Теперь я вздохнул уже с облегчением. Однако все эти откровения никак не приблизили меня к решению изначальной задачи — как добыть чарангу, необходимую для завершения сделки с тесайрцами. В голову не шло даже то, как перевести разговор на желательную тему.

— Так зачем пожаловал-то? — заметив, что я продолжаю мяться, не переходя к делу, Великий Шаман Ближней Стороны Гор снова снизошел до того, чтобы спросить сам.

Отвечать на прямо поставленный вопрос оказалось не в пример легче, тем более в форме отчета-пересказа вчерашних событий, где самый важный момент как раз приходился на самый конец.

Распалившись, я чуть ли не в лицах повторил финальную сцену, дословно воспроизведя не только свои слова, но и поведение. И тут же понял, что явно переборщил с актерским мастерством. То, что эффектно смотрелось ночью у костра, сейчас, при свете дня, выглядело гнилой бравадой с залихватскими замашками. Хоть взаправду нанимайся ходить кукольником по базару. И особенно нелеп оказался вывод из рассказанного, в запале монолога прозвучавший особенно дурацки:

— Чарангу-то я тут загодя приметил среди прочих диковин… Вот и…

Однако на Сантуцци не произвели впечатления эти балаганные эффекты. Сквозь все мое неуместное хвастовство старик легко уловил основной смысл случившегося.

— Из чужого кармана расплачиваться легче? — точнее точного вложил он его в краткую фразу и пожевал губами, выражая крайнее неодобрение.

— Так не для себя же! Ради общего дела… — возразить против столь резко выраженной сути моего поступка неожиданно оказалось проще, чем вести дело оговорками.

— Знакомое оправдание. Люди с удивительной легкостью забывают законы собственности ради законов взаимовыручки, — Великий Шаман начал говорить все так же раздраженно, но внезапно усмехнулся и закончил нотацию на совсем иной ноте: — И не скажу, что это всегда так уж плохо! Забирай, раз настолько надо.

С облегчением вздохнув, я понял, что старик нарочно довел разговор до обострения, чтобы загодя смести прочь всю шелуху, все лишние слова и мысли. Тем временем Сантуцци, не ожидая оваций, снял чарангу со стены и пристроил на колене, прижимая лады мосластыми пальцами с выступающими суставами. Крепкие, желтые в бурых полосках ногти коснулись струн…

Звук вышел едва ли не тошнотворнее вчерашнего. Причем не за счет инструмента — настоящая чаранга ясно и неоспоримо явила свое отличие от тыквенной самоделки. Просто, в отличие от чутья на человеческую суть и помыслы, слух у Великого Шамана отсутствовал едва ли не начисто. Я еле распознал в фальшивом бренчании мотив заарского станичного распева «Отцовский дом пропьем гуртом».

Зато выражение крайнего изумления пополам с гримасой невольного отвращения на моей физиономии, думаю, никак нельзя было не распознать. Не желая и дальше терзать уши своему единственному слушателю, старик оборвал игру так же неожиданно, как начал.

— Что, собаки на Главную Луну слаще воют? — спросил он прямо в лоб с легкой усмешкой, ничем не показывая, что моя реакция для него обидна или неприятна.

Вопрос в который раз заставил меня выбирать между вежливостью вкупе с соблюдением своих интересов — и предельной откровенностью. Весь ход разговора подсказывал, что незачем стесняться с правдивым ответом, однако оставался шанс, что на счет своего исполнительского таланта у Сантуцци может быть пунктик, изъян, наподобие отсутствия слуха.

Но у меня не было времени колебаться, выбирая более вероятный из двух вариантов. Сделав ставку на мудрость хозяина, я вдохнул поглубже и честно сказал:

— У тех собак, наверное, практики больше. Или альтийский медвед им на ухо не наступал.

Старик спокойно, не меняясь в лице, кивнул сам себе, словно подтверждая верность ответа. Пронесло…

Пронесло, да не совсем. Потому что, поглаживая полированный бок инструмента, демонов старый шутник хитро прищурился и снова спросил:

— А скажи-ка, там будут играть лучше меня?

Вопрос опять оказался с подковыркой. Каким должен быть ответ — подтверждающим нужду тесайрцев в инструменте или честным? Один раз я угадал, решив, что правда для Великого Шамана дороже самолюбия, но сейчас-то обе позиции совпадают! Не принял бы он очередную истину за лесть. Содрогнувшись, я вспомнил ни с чем не сравнимый голос Жака-Простака, звучащий под его же незатейливое треньканье.

Однако нарочитые раздумья способны превратить в ложь любое решение, каким бы верным оно ни было на самом деле.

— Еще хуже! — выпалил я с чистой совестью и вовремя сообразил добавить: — Только им это для души, а не для забавы. Потому что родное.

— Еще хуже?! Мадре ди рагионеволе э Сорте санта!!! — в шутливом изумлении разразился Сантуцци цизальтинской божбой, но тут же сделался серьезен. — Кому другому не поверил бы, но ты, Джек, умеешь врать не лучше, чем я играть на чаранге.

Облегченно вздохнув, я пропустил мимо ушей ответный комплимент Великого Шамана. Все равно в мои планы не входило состязаться с ним самим или кем-либо еще в искусстве записного лжеца, равно как и в толковании его личной выгоды. Правда, в плане последнего еще оставались неясности, так что я забормотал едва ли не в духе балаганного генерала из фарса про Тео-Шарпшутера: «Оправдаю, отслужу, отстрадаю, отсижу».

В противовес прежним скользким моментам это невинное замешательство вызвало у старикана бурю деланного возмущения. Призвав еще раз Мать всех разумных рас и саму Судьбу в свидетели перед долгой тирадой совсем уж непереводимого альтийского фольклора, он завершил монолог возмущенным восклицанием:

— Почему все считают Сантуцци таким крохобором! Не понимаю этих людей!

И пояснил уже куда серьезнее, сбросив балаганную личину:

— Будем считать это страховыми расходами. По той же статье, что и нынешний урожай Зала Миллиона Бликов.

От этих слов у меня с души упал камень покрупнее любого из тех, что могли «уродиться» на стенах алмазной пещеры. Собрав в кулак разбегающиеся мысли, я выжал из себя более-менее внятное:

— Спасибо! А то совсем извелся, думая, как рассчитаться.

— Ты уже за все заплатил, — отчего-то старик Джованни, Великий Шаман Ближней стороны гор, улыбнулся не ехидно, как у него чаще всего получалось, а грустно.

Сомневаться в его словах не приходилось. Не заплатил, так отработал. Спина под брезентом и камуфляжем была мокрой от пота, будто все это время я таскал камни по всей Ярой Горке, и не те прозрачные, как вода, что под строгим взглядом хрустальных линз выстроились по ранжиру перед новым владельцем, а самые настоящие булыжники. Да и загривок ломило, как после тяжелой работы — не разогнуть.

Так я и попятился к выходу, толком не распрямившись, с крепко зажатой в руках вожделенной чарангой. Еще бережнее укутал столь дорого вставший инструмент в мягкий лоскут, выпрошенный у дородной скво, а поверх еще в замшевое пончо стража, убитого Тнирг.

До назначенного часа встречи оставалось еще немало времени, но усидеть на месте после встряски, устроенной хозяином дома, попросту не получалось. К тому же, выйдя заранее, можно было успеть расслабиться за кружкой пива, недостаток которого в последние дни стал ощущаться особенно остро. Пока мы с подгорной принцессой бродили по неуютным тоннелям, питаясь непонятным пеммиканом с крупой неизвестного происхождения, о выпивке даже не вспоминалось, а вот на сытый желудок всегда хочется чего-нибудь такого, без чего обычно можно обойтись…

Перед выходом я догадался расспросить Сантуцци о порядках в местных питейных заведениях и теперь хотя бы представлял, что меня ждет. Великий Шаман щедро поделился специфическими познаниями, вполне добродушно отнесясь к повторному беспокойству по столь незначительному поводу. Но не Учеллину же с ее строгими взглядами расспрашивать на столь щекотливую тему!

Избранная для встречи таверна должна была пустовать в это время, ровно посередине рабочей смены. Обеды в Подгорье приносили с собой в жестянках с ручкой вроде саквояжной, не задумываясь о цене металла, а выпить и закусить заходили уже по дороге домой. К тому же здесь не приходилось ожидать шпиков или просто досужих гномов из высшего сословия — из рабочей слободы не исходит опасность придворных заговоров. Железная кость, ржавая кровь, подметочные шкуры.