Голос Феликса звучал тихо, но ощутимо угрожающе, а осознание того, что все остальные сейчас заняты и никто не обратит внимания на смерть или исчезновение шатунши, заставляло пугаться ещё больше. Мужчина нетерпеливо дрогнул протянутой рукой и Фенек почувствовала, как на её опущенную к бедру ладонь с пистолетом что-то капнуло.

Девушка чувствовала, что если сейчас что-нибудь скажет, то попросту расплачется от переизбытка чувств, поэтому молча подобрала с пола рюкзак, спешно вытряхнула содержимое и протянула Хозяину контейнер со злосчастным «Яблочком». Мужчина тут же его открыл, достал необходимое и откинул опустошенную тару в сторону.

Однако из ступора шатуншу вытащил не Хозяин, а раздавшийся громом отчаянный голос Физика:

- Он фанатик! Какого хера не в себе?!

- Про его состояние уговора не было. Дальше сами. – Всё так же спокойно, но уже без угрозы, ответил Феликс и исчез, оставив мерхов в компании «монолитовца».

Фенек

Ей было жутко непривычно видеть Вермута перед собой буквально, а не в воспоминаниях и редких странных мыслях, где проходило их всеобщее воссоединение. Казалось, что к мерхам доставили совершенно другого человека, похожего на командира только внешне, и то – с натяжкой. Разность в реальности и воспоминаниях, совместно с прошедшим временем и привычкой к отсутствию мужчины, никак не позволяли верить в действительность, а если и давали возможность, то усваивалась реальность довольно трудно.

Фенек обычно думала, что когда они найдут Вермута, то вся их маленькая группа, так и не смирившаяся окончательно с его смертью, лопнет от счастья. Возможно, мужчина будет болен или покалечен, но Лёва со своими помощниками, тем не менее, поставят его на ноги физически, а морально его сможет излечить их поддержка, понимание не смирения с обстоятельствами и неиссякаемая упорная вера. Может, не совсем с её стороны, ведь за всё время общения с наёмниками, шатунша так и не пропиталась тем отношением к своему главе, которое носили в себе все члены группировки. Знай она его раньше и застань всё то, о чём рассказывал Физик – может тоже была бы в ряду фанатов, но ситуация сложилась совершенно иначе. Девушка поймала себя на мысли, что в противовес всем вокруг не может представить в роли главы никого другого, кроме Физика. Несмотря на то, что сам мужчина, очевидно, так и не смог принять себя в этой должности.

Происходящее кардинально отличалось от её мыслей и представлений.

После исчезновения Феликса, мерхи поспешили связать найденного командира, опасаясь, что тот из-за своей «монолитовской» природы попытается сбежать или убить их. Опасения были не безосновательными: в момент, когда Фенек рассчитывалась с Хозяином, приходящий после шока в себя Вермут мямлил угрозы убийства неверных, звал отца и пытался противостоять сдерживающим его людям. Одолеть того в полупотерянном состоянии было довольно просто, но шатунше казалось, что и в бодром виде мужчина для её товарищей не мог представлять никакой серьезной опасности.

Он стал довольно худым, нездорово бледным. Губы в глубоких трещинах сложились из вечной прямой упрямой полоски в перевернутую печальную дугу, у шрама на месте правого глаза появились новые рубцы, а под целым левым запечатлелся природный темный синяк. Кто знает, какие пытки он прошел за все эти месяцы, сколько не ел и не спал. Отдаленно его предыдущую силу показывало только крепкое «монолитовское» снаряжение, от которого пришлось в спешке избавляться, ведь радиация, излучаемая им, могла навредить и без того пострадавшему главе ещё больше.

Ночь сменилась днём, но никто из компании не сомкнул глаз ни на секунду – сказывалось волнение, да и сам связанный по рукам и ногам, дополнительно прикованный к бетонному столбу Вермут, тяжелым туманным взглядом следивший за ними, не давал никак расслабиться.

Физик самолично сделал в руку бывшему командиру очередную инъекцию препарата, выводящего из организма радиацию, и через силу заставил того принять едва ли не горсть таблеток. Фенек казалось, что такое лечение ему вряд ли как следует поможет, но позволить себе пока какого-то иного, они не могли: «Ученые» с великим удовольствием препарируют живого адепта, медики мерхов только и посоветовали, что медикаментозно его выхаживать, а об обращении к врачам других группировок не могло идти и речи. К тому же, никто точно не знал, как можно излечить человека от насаженного ему фанатизма, а байки про пойку водкой и волшебные артефакты вызывали лишь смех. Каждый из группы сожалел, что не успел спросить у Феликса как выгнать «монолитовца» и возможно ли это вообще. А для обращения к Хозяевам Зоны, о котором, всё же, всплывала речь, ни у кого не было никакой оплаты. Только жизни, но умирать, найдя-таки командира живым, никто не спешил.

В попытках привести Вермута в его базовое состояние, приходилось идти на разные хитрости, какими-бы нелепыми они не казались. Сидящему в найденных здесь же обносках «бандитской» одежды мужчине, первым попытался вправить мозги Физик. Он долго сидел и что-то ему неторопливо рассказывал. Психовал, успокаивался, психовал снова и остановился только тогда, когда с его губ дробью полетела норвежская речь. Зло уйдя, мужчина освободил место для следующего экспериментатора.

Минор пел. И тихо, и громко. Пел разное: веселое, грустное, на родном русском и разных забугорных языках. Устав делать это сам, включал песни на маленьком плеере, в их оригинальном исполнении. Потерпев неудачу с этим методом, тоже принялся беседовать, но и не поленился ударить пленника пару раз. Казалось, что не крепко, но сам наёмник об этом сожалел. Он был мрачнее тучи, что оказалось для шатунши настоящим открытием – она никогда не видела Минора в таком состоянии. Хотела было попытаться того утешить, но получила ответ, что никакая помощь ему не требуется, и приставать со своей сердобольностью перестала.

Морф, по началу, ничего не делал. Думал, чем он то может пробудить в Вермуте хоть какие-то воспоминания, ведь близким другом никогда не являлся, а разговоры о произошедшем, как показала практика, результатов никаких не дали. Поэтому он просто периодически подходил, молча курил рядом и подсовывал сигарету пленнику. Тот не сопротивлялся, когда тлеющий сверток вставляли в губы, но никаких активных действий не предпринимал. Он пытался его напоить водкой, смешанной с заваренной растущей рядом полынью, как посоветовал Физик, но и это ничего не приносило.

Долго кружившись рядом, Фенек сама так и не смогла ничего придумать. А что она может, кроме разговоров? Как в сказке, поцеловать и надеяться, что Вермут расколдуется и обратно станет принцем? Во-первых, боялась слишком близко к нему приближаться – будучи объективно самой слабой в компании, могла бы стать первой жертвой, с которой начнется побег. Во-вторых, по-человечески было неприятно даже помышлять о каком-то близком физическом контакте – Фенек сомневалась, предусмотрена ли у «Монолита» элементарная гигиена.

Так и ходила вокруг, когда не просили уйти. Слушала истории. Видела, как выкладывались другие, и как молча на них глазел Вермут – если он вообще действительно мог видеть из-под белизны, поглотившей и зрачок, и радужку. Всё пыталась совместить и принять в голове, что этот худой, обросший до безобразия подпаленными у концов волосами, доходяга, некогда был её командиром. Что это от него она не смогла сбежать тогда, в лесу, целую жизнь назад; что именно с ним жутко ссорилась, казалось, бесконечно, но и к которому испытала сильную симпатию, приняв-таки, что чувства принадлежали именно ей, а не оригиналу.

Вспомнила их единственную проведенную вместе ночь, сильные горячие руки на теле, которые теперь, казалось, едва ли могли не то, что её поднять, но и удержать условный средний мешок картошки. Вспомнила ссору и как не хотела даже пытаться понять его, думая лишь о себе и своей обиде. Стыд, который мучал все эти месяцы, и горе, вырвавшееся диким зверем тогда, на Ростке. Фенек понимала, что большая часть её воспоминаний – это собрание субъективных эмоций, которые могут ничего не принести ровно так же, как и разговоры её товарищей, и чтобы хоть попытаться пробудить какие-то глубокие чувства, ей нужно что-то посильнее личных наблюдений. Задумавшись, шатунша поняла, что совсем не знала Вермута как человека, но с опасением догадывалась, кто мог знать его немного лучше других.