в одно время Феноменом, то есть очень и очень давно. Иногда, устав от бесконечной суетливой возни с каким-нибудь не желающим выздоравливать по-хорошему водопроводным краном, Витя вдруг замирал, словно в гипнотическом погружении, и устремлял свой взгляд в пространство. И тогда над подсобным нашим картофельным полем повисало марево, сначала в виде простых воздушных колебательных волн, искажавших привычный пейзаж. Потом марево уплотнялось, и в зависимости от времени года и настроения своего творца приобретало окраску. Перламутрово-опаловую, лазорево-зеленую, или пурпурно-сизую. И являлся мираж. Индийская перевернутая пагода-ступа, будто плывущая по морю из сверкающей ртути. Белый трехголовый слон, шествующий по марсианским пескам. Марганцовой окраски джунгли, плюющиеся сгустками пара и огня, – да мало ли какие фантомные наваждения, не имеющего вообще ничего общего с земной реальностью. Потом Витя отводил взгляд, возвращался к прерванной работе, и мираж тотчас сам собой рассеивался, не позволяя себе задерживаться без хозяйской опеки ни единой лишней секунды.
На вопросы, как это ему удается, Витя-«Кэмел» только воровато щурился, заговорщицки подмигивая всегда правым глазом, но ничего толком не отвечал. Врачебное мнение было таково, что он и сам не знал, но для солидности делал вид. Экспериментировать с его способностью не имело смысла, потому что миражи не являлись по заказу. Тут потребно особенное настроение, утверждал Витя, когда оно придет и что для этого надо, наперед неизвестно, и вообще всякий раз надо иное.
Однако вряд ли непосредственно ремесло иллюзиониста привлекло внимание Николая Ивановича, если только тот не намеревался открыть собственное цирковое шоу – вдруг с детских лет ему не давали мирно спать заслуженные лавры Игоря и Эмиля Кио? Потому, миражи пока оставим по боку, так, разве пригодились попутно для характерного описания самого Виктора Даниловича Алданова.
Важным мне представлялись его прежние передвижения, или путешествия. Точнее, рассказы о них. Которые доселе никого не волновали. За исключением, пожалуй, Мао. Да и то потому, что это входило в его прямые служебные обязанности – врачевание шизофренического навязчивого бреда и подробное изложение оного на отчетной бумаге истории болезни. Ведь у нас как? При неясности диагноза пациента шизофрения – воистину магическая палочка-выручалочка. Пиши, не ошибешься. Оттого, что сама по себе шизофрения есть дело темное. С телесной патологией вроде бы не связана, в то время как природа ее…? Лукавый ее знает!
Правда, в случае «Кэмела» никакого явного бреда, тем более навязчивого, в помине не было. Он охотно травил свои байки всем желающим внимать ему на досуге, но сам не приставал никогда. Если ему не верили, что для персонала нашего стационара в общем-то было объяснимо-нормально, «Кэмел» нисколько не обижался, даже наоборот. Усмехался с подначкой, придерживаясь святого правила всякого завзятого застольного сказочника: «не хочешь, не слушай, а врать не мешай».
Но прежде чем приступить к укороченному изложению похождений Виктора Даниловича, надо потратить некоторое количество слов на разъяснение самого определения «путешественник», принятого условно в нашем одомашненном лечебном обиходе.
Это были люди, преимущественно тихие, в силу либо обстоятельств, либо собственной своей неприспособленности, оказавшиеся на окраине социальной жизни. В нашем стационаре их обитало ровно двое. Помимо Вити Алданова еще в женском отделении Шурочка Синельникова, в пятьдесят с небольшим хвостиком лет уже настоящая старушка-богомолка, хотя за молитвой ее никто ни разу не видал. Тоже бывшая беспаспортная бродяжка, в отличие от Вити-«Кэмела» молчаливо бесстрастная особа, рот на замке и тайна за семью печатями. Хотя, как можно было узнать о том из истории ее болезни, содержание одолевавшего Шурочку шизофренического заблуждения сильно походило на то, что нам доводилось не раз и не два слыхивать от ее товарища по несчастью. Однако между собой они не общались близко. Строго говоря, вообще никак. Наверное, не имели острой нужды в обмене впечатлениями.
«Путешественников», насколько мне известно, хватает в любых иных психиатрических лечебницах, не только в нашем закрытом наглухо от ушей и глаз Минздрава стационаре. Как правило, опасности для общества они не представляют никакой, разве для самих себя. Некоторые якобы посещали Атлантиду, вдруг всплывшую посреди Онежского озера. Другие летали на альфу Центавра через пространственный портал, открывшийся им в Триумфальной арке на Кутузовском проспекте столицы. Или спускались к центру земли в Новоафонской пещере исключительно посредством кабалистических заклинаний. Да мало ли что еще. Список тут разнообразен. Рассказ по обыкновению путается в существенных деталях, и потому, уловленные в противоречиях, «путешественники» зачастую его меняют на еще более несвязный и нелепый. Патология явная и легкая в обнаружении. Многие поддаются лечению, и даже порой возвращаются в ряды здравомыслящих граждан, хотя и не до конца полноценными.
Загвоздка состояла как раз в том, что наши «путешественники» отчасти были настоящими. То есть, скитались по мирам и весям не в своем воображении, но немало верст отмеряли ногами на матушке-земле. И не пересказать, где носила нелегкая Витю-«Кэмела», бесприютного перекати-поле! На Камчатке и на Алтае, в предгорьях хребта Гиндукуш и в прикаспийских степях на границе с Ираном, везде довелось ему побывать и побродяжничать, то был отнюдь не вымысел, как раз не один милицейский рапорт свидетельствовал о хаотичных миграциях одинокого бича. То сам ввяжется в драку, по поводу или за компанию, то его побьют ради смеха – второе случалось чаще.
Но обычные, земные его странствия представляли интерес разве для приключенческих романов, ничего сверхъестественного, у любого старателя золотых колымских приисков найдется куча похожих историек. Порой драматических, порой комических, порой и с трагическим исходом. Иное дело сюрреалистические походы в загадочные области, которых не существовало на карте. Тут, к немалому удивлению, «Кэмел» выказывал не только способность без сучка и задоринки излагать обстоятельства своих путешествий, но и проявлял немалую историческую и лингвистическую осведомленность в вещах, которые не всякому интеллигенту средней руки были известны. Притом, что Алданов Виктор Данилович не имел даже законченного среднего образования, не говоря уж о начатках высшего. Хотя, справедливости ради надо отметить, сказания свои он излагал все же простонародным, бытовым языком, но сути это не меняло.
Кто из нас не слыхал, каждый в свое время, о секретных, упрятанных от глаз людских, пространствах и городах, куда дорога доступна лишь избранным? О Китеж-граде и Шамбале, о стране Беловодии и Опоньском царстве? Даже достойный всяческого доверия древний китайский историк Сыма Цянь повествует о далеком острове Пэньлай и об открытии его моряком Синь Фу, ставшим в конце концов его правителем. Согласно описанию, на острове живут бессмертные мудрецы «сянь», умеющие летать по небу и обладающие даром оборотничества: то молодец, то старец, то урод, то красавец. Да и помимо отважного мифического мореплавателя, кто только не отправлялся на поиски, когда духовные, когда действительно пешеходные! Искали многие, в разные эпохи и в разных местах земли. Одержимое семейство Рерихов и одиозная госпожа Блаватская, безумец князь Хованский-«Пустомеля» и легендарный царевич Михаил, старообрядец, брат Петра Великого, рожденный от княгини Милославской. И это только перечисление из ряда самых известных. А сколько было не оставивших после себя никакой памяти? И мало ли на Руси блаженных? Но отличие от них от всех Вити Алданова, по прозвищу «Кэмел», было в том, что он уже ничего не искал, и более не собирался.
