Внутренним чутьем или животным инстинктом, называйте, как хотите, я предугадывал некоторым образом настоящее положение наших общих скорбных дел по отношению к мумии тролля. Но именно это предугадывание и выводило меня более всего из равновесия. Я уже говорил вам, что не верю в чудеса, и вообще для меня само слово «вера» – это признак «ignava ratio», иначе ленивого разума. Когда в вопросах познания бытия слишком много черных дыр и белых пятен, когда вопросы эти требуют непрестанного внимания и каторжного труда для обнаружения хотя бы частички ответа, тогда и возникает вера. Она латает эти дыры и маскирует пятна, одним единственным «верю», и более от человека не нужно никаких усилий. Живи и радуйся, а главное, ни о чем не думай. Потому как, зачем? Вера объясняет все. Но если желаешь своего собственного, достоверного ответа, приближающего тебя к истине, тогда, мил друг, будь любезен сам. Слазь с церковных, теософских или сайентологических костылей и давай, топай, ножками, ножками, куда подскажет и направит то, что ты сваришь самостоятельно на сей предмет в своей голове. Поэтому предугадывание, открывшееся мне, я был волен принять или не принять, но отрицать его логическую значимость я не мог никак.

Итак, изложу по возможности кратко. Плоды моих раздумий, кои были горьки. Нашу больницу обложили. Со всех сторон. Профессионально и недешево. Но сразу не тронули. Напротив, сунули отвлекающую подачку. Потом случилась провокация с Феноменом. Тут Мотя был прав на все сто. Провокация и ничего больше. Что стоило «мертвому» Николаю Ивановичу выкрасть его в ту же ночь? Но не выкрал. А стал ходить кругами. Спрашивается, зачем? Так поступают даже самые распоследние тати, которым чужая кровь вода, если они не знают чего-то важного или боятся. Второго я тоже не исключал, наоборот, очень даже принимал во внимание, дальше поясню. Вряд ли мумия тролля искала что-то, она почти наверняка искала кого-то. Но на предмет чего? Выведать древний компромат или тайну золота партии? Даже мне было смешно. Значит, дело было не в информации от наших пациентов, это решалось бы легко – заходи и бери. Дело было в самих пациентах, в одном или в нескольких, пока оставалось неясно. И если не взяли внаглую, без заигрываний и бесовских выпендрежей, значит, это было непросто сделать. Значит, была опаска. И не было уверенности. Тогда у меня оставался только один, безумный способ объяснения. Кто-то из наших «болезных» постояльцев сказал о себе правду. Вернее, говорил ее всегда, но мы не слушали и не слышали. Какая-то из невероятных историй, годных разве для записи в карту, в подраздел клинического бреда, была настоящей? Получалось, что так. Представьте теперь мое состояние, когда я должен был принять свои рассуждения, как очевидный факт. Очевидное – невероятное. Это не телепрограмма, это происходило в моей жизни, это я сам накликал на свою голову. Но какая именно из историй? И чей рассказ заключал в себе иглу Кащея? Я намеревался узнать у Благоуханного, за этим я и приехал, так получалось? Так. Зато отныне я догадывался. В каком направлении нужно вести поиски. Паранормального, метафизического или параллельного бытия. А может, еще чего похуже.

Чтобы не предаваться голословным утверждениям, мне видится необходимым изложить в некоторых местах моего повествования самые значимые из выше упомянутых историй пациентов, подобных описанию жизни и деяний Феномена, которые предположительно могли вызвать интерес у Николая Ивановича Ваворока, «мертвого человека».

Но прежде еще одно небольшое отступление. Не в сторону, а тоже по делу. Это скорее относится к принципу отбора из массы бредовых россказней тех, что сыграли впоследствии определенную роль, и даже не столько сами фантастические повести, сколько люди, из числа наших постоянных питомцев, приписывавшие их себе в больном воображении. Как, не без доли изрядного скепсиса, думал я о них тогда, и как уже давно не думаю сейчас, когда настал черед мне вести мой собственный рассказ.

Общеизвестный факт, что в грубо утилитарной форме принято считать – человечеством в животном его проявлении движут лишь три основополагающих стремления. Жажда любви, жажда власти и жажда материальных капиталов, иначе денег. Я бы прибавил еще тройку. Не менее сильны, на мой взгляд, такие страсти, как ненависть, месть и неуемное тщеславие. Согласно этому я и сделал прикидку относительно Николая Ивановича Ваворока. За каким хреном, из только что перечисленного, повадился он по воду в наш неприметный дурдом. Любовь и ненависть я откинул сразу, почему, даже пояснять не буду. Сообразить не трудно. Уж наш стационар за № 3,14…в периоде совсем не то место, где можно искать любви, равно как и удовлетворения ее противоположности. Деньги? Что же, деньги всегда были возможной подоплекой. Но уж очень выходило бы беспокойно. Хотя бы и для кладоискателя. Есть ли тот клад, нет ли его, на информацию, добытую от психа полагаться нельзя. Да и был Ваворок, судя по всему, в здравом, даже слишком, уме, чтобы предаваться иллюзиям. Ему бы долю в нефтяной трубе, или на худой конец в алмазно-кимберлитовой, это получилось бы скорее и куда весомей в плане гарантии. Нет, не ищут по психушкам кладов. Сомнительное это занятие, а если ищут, то так, походя, отнюдь не употребляя далеко не шуточные усилия. Потому как, усилия эти надобны в иных пространствах, чиновно-государственных, там кусок достается и проще, и надежней, и вернее, особенно учитывая персону могущественной мумии тролля. То же касательно удовлетворенного тщеславия, за коим надо отправляться состоятельным ходоком в телевизионно-радиоактивные просторы, но никак не в затрапезный Бурьяновск.

По методу исключения оставались только два возможных варианта. Апокалипсический граф Монте-Кристо или серый кардинал брат Жозеф. Иначе, кровная месть или закулисная власть. Вещи темные и предсказуемые слабо, к тому же, как правило, не ограниченные в добровольных затратах. Такие уж это страсти, не христовы, но вполне человеческие, из самых свирепых. Очевидно, кто-то из наших мирных больничных нахлебников должен был выступать совсем не в роли предмета, на кои направлены эти желания, но исключительно как орудие их осуществления. Так месть или власть? Я наперед сказать не мог. Потому что, тогда еще слишком мало знал. То же и о подлинной сущности некоторых наших постояльцев, которых с недавних пор язык не поворачивается называть пациентами. Не стану, однако, безоглядно утверждать, будто многое знаю теперь, разве мне позволили ухватиться за самый краешек, дабы иметь достоверное представление о собственном неведении. Подобно тому, что говорится у философического поэта Александра Попа, друга и поклонника Исаака Ньютона:

Таков уж круг человеческого знания, чем он шире, тем более мы понимаем, что ничего не понимаем. Но довольно, вокруг, да около. Я обещал рассказ. Итак, приступаю… м-м-да…

Он был из «путешественников». Одним из двух. Звали его Виктор Данилович Алданов, если он, конечно, не наврал сам о себе. Пожилой, легкий человечек, немного чересчур шебутной. Без определенного места жительства, без паспорта, без семейного положения, то есть, на белом свете одинок как перст. (Сравнение, которое всегда казалось мне забавным. Во-первых, потому что перстов у homo salvus, у человека полноценного, вовсе не один, но ровным счетом двадцать, если брать общее количество, а во-вторых, потому что при упоминании об одиноком персте мной сразу же принимался в соображение некий неприличный жест).

Прозвище он имел на первый взгляд неподходящее – «Кэмел», что на английском языке означает «верблюд». Совсем не из-за пристрастия к известной марке сигарет, Витя Алданов вообще не курил, хотя у нас напрямую не возбранялось. Внешний его вид тоже никак не соответствовал величавому образу корабля пустыни, ни одногорбому дромадеру, ни двугорбому бактриану. Никакого горба, равно как и степенного облика, у Вити в помине не присутствовало. Напротив, он был прям и сух, как обструганная палка, егозлив и суетен, вездесущ и вертляв, будто отбившееся от рук веретено. Но все эти качества, вроде бы свидетельствующие о безответственности характера, приносили стационару немалую пользу. Ибо Витя был на редкость трудолюбив. Он умел, казалось, делать сразу все. Если и не одновременно, то с высокой скоростью переключения с одного занятия на другое. По плотницкой части, по слесарной, по огородной и, бог весть, по какой еще, таланты его не были до конца испытаны. Поправить сарай, починить замок, наладить поливную систему в тепличке с огурцами-помидорами, подкрасить, подлатать, подогнать и прикрутить. Что угодно и куда угодно, только с электротехникой он был на «вы», как Витя утверждал сам, он не постигал «нутряную суть» электричества. Пара-тройка таких постояльцев, как Витя, и нашему Мао не было бы нужды нанимать для ремонта шабашников со стороны. Жизнелюбивый, словно ранняя беззаботная пташка, чуждый постоянства в привязанностях и пристрастиях, болтливый, как сорока, и пусто-звонкий, что твой дятел, обезумевший от усердий в весеннем лесу. Ему бы подошло любое птичье сравнение, но никак не дородное звание лучшего друга аравийского шейха.