Обычный, средних лет мужичок, таким он образно представился мне, когда я, на правах новоиспеченного старосты, явился в учебную часть. И таким оставался, пока я пребывал в университетских стенах. Невысокого росточка, плотный и коротконогий, неговорливый, но будто бы и не чрезмерно строгий. Ему и не надо было. Как некоторые прочие начальники курсов, он числился то ли в отставке, то ли на внештатной, хрен там разберешь. Выходец ОТТУДА, сами знаете откуда, в чине где-то около капитана, я так думаю. А подобным людям не требуется горячиться, чтобы поставить на своем. Или уступить с наваром, если вопрос не принципиальный. Но их главная черта – не проходить и не пропускать мимо. Никогда и ничего. Словно бы с получением погон, на плечи их возлагалась также вечная обязанность вмешательства, воспитательного, карательного, вспомогательного, увещевательного, пресекательного. От них можно было схлопотать кучу всякого добра, вплоть до «поезд летит под откос», но иногда и попросить о действительной помощи, особенно, если больше просить абсолютно некого.
По правде говоря, я и не просил. Я искал себе места в новой жизни, желательно там, где еще много оставалось от старой, и плохо представлял себе, что именно я ищу. Спицын тогда помог мне. На простой вопрос, есть ли у меня другие таланты, помимо гуманитарного бесполезного диплома, я чистосердечно сознался в фельдшерской квалификации. И скоро по рекомендации Виталия Петровича оказался в стационаре № 3,14… в периоде. Значит, розыски мои следовало начинать с бывшего начкурса. Я посылал Спицыну короткие новогодние открытки-поздравления, и был осведомлен из ответных, что Виталий Петрович вышел на пенсию, но не сидел без дела. Что-то такое с театральными билетами, кажется, брал на реализацию, и весьма успешно, в общем, старик не голодал. Да и какой старик, по моим подсчетам Спицыну выходило лет около шестидесяти, еще вполне ходок и боец. Я набрал его домашний номер. Разумно полагая, что по такой гибельной жаре вряд ли он окажется где-то в городе. И не просчитался. Виталий Петрович обрадовался мне, вроде бы искренне – а почему нет? это я был обязан ему, не наоборот, – и назначил встречу. В шесть часов вечера, – перед войной, шутка с долей шутки, – у второго гуманитарного корпуса МГУ. Я с ответной радостью согласился. На старые места тянуло нас обоих, будто ветеранов Ледового побоища на Чудское озеро.
Седенький, подтянутый, Спицын не утратил оптимизма, я узнал его сразу, по уверенно плавной походке: словно торпедный катер, рассекающий воды ловким маневром. Мы устроились на лавочке в сгущающемся теньке. Вокруг еще кишмя кишела зеленая «абитура», но к нам никто не подсел, хотя притягательно покойной длины скамьи хватило бы на добрый пяток растерянно зубрящих ботаников. Видно, не решались. Двое взрослых дяденек, ведут серьезный разговор, не дай бог, из приемной комиссии: запомнят злопамятно и влетит в копеечку. Так что, у нас со Спицыным была полная свобода слова. Мы обменялись верительными грамотами. О здоровье и успехах на трудовом фронте. А дальше… Дальше я не знал, с чего начать. Мне не приходилось прежде вести подобные следственные беседы, это Виталий Петрович слыл докой по части обнаружения штрафной дисциплинарной истины допросным путем. Он понял мое замешательство, всегда был умницей, и охотно взял штурвал в свои руки.
– У тебя, Феля, стряслось что-то сильно поганое? – вот так коротко выразил всю суть.
– Не знаю. Наверное, да, – оценивать поганость событий я не отважился, хотя предполагал и предвидел худшее. – Я расскажу вам, что сам знаю. Так сказать, показания очевидца, – попробовал я улыбнуться. Не вышло.
Я не пропустил ни одной подробности. Даже о Моте. Я крепко помнил правило. С ЭТИМИ людьми или полная откровенность, или ничего. Никакой самостоятельной игры. Все равно переиграют, и тогда о помощи можно забыть.
– М-да, – таковы были первые его слова. Он повторил еще раз. И «м-дакал» потом минуты две.
Я не мешал, догадываясь, что подобным образом Виталий Петрович думает, а вовсе не обращается к собеседнику. Не послал и не ушел сразу, уже было счастье. Наконец, Спицын заговорил внятно.
– Я так понимаю, Феля, что тебя не Ваворок интересует. Хотя о нем-то я мог бы ого-го. Мощное было дело в свое время. А в остальном практически мало чем я тут помогу. Я ведь не имел прямого отношения.
– Да-да, – подхватил я на всякий случай. – Но тот, через кого вы меня пристроили, вдруг он.
– Он? Он может. Если захочет. Адресок я тебе, конечно, дам. Но мой совет. Брал бы ты руки в ноги, – вот это было неожиданно. Спицын нехорошо помрачнел.
Если Виталий Петрович давал ТАКОЙ совет, он, который обожал наоборот толкать на амбразуры! Наверное, самое благоразумное и впрямь было этому совету последовать.
– Не могу, – сознался я. – понимаете…
– Да все я понимаю. Стали как родные, пассия-шмассия, зависимые беспомощные люди. А может, и не беспомощные. Туда, по слухам, ссылали много всякого…, – он не сказал «сброда», задергал порывисто рукой, подыскивая подходящее слово, – … контингента. Я кое-чего повидал паранормального, как теперь принято говорить, хотя закоренелый атеист, как и ты, – Спицын посмотрел на меня словно бы с затаенным восторгом. – Не уйдешь и не отступишься?
– Не уйду и не отступлю, – хотел бы, так уж давно. И не сидел бы с ним рядом.
– Тогда запоминай. Не вздумай записать, – и Спицын продиктовал, медленно и чеканно, координаты.
Того человека, который был нужен мне. И хрен сразу же стал не слаще редьки. Предстояла поездка в Орел. Бывший спецобъект МВД, психушка, где содержались приговоренные маниакальные убийцы и насильники, и вообще вся 97 статья, принудительное лечение по суду. А денег оставалось в обрез. Не у Спицына же просить? Хотя? Это казалось мне куда менее позорным, чем постельное вымогательство у Галочки Шахворостовой. Ну, там видно будет.
– Докторскую пишет. На их материале. В академики метит. Не то, что мы грешные. Все ему не рассказывай. Спугнешь. Мол, в стационаре среди пациентов происходят странные движения, – опять Спицын дал мне бесценный и бесплатный совет. – Ты где остановился? – наверное, это был намек, что встреча подошла к концу.
– На Красноказарменной, у той самой Лиды. Я вам про нее говорил, – и поговорил бы еще. Часа два. С Виталием Петровичем было можно. В бытность мою на факультете ни одна любовная драма не протекала без его явного или тайного вмешательства.
– Ты что? Обалдел? – Спицын даже привстал со скамьи. Двое спешащих мимо девчушек в очочках нервно дернулись на его окрик. – Феля, ты меня поражаешь! – любимая его фраза, после которой обычно следовали настоящие неприятности. – Это как дважды два. Тебе подсовывают девчонку. Или смазливую бабу с ребенком. А ты суешь голову в самое логово?
– Виталий Петрович??? – у меня не хватило слов. Только выкаченные безумные глаза.
– Скоро шестьдесят лет, как я Виталий Петрович. Филолух ты, филолух! Уже втюриться успел? Быстро обработали. И в клинике, и ключи эти. Дверь сама по себе открытой осталась? Бутылочка, бабочка, юбочка. Ох, Феля, Феля! Им нужен был свой человек внутри. И чтоб не догадался. Это старо как руины Стоунхенджа.
– Она не могла. Она… вы не видели ее, – захлебнулся я в приступе бессилия.
– Могла, не могла. Не можешь, заставим. Помнишь это? У нее ребенок, тем более. Не всегда выбор за самим человеком, – Спицын сочувственно ко мне вздохнул. – Ты вот что. На квартире твои вещи остались?
– Остались, – кивнул я, повторив за ним на автомате. Вот я и попал под первый артобстрел там, где не ожидал. И точно наведенный снаряд разнес мое сердце в клочья. И все равно я любил ее.
– Тогда дуй на Красноказарменную. Хватай мешок, чемодан, что там у тебя? И немедленно вон, чтоб духу твоего…! Чтоб не пахло! И номер мой из повторного набора сотри. Или аппарат разбей на крайний. Что я говорю? На телефонном узле раз плюнуть. Ну, ничего, я-то отобьюсь.
Спицын еще продолжал давать какие-то незначительные инструкции. А я думал, что вот ни за что, ни про что, подставил хорошего человека, идиот! Если только тронут Виталия Петровича, я этому Вавороку! А что я ему? Что я могу? Все, что мог, уже сделал, мудак такой! Как же я с Лидкой не догадался. Опять в моей памяти возник Мотя. В мире вещей ищи соответствия, а найдя, проводи параллели. Но сердцу приказать нельзя, видно, мумия тролля об этом знала.
