Можно еще было все переиграть, вернуть ее, пусть и насильно — но Лаан тоже понял, что Вайль собирается сделать, и наотмашь, тыльной стороной ладони ударил его по щеке.

— Нет! Она выбрала!

— Я ее люблю... — выговорил ошеломленный Вайль. — Ты не понимаешь...

— Я все понимаю. Я знал ее столько, сколько ты, щенок, не жил на свете. Она — выбрала.

— Но я должен!..

— Не здесь. И не сейчас. Ты стал тем, кем должен, да. И ты будешь делать, что должен. Но — не здесь.

Вайль запрокинул голову к низкому потолку, покрытому пятнами сырости и плесени, прикрыл глаза, чтобы не видеть ни этого потолка, ни ледяного взгляда Лаана, и завыл по-волчьи.

В зверином вое гасла, засыпала на время переполнявшая его сила, оказавшаяся такой ненужной здесь и сейчас, несвоевременная и лишняя там, где у каждого есть право отказаться от жизни, и нельзя это право отбирать, даже если любишь, даже если не мыслишь себя без другого — все равно нельзя, нельзя, нельзя...

Потом была пустота отрешенности и глухой ватный кокон одиночества, накрывшего его с головой. Словно залепили уши, выкололи глаза, бросили в темную теплую пустоту сурдокамеры.

Вайль открыл глаза. Тела на полу рядом с ним уже не было. Лаан сидел, отвернувшись, закрыв лицо руками, и нельзя было его сейчас трогать, ни слова сказать нельзя было, только молчать и быть рядом, не прикасаясь, не делая ровным счетом ничего.

Капали, сочились струйкой воды по стене минуты тишины и безмолвия, и двое сидели рядом, не говоря ни слова, не глядя друг на друга. Каждый нес свою потерю на голых ладонях, без слез и без вздоха, потому что там, где танцует на раскаленных углах боль, там нет места словам. Слова и слезы приходят позже, когда гаснут угли, и остается только невесомый пресный пепел...

— Вайль, — спустя добрых полчаса сказал Лаан. — Пойди займись делами, надо...

— Хорошо, — парень поднялся с пола, только сейчас замечая, что обожженная щека сильно болит, глаза чешутся от пепла и сажи, а дышать в комнате практически нечем. Он прекрасно понимал, что никакими делами заниматься не надо, что Лаан просто хочет остаться один и не может попросить об этом прямо, но спорить не собирался. — Займусь.

— Спасибо, — услышал он, уже почти закрыв дверь. — И... ты свободен.

Ответа у Вайля не нашлось.

Дерран сидел в тенечке, который создавала высоченная стена скоропалительно выстроенной баррикады, и уныло таращился наверх, на край бетонной плиты, по которому змеилась ржавая колючая проволока.

Солнце, ухитрявшееся просунуть жадные щупальца даже в жиденькую тень, которую отбрасывала стена, немилосердно жгло глаза. Нужно было потратить толику сил на то, чтобы добыть солнцезащитные очки или хотя бы прикрыть глаза ладонью, но не хотелось.

За стеной сидели последние из «непримиримых» — заклятый друг Йарстэ, остатки его бойцов и прочий разнопестрый сброд из всех мятежных кланов. Сдаваться они не желали, хотя им были обещаны вполне пристойные условия. Даже потеряв двух членов из восьми, Падающие в Небо мстить не собирались. Они вообще этого делать не умели, и сидевшая за баррикадой толпа отщепенцев об этом прекрасно знала. Беда была в том, что и справедливый суд банду Йарстэ сотоварищи не устраивал. Отдуваться за всю устроенную ими вакханалию они не желали. Чего они желали, Дерран понять был не в состоянии. Нельзя же вечно сидеть на городской площади, спрятавшись за трехметровыми стенами? Тем более, что ребята из Квартала обещали подогнать тяжелую технику и разнести стены к известной матери и собачьему хвосту.

Дерран, назначенный парламентарием, пытался понять, чего желают окопавшиеся на площади господа и дамы из «непримиримых». Понять это ему было необходимо, потому что именно ему Хайо поручил вести переговоры, а Дерран согласился. Сдуру, надо понимать, согласился, потому что в переговорах он, как стало ясно к полудню, не преуспел.

Из-за стены его на разные голоса посылали подальше, так витиевато и выразительно, что Дерран расширил свой запас брани примерно вчетверо. К сожалению, это было единственным результатом, достигнутым им с утра.

Неподалеку, тоже прислонившись к поваленному грузовику, курили два парня из Квартала. Первый вытянул ноги в поцарапанных берцах и прищуренными глазами смотрел прямо на солнце, второй, прятавший сигарету в кулак, разглядывал стену. За стеной было тихо, и вообще непривычно тихо было во всем Городе, словно завеса, уставшая от шума стрельбы, задремала, пригревшись на солнышке. Та же сонная лень одолевала и Деррана. Трижды он пытался донести свои соображения до окопавшихся за баррикадой, трижды ему отвечали только бранью, и теперь фантазия иссякла, а солнце припекало, и оставалось только ждать, пока ситуация разрешится сама собой — трудами Смотрителей или ребят из Квартала, уж неважно.

Смущал его только явственный провал миссии парламентария.

Карьеру в штабе миротворцев он сделал удачную, ничего не скажешь. Из рядового разведчика быстро стал командиром отряда. Правда, это означало непосредственное подчинение Вайлю, но оказалось, что гладиатор не то обзавелся склерозом, не то проникся духом пацифизма и прошлые «заслуги» Деррану не припоминал. Хотя первую неделю бывший хозяин Арены так и ждал какой-нибудь пакости со стороны начальства — невыполнимого задания или назначения на почетную должность стрелочника; однако, его мрачным ожиданиям не суждено было сбыться.

— Пора прекращать этот цирк, — сказал, втаптывая сигарету в щербатый асфальт, наемник. — Слышь, начальник, еще раз будем пробовать — или ну его нафиг?

Дерран посмотрел на безоблачное небо, на приютившуюся в ветвях линялую синичку с наполовину выдранным хвостом, на плоский «бычок», на стену. Пейзаж навевал тоску, наемники навевали тоску, и стена тоже радости не прибавляла. Надо было сделать что-нибудь, хотя бы для того, чтобы со спокойной душой умыть руки и сказать — «что смог, то сделал».

Он поднялся, брезгливо отряхнул ладони от налипшего мелкого песка, зачем-то полез в карман, не обнаружив там ничего, кроме хлебных крошек, вывернул и вычистил карман, поправил волосы и отправился к выщербине в оскалившейся пасти плит.

— Эй, за стеной! Может, все-таки поговорим?

— Заходи — поговорим, — откликнулись из-за стены.

Импровизированные ворота, собранные из двух вырванных с мясом железных дверей, с которых лохмотьями свисала обивка, слегка приоткрылись. Дерран сделал шаг вперед.

— Э, начальник! Ты куда? — возопили за спиной, но тенник их не слушал. Уж коли наметился столь явный прогресс, то надо пользоваться случаем.

Не одолевай его так сильно желание сделать «хоть что-нибудь», Дерран еще трижды подумал бы, входить ли ему в узкий проем между дверями, или сначала потребовать заложника. Но унылая скука и тоска переплавились в шальную решимость.

— Безумство храбрых, налево через колоду, — пробурчал вслед наемник. — А отвечать кому?

Вопрос этот был чисто риторическим и вслух задавался лишь для того, чтобы напарник кивнул. Начальство решило сунуть голову в пекло — так что теперь сделаешь-то. Не ловить же его у дверей, не устраивать же драку...

Время шло, синичка попискивала, наемники закурили по второй, а потом и по третьей сигарете, а Дерран все не возвращался. За стеной царила подозрительная тишина, которую только боязнь сглазить мешала назвать гробовой. Ни крика, ни стона, ни даже брани оттуда не донеслось с того момента, как дверь, нервно скрипнув, закрылась за тенником.

Вынести чахлую защитную конструкцию проблем не составляло. Что там сносить-то — пни, сама отвалится. Другое дело, что за жалким подобием дверей можно было здорово схлопотать по голове. И молнию в морду, и прыжок оборотня на спину, и все, что придет в голову обозленным отщепенцам из четырех кланов тенников. Вдвоем соваться на штурм никакого смысла не было.

Обменявшись понимающими взглядами, оба солдата вернулись к своему грузовику.

— Ты сообщай, а то у меня голова болит.