Студенческое общежитие – пристань, как известно мне из собственного опыта, гостеприимная. Никому нет интереса до того, кто ты на самом деле такой и откуда явился. Лишь бы человек веселый, а еще лучше с бутылкой. Второе было вообще не проблема. Сколько раз в комнату ко мне самому в Доме Студента Вернадского забредали личности колоритные и совершенно неопределенной социальной принадлежности! Которых я видел, между прочим, первый раз в жизни, и, зачастую, в последний. Помню одного маргинального типа с чиненной-перечиненной гитарой за плечами – на размалеванной деке места живого не было. Звался он Лука, без фамилии и без отчества, а прибыл на могилу Владимира Семеновича Высоцкого, чтобы почтить память и заодно поучаствовать в самодеятельном концерте. Откуда прибыл? А кто его знает. Предыдущий населенный пункт, имевший неслыханную честь принимать у себя Луку, по его собственным словам, был город Новотроицк, но что было до него – тут даже сам Лука путался в показаниях. И не мудрено, потому что сей народный бард почитал даже вынужденную трезвость величайшим грехопадением человечества. Жил он у меня и моего соседа Вани Лепешинского два дня, пропил и проел, все, с чем только возможно было совершить подобную операцию, не нарушая уголовного кодекса, каждую ночь давал оглушительные представления на лестничной клетке, действительно мастерски подражая хриплому баритону великого артиста. А потом сгинул в неизвестном направлении, не считая нужным попрощаться. Впрочем, мы с Ваней Лепешинским тоже не видели в этом нужды. Ну, пришел, ну, ушел. Еще кто-нибудь придет и также уйдет по-английски, экая беда!

Перекантовался я, как и рассчитывал. Пристал к компании матерых пятикурсников-практикантов – короткие переговоры через открытое окно первого этажа, (праздновали второй четверг месяца, событие, которое никак нельзя пропустить мимо), в пакете многозначительно-звонко стукались друг о дружку «перцовка» и поддельный крымский портвейн, – так чего же ты стоишь, чудак, залезай! Ага, вахтер! Надо ему больно! Известное дело – летние вступительные экзамены, общага забита «абитурой», не разберешь, свой-чужой.

Скверно только, что пришлось пить. Хоть и половинил, и через раз, но… С утра побрел под холодный душ, горячей воды кстати и не было. Дальше – случайное полотенце, кто-то дал зубную пасту, кто-то тупую одноразовую бритву, кто-то полпачки «риглис сперминт», все одно перегар от злоедучей «перцовки» до конца не удалось усмирить. Да ты заходи еще, клевый чувак, можно и без водяры! Что же, если прижмет, зайду, спасибо на добром слове.

Вместо опохмелки купил себе бутыль фруктового кефира, выдул залпом, стал как огурец. Можно было отправляться на встречу с Благоуханным. Автобусом добрался до нужной остановки, потом немало протопал пешедралом – «нужная остановка» оказалась адресом неточным. Надо думать, Благоуханный все больше на машине, статус, небось, обязывает, откуда ему знать наверняка общественные транспортные маршруты?

Прибыл, наконец. Огляделся. Казенное строение контрольно-пропускного пункта, серая штукатурка, разбитые ступени бетонного крыльца, в обе стороны кирпичная суровая ограда, спираль Бруно вдоль всей обозримой полосы отчуждения, и как положено – охрана, вышка, часовой. Пыльно, захолустно, мрачно. Но так и должно быть. Не оздоровительное учреждение, и не богадельня – специализированная больница интенсивного наблюдения. Сидят по приговору серийные маньяки-убийцы, педофилы, рецидивисты-психопаты, и прочая, и прочая. Именно, что сидят, я не оговорился. Хотя больница официально не тюрьма. Потому что без определенного срока заключения, но на усмотрение здешней лечебной власти.

Переговоры на КПП заняли добрых полчаса. Звонили самому Благоуханному, подтверждали допуск, потом нудно вписывали мои скромные данные в поражающий своими размерами регистрационный гроссбух, затем последовал короткий допрос. Нет, не о цели визита, им до лампочки было: и дежурному сержанту, и лениво ошивавшемуся поблизости милицейскому лейтенанту – раз прибыл, значит, надо. Небось, не Третьяковка, чтобы удовольствия ради. Вопросы, в общем-то, прозвучали праздные: имеются ли колюще-режущие орудия, пейджеры, переносные телефоны? (Откуда последние-то? По моему виду не понятно, что ли?) Паспорт пришлось оставить «согласно порядку» – на выходе получишь обратно в обмен на пропуск, потому смотри в оба, не потеряй, и про отметку не забудь, иначе не выпустим – сержант предупредил озабоченно-честно. Видимо, прецеденты не раз случались. Эх, засветился, конечно. Но риску было чуть, сердце не трепыхнулось. Отчего-то я был уверен: какую бы хитрую и мелкую сеть ни раскинул на меня «мертвый» Николай Иванович, пенитенциарных заведений она не затронула. И не потому, что мумия тролля не имела над ними косвенной власти, как раз наоборот, потому что заведения эти, в частности пензенская колония строгого режима, в свое время имели реальную власть над ним. Нечто вроде атавистической памяти – кто не был, побудет, кто был, не забудет. Святое место для паломничества, из коего гражданин Ваворок вернулся «конкретно крутым». Да чтобы всякая фраерская собака! Ему бы и в голову не пришло искать меня там. Рылом я не вышел.

Двойная, свежеокрашенная стальная решетка выплюнула меня внутрь больничной территории, раздраженной дребезжащей трелью выругавшись вслед. Мол, ходют тут! А я подумал, что натурально попал в библейские кущи. Относительно, конечно, нашего собственного бурьяновского убожества. Вот что дает республиканское гособеспечение вкупе с мудрым хозяйственным руководством! Плоды спелые и сочные приносят они на своем благодарном древе! Куда там нашему стационару № 3,14… в периоде. Разве помечтать. Это я думал, пока шел в административный корпус обширным больничным двором. Идиллия, да и только. Одних прохладой урчащих бахчисарайских фонтанов мне повстречалось три штуки. И все – тутошних искусных мастеров творения, стиль позднего ренессанса, пышная резьба по камню, многоступенчатые чаши и обвивающие их морские чудовища, разевающие несытые рты. Аллеи с ухоженными декоративными «самшитами и бамбуками», я не ботаник, но по виду не березы и клены, а нечто экзотическое. Клумбы, беседки, скульптурные изображения, деревянные и гранитные: птицы-фламинго, русалки на ветвях, монументально-рогатые лоси. И мозаика, кругом все выложено прямо-таки восхитительным цветовым подбором, не уступят и римской Санта-Мария-Маджоре – сам не бывал, но многократно рассматривал в художественном альбоме. Сюжеты преобладали религиозные, что, впрочем, казалось мне объяснимым и естественным, по большей части карательно-назидательного содержания. Вроде возвращения блудного сына – длинноволосый мальчик-педераст двусмысленно на коленях перед здоровенным паханом. Еще изгнание голого Адама из рая с подробным изложением всех определяющих его мужскую стать деталей, и даже свержение козлоподобного, стоящего на карачках Люцифера в преисподнюю, очевидно, архангелом Михаилом, существом неопределенного пола, смахивающим на извращенца-гермафродита. А что я хотел, надо учитывать здешнюю специфику и сообразно с ней патологические мечтания подчиненного контингента.

Сам контингент, исключительно в чистеньких, отутюженных синих робах, присутствовал повсюду, с удовольствием предаваясь обязательной трудотерапии по интересам – сажали цветочки, рыхлили грядочки, малевали пейзажики в прогулочных двориках. Все либо здоровенные амбалы, которым впору изображать биндюжников в кинокартинах из дореволюционного одесского быта. Либо тщедушные дергунчики, с тревожно рыскающими взглядами, их скорее можно было представить с опасной бритвой в горячечной руке, чем с пластиковыми совочками для рытья садовых ямок. И пусть роют, подумал я тогда. Садовые ямки куда лучше, чем скоропостижные человеческие могилы. Подумал, уже поднимаясь по ступеням здания администрации – лестница, выложенная гранитом, и, вы не поверите, – дежурные мраморные самодельные львы зеркально с правой и левой стороны сторожили вход, тоже, безусловно, произведения местных умельцев. Затем во второй этаж налево, кабинет двадцать четыре, согласно табличке – заместитель главного врача по научной работе.