Тут только я сообразил, устало присев на краешек пластикового стула в одной из бесчисленных вокзальных кафешек. И сообразил-то, когда раздраженная до состояния атакующей кобры, костлявая, остроносая официанточка сунула мне в руки липкую карту напитков и сварливо спросила:

– Ну? – не слишком любезно, зато отрезвляюще.

Я в растерянности заказал пиво, и уже вслед молящим сиплым голосом попросил нехолодное.

– А холодного нет! – изумленно резко и нежданно по-человечески оглянулась она на меня. Взметнулись растрепанные, короткие кудряшки, будто отгоняя видение.

А до меня внезапно дошло, что я гол, как сокол. Кошелек с наличными, сумка с вещами, все осталось безвозвратно в Лидкиной квартире. Я не взял с собой всех денег, справедливо опасаясь уличных карманников. Чтоб я делал, если бы пропала с таким трудом добытая в долг сумма? А что я сделаю теперь? И без карманников обошлось. Хорошо, хоть паспорт был с собой, лежал мирно в заднем кармане брюк: я как пришел, так и свалился, не раздеваясь, вот везение! И паспорт, и командировка, мелочь на метро и копеечные расходы, лишь бы хватило на это дурацкое пиво. Порылся во всех складских местах, даже в нагрудном рубашки: пара жетонов, и… ох ты ж, счастливый случай, зеленая сотенная! Пожертвованное состояние оказалось при мне, а я начисто успел уже позабыть. Как в анекдоте – корка хлеба, бычок под кроватью, жизнь-то налаживается. Но сразу меня охватила скопидомная жалость.

Так уж устроен живой человек. Едва спасся от нешуточной беды, как давай переживать о волосах, снявши голову. Какому-нибудь бостонскому миллионеру может и нипочем пропажа пусть бы и дюжины чемоданов с барахлом, и то не поверю, все равно жалко. Для нормального бедняка, коим безусловно являлся я, потеря даже пресловутой зубной щетки казалась накладной, тем более утрата ровно половины всего существующего в наличии гардероба. Да еще библиотечная книжка, взятая от скуки в дорогу, «Греко-римская эстетика» Лосева, выпросил едва, вперед своей очереди. Теперь в десятикратном размере возмещать. Ага, вернуться бы сперва. Но тем не менее, душила жаба. И ведь ухнула нейлоновая куртка-дождевик – если испортится погода, а у меня больное горло. О том, чтобы потратить хотя бы часть Спицынских денег на экипировку первой необходимости я и не помышлял. Деньги даны на дело, и вообще сам виноват, Виталий Петрович предупредил вовремя.

Горгулья-официанточка принесла мне теплющее-претеплющее пиво, так что пенная шапка казалась произошедшей не от перелива, но от достигнутой точки кипения, и – неожиданно бутерброд с колбасой.

– За счет заведения, – буркнула хмуро, будто стеснялась, что подала милостыню убогому незнакомцу.

Я и впрямь имел убогий вид. Лицо и шея в грязевых, потных потеках, запачканная серой землей одежда, я сильно ссадил ладони, когда приземлился, и вот только заметил это.

– Турист? – спросила она с некоторым презрением, давая понять – сразу догадалась, что не москвич.

– В командировку, – уныло сознался я. Какой был смысл лгать?

– Обокрали? – отчего-то с радостным энтузиазмом продолжила она расспросы, хотя и без меня у горгоны было дел по горло.

– Не то, чтобы, – замялся я в ответ.

– С ментами сцепился, – она не спрашивала, а утверждала, как второй возможный факт.

– Так, повздорил, – я уклончиво подтвердил. Мне показалось, что это почти правда или близко около нее.

Горгулья ушла. Но может, и не горгулья. Горгулья бы не подала. Умученная жизнью девчоночка – была бы красавица, нашла бы мужа, или на худой конец «спонсора». А так. Круть-верть целыми сутками среди отъезжающих и провожающих, толкотища и смердящая духота, мат-перемат, белый свет возненавидишь, не то, что род людской.

Я благодарно съел колбасу. В один присест. Потом не спеша принялся за пиво. Теплое выдохшееся пиво, какая гастрономическая пакость поспорит с ним в омерзительности? Разве замороженная соленая вобла. Но пиво расслабило меня. До стадии спокойного соображения. Вернуло способность разлагать на составляющие сложившуюся ситуацию.

Вообще-то мне повезло. Все могло быть значительно хуже. Потому что, ведь не знаешь наперед, как поведешь себя в критическую минуту. Потому что, все эти минуты разные. Не доверься я инстинкту, вдруг бы смалодушничал и решился на переговоры, кто пришел и зачем, и за мной ли? На переговоры с механическими существами, запрограммированными отнюдь не на человеческую речь, а на звериное действие. И не было бы мне спасения. Скорее всего. Потому что, прозвучал выстрел вслед. Главное же мое везение – что случился вовремя Виталий Петрович, что я знал свое вероятное будущее заранее, и потому не растерялся. Не то, еще бы вообразил – вот, к Лидке зашли старые друзья, а хозяйки-то нет дома. Если у меня ключи, то почему бы и другим не иметь? И попался бы, попался. Сырой, свежий лопух.

Чудо, стечение обстоятельств, называйте, как хотите. Но в тот вечер я впервые прожил не свою жизнь. Хотя произошедшее со мной не казалось мне странным. Напротив, странно было то, что, существуя в лавинообразном беспорядке девяностых годов, от первого до последнего, я умудрился до сих пор никуда не вляпаться, не ввязаться ни во что криминальное, а ведь сплошь и рядом! Должно было когда-нибудь достаться и на мою голову. И досталось под занавес. По самое «не могу». И все равно кто-нибудь назвал бы мое спасение чудесным, а человек наивный приплел бы наверняка ангела-хранителя. Но никакого ангела не было. Только естественный набор вероятностей, который, кстати сказать, не столь уж велик.

Мысли мои потекли в сторону. Но это была важная сторона. Иначе я не стал бы рассказывать, опустил, как несущественную деталь. Но именно эти воспоминания и мысли определили мои дальнейшие поступки и побуждения. И я сделал вскоре нужный следующий шаг для понимания истинной сути событий, которые завертелись, будто огненное колесо, вокруг стационара № 3,14… в периоде. А вспомнил я Гумусова Дениса Юрьевича, нашего пациента, которого все называли Гуси-Лебеди. Не столько из-за его истории, сколько из-за того фундаментального труда, над которым он корпел все свободные часы напролет, очень интересного и объемного труда, из которого я читал несколько ключевых мест. Но я расскажу все по порядку, как это виделось тогда мне.

ДА, БОГА НЕТ!

Кем именно был Денис Юрьевич в прежней своей жизни, я не выяснил точно. Хотя дело представлялось плевым. При самом пустяковом интересе, казалось, загляни в историю болезни или в «сопроводиловку», Сезам и откроется. В общем, не бином Ньютона. И Гуси-Лебеди был отнюдь не Мотя. То есть, пациент с вполне внятной биографией. Но в том-то и заключалась настоящая каверза, что биография его, записанная казенно-уныло, по сути, оказалась антибиографией. Полным ее личностным отсутствием.

Закончил он какой-то невразумительный институт. Мясомолочной промышленности, кажется. Из тех запасных аэродромов, куда устремляются провинциалы, провалившиеся в перворазрядные столичные вузы. Закончил, получил распределение в Новодвинск, городишко Архангельской области. В столице остаться ему не было никакой возможности, но Гумусов вроде бы и не стремился. Сидел в рядовой заготконторе, ему шел стаж и северная надбавка. Женился, потом развелся, квартиру оставил жене, детей у него не народилось. Здесь и заканчивалась его скучная, обывательская судьба. Стандартная, как агитационный стенд ОСВОДа. А дальше, спустя добрый десяток лет на излете восьмидесятых, словно бы произошел перелом. Словно бы далее уже писалась история совсем иного человека. Ничуть не похожего на служащего не пойми кем, заштатного, второстепенного учреждения. Невесть каким ветром, но Денис Юрьевич вдруг объявил себя в Вильнюсе, во время известных событий, националистических или освободительно-патриотических, с какого угла взглянуть. По словам самого Гумусова, ему было прозрение. Какого рода, об этом он умалчивал, дескать, не имеет отношения к делу. А дела его вышли скорбными. Потому что в Вильнюс Денис Юрьевич приехал не просто, как созерцатель событий, никаким краем его непосредственно не касавшихся. Хотя в те годы вихрь перемен подхватывал и всасывал в свою роковую воронку очень разных и очень уравновешенных людей. Будто кто-то отпустил невидимый стопор, и понесло.