В этой пряничной комнатке я понял о Лидке главное. Желаешь понравиться матери, докажи свою честную родительскую любовь ее ребенку. Потому что, яснее ясного мне стало – Глафира, вот главное сокровище здешних обитаемых мест. Бутылки и барные стойки, только чтобы мать могла как-то пережить одиночество, пережить для нее, и постараться дальше бороться и выжить в серпентарии под названием Москва – тоже для нее. Я решил, что влюбился в достойную женщину, и оттого много чего сгоряча наобещал самому себе. Если исполнится хоть половина, будет подвиг Мересьева.
Мне давно пришло время жениться, я это понимал. И не то, чтобы противился душевно, как раз наоборот. Душой я был «за» на все сто. Но знал за собой к тому немало препятствий. Навроде противотанковых ежей. Я совсем не требовал для себя воображаемый идеал спутницы жизни – скептик-оптимист по нравственному складу и образованию, прекрасно отдавал отчет в том, что идеалы недостижимы. И кстати, в практическом осуществлении вредны. Тем более не бил кулаками в грудь: или все, или ничего, или королева, или сдохну назло всем купидонам холостяком. Я верил в любовь, которая плодотворно преодолевает и тернии, и обманчивый блеск далеких звезд. Но принять безоговорочно вдруг возникшие в перевернутом с ног на голову обществе условия семейной игры я не мог, даже если бы меня ждал расстрел. Потому что, человек перестал быть нужным другому человеку сам по себе. Уже зачастую не виделось нравственной разницы между трусом и храбрецом, между подонком и праведником как таковыми. Если разница эта не касалась их кошелька и назначенного жене содержания. Любовь и семья стали банальным товаром, как и многое иное в Мутное время. У тебя будет то, за что ты сможешь уплатить.
А я не понимал. Почему человек семейный больше не обладает правом выбора жизненного пути. Почему он превращается всего лишь в средство для приумножения добычи. Профессора покидали кафедры и уходили в лавки, художники обращались в торговых челноков, инженеры занимали места чиновных клерков. Не оттого, что это было им интересно и не оттого, что обрели желанную политическую или гражданскую свободу. Наоборот, шел процесс наивысшего закабаления. И многие женщины, стремившиеся замуж, выступали в нем, как самые действенные катализаторы. Чтобы тебя не обменяли, точно бракованную покупку, или попросту не сдали на барахолку, нужно было трепыхаться изо всех сил. Прекрасный пол больше не волновало твое внутреннее богатство и достойная его форма, но лишь то, что строго значилось на ценнике. О-о-о! мне довелось слышать немало реплик, и я представлял, о чем говорю. Словесные угрозы и физический шантаж еще полбеды, настоящая заключалось в том, что бежать решительно некуда, разве к таким, как Верочка. Но что делать, если ты полюбил другую? Откажись, откажись от себя, навсегда, навсегда, навсегда! Попади в струю! Иного пути не было. Я не требовал ни от кого жертвы, но и сам не хотел идти на бессмысленное заклание. Да и какой смысл поэту сидеть в банке, а знатоку античной истории в страховом агентстве? От них выйдет мало проку, даже если ломать об колено. На помойку, помойку! Как никудышнее семейное приспособление.
Сам слышал своими ушами. За что купил, за то и вам продаю.
– Какое мне дело, чего он там себе думает? Главное, деньги бы давал.
– Мне все равно, что у него любовница. Но чтоб на нее ни копейки! Не то со свету сживу!
– Говорит, замотался по командировкам. Ну и что? Чем больше работает, тем больше дохода!
– Я его люблю, конечно. Но если не поправит бизнес, с нищим бедолагой я жить не буду!
– Кто, кто? Школьный учитель? А ты? Послала? И правильно. А на вид был, как умный.
Короче: деньги-равно-талант-равно-ум-равно-любовь-равно-семья. Впрочем, промежуточные три элемента можно выкинуть без ущерба, и посмотреть, что получится. Получилось? То-то же. А вы, говорите, жениться. И перестать быть медбратом Коростояновым. Но в нынешнем мире я пока никем иным быть не мог. И в будущем выбор мне предстоял не многим лучше.
Лидка не пойдет за меня, каков я есть. Но почему именно я должен изменяться? Ради любви. Если любишь меня, то… Я ведь тоже имею все права, так сказать. И я жаждал доказать. Что даже в социально приниженном моем состоянии я куда более достоин женского внимания, чем, к примеру, «мертвый» Николай Иванович. Потому что мне не нужны два джипа «Юкон» и полувзвод клонированных мордоворотов, чтобы чувствовать себя человеком. Слава пророку Довлатову и его речению: «Можно быть нищим с миллионом, и миллионером без единой копейки в кармане»! Безнадежно? Но в прошлой моей жизни почти все предприятия начинались именно с этого магического клейма, а заканчивались не так уж плохо. Честно признаюсь, большие надежды я возлагал на Глафиру. Моей любви, как я ощущал ее, достало бы и на дюжину Лидкиных детишек. Вы спросите, почему же ее не хватило бы на простейшее действие, потребное для перемены моего скромного трудового состояния на более щедро оплачиваемое? Потому что, это совсем иное дело. Потому что жизнь у каждого одна, и нельзя заедать чужую для собственной выгоды. Равенство в браке – это уважение свободы другого и сочувствие к нему. Потому что, по сути, любой брак – это борьба за жалость, и она должна происходить по рыцарским правилам. Я чувствую твою боль, а ты – мою. Потому что, любовь – это только в молодости крылья, а в старости костыль, без которого никому не обойтись. Вот так. Ну и будет об этом.
Я отыскал в загашниках распечатанную пачку обыкновенной «соды столовой», набодяжил насыщенный раствор. И, мысленно помянув пионера-героя Витю Черевичкина, принялся полоскать предательское горло. Вокал, ну, чисто тенор перед премьерным выступлением. Нельзя сказать, чтобы мне хоть сколько-нибудь полегчало телесно. Зато морально я вообразил себя значительно лучше. От ощущения исполненного долга. Готов к труду и обороне. Время шло к полудню, так что я еще вполне успевал. Куда? Пока не знал и сам. Надо было позвонить. Я взял переносную трубку и принялся для успокоения расхаживать по кухне: два шага на полтора. Было нервно. И было страшно. Не оттого, что с другого конца меня могли послать. Мало ли меня посылали! Да я и сам мог в ответ не хуже. Но будто бы я готовился совершить необратимый поступок. До сего момента все еще возможно было повернуть вспять. Отпраздновать смело труса, взять и поехать для очистки совести в ГНЦ им. Сербского, дать понять Мао и тем, кто вдруг захочет прийти за мной, что я больше не играю. Но после звонка я останусь беззащитный на юру. И хорошо, если не под артобстрелом.
Звонил я человеку, которого хорошо знал прежде, и при этом не знал вообще. Так бывает, если встречаться каждый день по рабочей необходимости, когда ладить, а когда и спорить, но стараться не доводить до открытого конфликта. Наилучшая форма параллельных отношений, человек человеку автобусный кондуктор. И тебе известна вся внешняя официальная сторона твоего визави: какую бумагу лучше вперед, а какой не позволять попадаться на глаза, о чем просить можно, а о чем даже не заикаться. Но вот сторону иную, внутреннюю подноготную, о чувствах и сокровенных мыслях, тебе не раскрыть, да и нет в том необходимости. Служба службой, а дружба дружбой. Спицын Виталий Петрович именно с внешней стороны был дядька неплохой. Я действительно знал его сто тысяч лет, хотя близко знакомы мы были в общей сложности не больше семи, но здесь время мерялось не обыкновенными годами. А студенческими. Кому ведома разница, тот поймет с полуслова.
Он был наш начкурса, а я соответственно староста. Начкурса, начальник курса, название обиходное, однако не выражало истинной сути его обязанностей. Потому что, строго говоря, Виталий Петрович ведал сразу всеми курсами нашего крохотного факультета. Мы были не «физфак», и не «химфак», где только на одном лекционном потоке сидело минимум по двести пятьдесят человек, и каждому отдельному курсу полагался по штату свой собственный начальник. Зато тоже относились, – простите за выражение, но из песни строчку не выкинешь, – к ё…ым факультетам. То есть к таким, которые в повседневном устном сокращении заканчивались на «фак». Химфак, филфак, журфак, геофак, экономфак и так далее. В число счастливчиков не входили гордые красавицы с вычислительной математики и кибернетики – просто говорили: «вон с ВМК идет». Еще немногочисленные «почвоведы» с факультета «почвоЕдения», туманный «геогрАф», разночинный филологический, ему случайно повезло, чтобы не путали с философами – мы все-таки оставались на «фак». И загадочно-заманчивый «мех-мат», краткому содержательному названию которого я всегда завидовал. Механико-математический, кого хочет, того сам посылает на… Его студенческую братию даже именовали отдельно и особенно – «мех-матяне». Не физики, не лирики, не филолухи и не биолухи, но «мех-матяне». Словно инопланетяне. Они ими и были. Обитали в главной башне МГУ, точно средневековые маги, род их занятий казался совершенно запредельным моему пониманию. Однажды мне довелось подслушать горячечный спор двух юнцов-первокурсников этого фантастического факультета. Абра-кадабра! Плюс выражали все время патетическое неодобрение какому-то «ослу». Мне тогда стало любопытно, кого это склоняют столь необычным способом. Неужто и ругаются «мех-матяне»-инопланетяне на математическом, формальном языке? Я подошел, и я спросил. Получил свысока небрежное объяснение: ОСЛУ – общие системы линейных уравнений. В общем, из-за этой самой «ослы» выглядел дурак дураком, однако после потихоньку заинтересовался их зубодробительной наукой. Многого не достиг, все же некоторое представление имею. Но я неумышленно отвлекся и ударился в ненужные сейчас воспоминания. Свою историю я непременно доскажу в ином месте, пока же вернусь к особе Спицына Виталия Петровича. На первый взгляд, ничем непримечательной.
