– Деньги есть? – Спицын спросил вдруг в лоб.
По моему виду нельзя было угадать. Верочкина чистая рубашка, вторые хорошие брюки, башмаки, пусть и простенькие, я начистил. То ли нарочитая скромность, то ли прикрытая бедность. Но я замешкался с ответом. Виталию Петровичу этого оказалось достаточно.
– На, возьми, – протянул он зеленую стодолларовую купюру.
Целое состояние. По крайней мере, для меня. Никогда не держал в руках, разве видел издалека. Я отдам, непременно отдам. Для Спицына это тоже большие деньги. Если только…
– Отдашь, отдашь, я знаю. Из трусов выпрыгнешь, отдашь. Если только…, – тут он замолчал, будто удержал неосторожную фразу.
Значит, Виталий Петрович тоже ощущал. Значит, не я один. Смертельная опасность, штука заразная. И зараза от нее носится в воздухе. Не почуять нельзя. Во что я влез? А в сильно поганое предприятие. Спицын это только что косвенно подтвердил. Но отступать, дуля с маком! Я взял сотенную.
На квартиру я поехал сразу. А вот покинуть ее задержался. Слабость одолела меня. Будто сделался я вдруг резиновый и беспозвоночный, так что ни встать, ни сесть, пришлось прилечь на короткий диванчик. Не из-за простуженного горла, не подумайте. Не из-за болячки я так размяк. Это был словно похмельный отходняк.
Я вовсе не думал в высокопарных выражениях, что вот, Лидка предала меня. И нисколько не осуждал. Потому что, неплохо познал на своей шкуре, какова подлинная, реальная жизнь. Которая даже честнейшего человека порой заставляет вытворять такое! У Малюты Скуратова волосы бы встали дыбом. Попади он в современные «гуманные» переделки, горделиво именуемые эпохальными событиями. Ему бы и на ум не встало, что возможно запросто торговать не то, что народом, но собственным богом, царем и отечеством. А Лидка ничего похожего и не делала. Выживала, как могла. Не ее вина, что в поисках сладкой доли заехала в лес к соловью-разбойнику. Это происходило, да и происходит повсеместно. Как закономерный результат. Потому что, отпустив советских крепостных людей на волю – не кормить же за свой счет! – воровская хунта, усевшаяся на вершине горы из нахапанного добра, явила им красивую заграничную обманку-образец. Но не выдала ни единого орудия для справедливого осуществления вековечных мечтаний. Только разбойничий лом. Как хочешь, так и крутись. Между прочим, что бы там ни толковали широко и масштабно мыслящие политолухи об историческом конце социалистического тоталитарного режима – как эти два понятия могут сочетаться, загадка, но сам слышал, – у меня имелась своя теория на сей счет.
Все произошло в точном согласии со здравым смыслом. Не стоит винить ни Горбачева, ни тем более его предшественников. Ведь что собой представляло на момент переворота советское государство? Плевать на идеологию, политику, перестройку и тому подобную мутотень. А представляло оно собой ничейные груды сокровищ. Вы только вообразите себе на минуточку «картину маслом». Золото, нефть, сталь, лес, фабрики и заводы, колхозы и животноводческие хозяйства, без предела, без дна. И все это именно НИЧЬЕ. Нигде в мире такого не существовало в столь гигантских размерах. Наоборот, концерны, фонды, банки, акционерные общества: поделено на многих частным образом. Кому-то больше, кому-то меньше, но поделено. В закромах государства – собственности на медный пшик, ну, конечно, налоги. И все это правильно. А у нас? Куча до небес обобществленной благодати, ее и удержать можно было лишь драконовским надзором. Звериный рык и расстрельная струя огня. Все равно тащили в разные стороны. Ну, не бывает так! Не бывает, хоть режьте! Чтобы богатство лежало, и при этом никому, подчеркиваю, НИКОМУ, абсолютно не принадлежало! Это и была истинная причина переворота. Буйное воображение – пять секунд, и ты архимиллиардер, не созидая с нуля, шаг за шагом, не ломая головы над изобретением велосипеда. На смену пламенному ленинцу-сталинцу-брежневцу всегда, рано или поздно, чуть ослабнут крепления, придет отчаянный бандюган-налетчик. И всегда уверенно скажет – по справедливости МОЁ! Тёлки, ёлки, лодки, водки, молодки. Пойди, докажи. Все прочее наносная шелуха, чтоб дали спереть под шумок. Вот и сперли, и подкинули тишком прочему народу, который не захотел или постеснялся мараться, единственный воровской закон. Хочешь, живи по нему. Не хочешь, иди в медбратья, в дурдом или вообще, к чертям собачьим. Только денежки оставь.
Меня свалило с ног иное. Я действительно отчаянно влюбился. С концами. Не случалось прежде такого. Раз я говорю, значит, знаю. Опыт был у меня большой, и потому я мог отличить. Тут не вздохи на скамейке, я жениться на ней хотел. Всерьез. Может, даже вышел бы на большую дорогу. Чтоб было ей и Глафире. Если не сладкая жизнь, то хотя бы приличная. Для меня это выглядело весьма серьезным намерением и обещанием. Поворотным. Кардинальным. Я собирался отказаться от себя. Ради другого. Точнее, других. И мать, и дитя в моих глазах, пускай только в моих, этого стоили. И не перестали стоить после того, как Спицын мне эти глаза открыл. Но я-то, наивный раздолбай, полагал, что мои намерения нужны. Что не просто так приходила она к забору, и не просто так дала вот эти самые ключи. И не ключи то были для меня, но надежда. Которой не стало больше. Я не собирался предписывать себе позу: вернись, я все прощу. Прощать выходило нечего. Потому что, получалось, я не представлял для Лидки прямого интереса. Я сам служил случайно подвернувшимся орудием. Что мне оставалось? Спасти принцессу? От мумии тролля? Но хотела ли она спасения? Если нет, мне казалось, тогда и впрямь настал бы полный «гитлер-капут». По усам текло, ни капли не попало, и предстояло лишь одиноко сдохнуть от жажды.
Мне надо было опрометью бежать, а я лежал в позе бесхребетной морской звезды. И, как следовало ожидать, долежался.
Они не позвонили открыто в дверь. Зачем? И не старались соблюдать тишину. Вошли, как к себе домой. Видимо, полагая, что с моей невзрачной особой можно не миндальничать. Или не ждали застать, а так, упредительная засада-ловушка. К чему тратиться на слежку, если кабан, попавший в яму с заточенными кольями, и без того выложит все о своих кабаньих приключениях. Тоже братки-клоны, но не охранники «мертвого» Николая Ивановича, тех я запомнил. Наверное, поэтому за мной пришли другие. Я увидел их отражения в зеркальной двери платяного встроенного шкафа, освещенной в упор заходящим за линию соседнего дома солнцем. Услышал подзаборный гогот и ленивый топот ног. Спицын будто бы предвидел весь сценарий наперед. Впрочем, так оно и было. Не предвидел только мою дурь.
Но и они не учли одного. Моего больного горла. Поэтому я не включил кондиционер. Поэтому балконная пластиковая дверь с непробиваемым двойным окном была нараспашку. Второй этаж, да я мальчишкой прыгал на лежалый штабель макулатуры со школьной крыши. И ни разу не ушибся. А там было значительно выше, и сам я был значительно меньше и ниже. От дивана два шага, нога через хорошо укрепленные перила, благо, что Лидка не удосужилась застеклить верх. Они, наверное, увидели меня из комнаты. Они, наверное, оторопели на миг. Потому что уже вдогонку мне, летящему стремительно, донеслась озлобленная и беспомощная матерная брань, и хлопнул вслед одинокий пистолетный выстрел, стой, гад. Ага, щас!
Конечно, без последствий не обошлось. Я расшиб колено, изрядно измарал бежевые штаны до хаки-оттенка, все это было поправимо, и даже позабавило бы меня в иных обстоятельствах. Но я убегал. Окажись тогда поблизости досужий тренер с секундомером, меня взяли бы спринтером в сборную по легкой атлетике. Ответственно вам говорю.
На город наползали сумерки, один человеческий силуэт уже сложно было отличить от другого. Все же я продолжал свой безумный, заячий бег. Не бравый, не бравый Аника-воин! Но испуганный зверек, вот кто мчался наугад через незнакомые, душно пыльные дворы. Меня никто не ловил, это было уже невозможно. Они не успели бы засечь, даже если снаружи имели наблюдателей. Мой бег служил мне успокоением, чем больше расстояние между жертвой и преследователями, тем вернее – животный инстинкт и ничего кроме. Я остановился, лишь когда запыхался совсем. Дышал так, будто кто-то внутри меня накачивал огромную грузовую автопокрышку пневматическим насосом. Где я? Леший его знает. Впереди маячила закопченная промзона, понизу в овраге стелились рельсы железнодорожных путей. Я побрел наугад. Станция «Электрозаводская». Нырнул в метро, и через пару остановок выскочил на Курском вокзале. Человеческое море, в котором легко затеряться, хотя бы на время. На то время, что нужно мне для обдумывания последующих действий.
