– Тихо, бройлер. – Дотянувшись до узницы, Старшой ухватился за первое попавшееся перо, свисавшее с крыла, и потянул на себя.

Пигалица уперлась, завертелась, захлопала свободным крылом. Сильная, размером с индюшку, она стала биться в прутья, вырываясь. Дембель проявил цепкость и настойчивость, но пришлось побороться. Птица атаковала, осыпая руку похитителя дробью ударов. Клюв молотил по рукаву кителя и ничего, кроме щекотки, не провоцировал. Топчась и пыхтя, Иван вырвал-таки вожделенное перо. Локоть парня угодил в отогнутый прут, тонкое золото не выдержало, проволочка слетела с креплений и полетела к полу. Теперь Старшой не допустил бряканья металла о мрамор, перехватив пруток в считанных сантиметрах от пола.

«В хозяйстве пригодится», – хмыкнул вор и сунул золото в карман. Потом дембель вернул покрывало на место, определил добытое светящееся перо за пазуху и пошел к ближайшему выходу.

Аккуратно выглянув из-за полога во двор, парень остался доволен: нет ни одного охранничка, плюс недалеко от места подъема на стену.

– Спасибо этому дому, – шепнул Иван и побежал, пригнувшись, к лестнице.

Позже Старшой понял, что на вынесенное золото сработало защитное заклятие, но сейчас он лишь успел отсчитать два «дзинь!», и дворец шаха наполнился воем сирен. Вспыхнул магический свет: ярко загорелись стены. Отовсюду ломанулись стражники.

Грабитель-неудачник бросился наверх. Там его ждали трое полусонных злобных персиянцев. Он оказался в очень невыгодном положении: один и без оружия против трех сабель. Кинувшись обратно, Иван попал в компанию пятерых разъяренных охранников. Завязалась борьба: воины не размахивали саблями, опасаясь посечь своих. Старшому удалось дать одному по оскаленным зубам, второму в солнечное сплетение, уйти от кулака третьего, пнуть в голень четвертого, а пятый, оставшийся позади, хладнокровно догнал вора рукоятью сабли по темечку.

Мир вспыхнул разноцветным фонтаном огонечков, и дембель отрубился.

Очнулся он быстро, но за это время лазутчика успели его поднять под белы ручки и обшарить. Золотой пруток поблескивал в ручище огромного бородача – начальника стражи. Сирену уже уняли, сияние стен приглушили. Бородач наклонился и тихо прорычал, обдавая лицо Ивана смрадным дыханием:

– Белый дьявол посягнул на святая святых. Белый дьявол умрет. А сейчас в яму его!

В страшную ночь расправы с котом Баюном вещий старец Карачун очнулся в скромной постели, держась рукой за грудь. Сердце колдуна словно иголка пронзила. Перехватило дыхание, на лбу выступила испарина, волшебник засипел лечебное заклятье.

Предметы темной каморки Карачуна будто бы удалялись, оставаясь на местах, стук дождя в подоконник и редкие раскаты грома приглушились, растворившись в громких ухающих ударах сердца ведуна.

Он справился с болью, привел тело в порядок. Потом старец долго лежал на спине, восстанавливая ровное неспешное дыхание. Из прикрытых глаз текли слезы.

– Добрались-таки, асмодеи, – прошептал Карачун, слушая, как над Торчком-на-Дыму бушует гроза.

Над Легендоградом тоже разгулялась стихия. Ворчали громы, молнии непрерывно освещали низкие тучи, а дождь, подгоняемый ветром, обрушивался на гранит и мостовые, норовя расколоть древние камни.

Гадалка Скипидарья, которая в последние дни шла на поправку, вдруг поднялась с кровати и заголосила, испугав дремавшего Малафея:

– Горе тебе, земля рассейская! Вороги тя опоры лишили!

Подскочивший паренек стал укладывать старушку обратно, но Скипидарья впала в неодолимое исступление и угомонилась лишь к утру.

Гибель заветного дуба и кота-стражника аукнулась не только ворожеям и колдунам. Дверской меняла Мухаил Гадцев сын был разбужен диким напористым голосом, исходившим из подвала, где в числе прочих богатств хранился радиоприемник «Альпинист». Магическая вещица ожила и около минуты вещала скорбным голосом, подкрашенным эхом. Близнецы Емельяновы легко узнали бы старинную школьную переделку классики:

Ростовщик Мухаил и его супруга, разумеется, такого стихотворения слыхом не слыхивали, поэтому им просто было страшно. Они долго просидели под одеялом, прижавшись друг к другу и считая проблески молний – в Дверское княжество также пришел сильный ливень.

Тандыр-хан выбрался из шатра, разбуженный тревожными голосами охранников и истеричным блеяньем шамана. «Шайтан с ними, с песнями. Казню подлеца», – решил повелитель степей.

Шаман тыкал грязным пальцем вверх, на гордо поднятые ханские туги. Девять бунчуков, сделанных из белых конских хвостов, были чернее ночи. У помоста собралась немалая толпа воинов.

– Плохое знамение, вечное небо отвернулось от нас! – голосил колдун, чуть ли не выпрыгивая из шубы, вывернутой мехом наружу. – Большие бедствия! Мор скота, поражение в бою, проклятье предков!

– Заткните его, – процедил сквозь зубы Тандыр.

Стражники не без опаски подхватили шамана под руки и закрыли ему рот ладонью. Крики сменились мычанием, потом охранник вскрикнул – колдун изловчился и укусил его за неплотно прижатую кисть.

– У раскопанной могилы стоишь, хан! – продолжил предрекать шаман, тряся патлами. – В кошму завернутый, курган готовь.

Главный мангало-тартарин подбежал к возмутителю спокойствия, выхватил у одного из стражников саблю и всадил ее в брюхо колдуна.

– Истеричная баба!

Степняки ахнули, не веря глазам. Шаманы были неприкасаемы, убить слугу неба – небывалая дерзость. Веками они находились под защитой веры. Хан совершил страшный и смелый поступок.

– Видите, я стою пред вами, и не последовала небесная кара! – обратился он к бойцам. – Шаман отступил от заветов богов, и моя длань его наказала. Бунчуки перекрашены. Это сделали или изменники, или вражеские колдуны. Никто не сломит наш дух, мы не привыкли поддаваться на дешевые уловки соперников. Идите за мной, и мы сожмем этот мир в своем кулаке!

Хан продемонстрировал, каким образом состоится захват мира. Найдя в первом ряду притихших воинов Уминай-багатура, он велел:

– Тщательно проверь, не постарался ли это какой-нибудь неразумный подсыл. Дозор, стоявший этой ночью у моего шатра, допросить и вырезать. Дознаваться без пощады. Исполняй!

Так Тандыр-хан еще больше укрепил авторитет, став в глазах орды выше вольных наместников неба. Еще он старался поверить, что бунчуки стали черными по воле темного Шайтана, являвшегося хану во сне. Но все же в глубине души повелитель кочевников люто боялся, ведь в словах шамана была правда предков – дурное предзнаменование, не поспоришь.

Испугался и обитатель Потусторони Саламандрий. С рассветом он поднялся к поверхности реки Смородины, чтобы порадоваться новому дню, и увидел, как на Мировом Древе вянут листья. Рыбьи глаза водяного выпучились так, что чуть не вывалились из орбит.

– Вот те на! – Саламандрий прикрыл зубастый рот перепончатой лапой. – Это какое же непотребствие живые там, в своей Яви, содеяли?!

Шумела, гудела Мозгва. В народе ходили ужасающие слухи, по которым получалось, что мангало-тартары вот-вот появятся из-за восточных холмов. Люди метались по городу, закупая соль, муку и лучины с кресалами. Не обошлось без грабежей с погромами.

Стража тщетно пыталась навести порядок. Начался исход горожан на север. Толпы беженцев из Тянитолкаевского княжества вовсе огибали Мозгву и шли дальше. Князь Юрий Близорукий не терял хладнокровия. Они с воеводой Бранибором давно собрали всех, способных держать оружие, и занялись учениями да укреплением стен. Княжий городище очистили от паникующей толпы, здесь все было по-деловому.

Недаром в древности городище называли Кромешником. Издавна власти любят от народа красной стеной заслониться, а людишки знай собирайся на Алой площади выслушать очередную волю повелителя или поглазеть на казнь. И не забудь шапки снять.