Лик сосредоточивается.

— Нет. Тут все держит, крепко.

— Кира?

— Не знаю... попробую. Держитесь за меня.

Это непросто, потому что Кира вдруг становится бесплотным, и рука проходит сквозь него. Другой я крепко держу Лика за воротник. Кира возвращается, не успев окончательно раствориться в воздухе.

— Проклятие, это какое-то болото! Невозможно...

Очередной взрыв раздается совсем близко, я, кажется, теряю сознание, а когда прихожу в себя, жалею, что так недолго пробыл в забытьи.

Мы висим над пропастью высотой во все девять этажей института. Я держусь одной рукой, другой удерживаю Лика за воротник. Крепкие халаты делает местная промышленность — даже пуговицы не оторвались! Этот идиот, вместо того чтобы схватиться за меня, размахивает своим белым цилиндром, как волшебной палочкой. Но чудес не происходит — мы так и висим. Киры не видно — но через пару секунд я чувствую его руку. Пальцы скользят по коже жилета, и тогда он впивается мне в плечо когтями. Это добавляет мне острых ощущений.

Кажется, от здания остался один остов, да и от того — едва ли четверть. Однако мы уцелели, хотя я не представляю, каким образом ухитрился повиснуть на самом краю. Кира стоит на коленях на узкой площадке. Втянуть двоих у него не получится, это очевидно. Пытаюсь представить себе веревочную лестницу — не тут-то было. Способность доставать предметы из ниоткуда пропала.

— Прыгай, — кричу я Лику. — Прыгай на нижний пролет!

Это рискованно, но куда лучше, чем болтаться так. Я не уверен, что пальцы, которых я совершенно не чувствую, не разомкнутся в любой момент. Я раскачиваюсь — это стоит дикой боли в запястье и локте, но ухитряюсь закинуть его на площадку. После этого забраться наверх — дело пары секунд, но наверху я ощущаю, что правая рука надолго отказалась мне служить. В плите, на которой стоим мы с Кирой, есть пролом — прыгаю в него, не раздумывая. Высота метра четыре, я приземляюсь на ноги и падаю, откатываюсь. И вовремя — Кира прыгнул следом.

— Как твоя нога?

Кира удивленно приподнимает брови, двигает ступней, пожимает плечами. Каким-то загадочным образом зажило. Видимо, тем же чудом, благодаря которому мы с Ликом не разбились при взрыве.

Ну и ладно, потом будем благодарить Город.

Прыжками есть шанс добраться до низа, понимаю я. Ребята кивают, им эта идея тоже кажется реальной. Мы спускаемся до четвертого этажа, когда здание взрывается в последний раз. На этот раз — целая череда взрывов подряд. Я вижу, как Лик и Кира пролетают мимо меня, а следующей волной и меня сбрасывает с площадки.

Парой секунд позже мы сидим на газоне и разглядываем друг друга. Вид у всех соответствующий ситуации — грязны, ошеломлены и счастливы, что уцелели.

— Как мы будем выбираться? — закончив оттирать листьями лицо, спрашивает Кира.

— Попробуем через Озеро, — предлагает Лик. — Я слышал, что через него проще.

До здешнего эквивалента Озера мы добираемся часа за три. Ни одна машина не рискует подвозить такую компанию, не помогает и талант Киры. По дороге тенник достает из воздуха одну за другой бутылки пива. Я выпиваю не меньше пяти — и все равно трезв, меня мучает жажда. Лик достаточно невнятно рассказывает, как его занесло сюда — позвали помочь — и как он хорошенько забыл себя. В его рассказе есть заметные лакуны, но я слишком плохо соображаю сейчас, чтобы работать следователем.

Мы идем вдоль заброшенной стройки. Смотрю на дома — нет, мне не хотелось бы жить в такой квартире. Окна от пола до потолка, в глубине видны странные лесенки с этажа на этаж — в каждой комнате. Все покрыто тонкой белесой пылью. Кажется, здесь действительно произошел некий Катаклизм.

— Те, кто выжил в катаклизме, пребывают в пессимизме, — напевает Лик. — Да. Здесь случилось что-то, не так давно. Впрочем, по местному счету многие годы назад. Я не нашел информации. Здесь вообще многие искренне верят, что это — единственный уровень Города. Типа это и есть Город, отделившийся после Катаклизма от Москвы.

Кира хмыкает, чешет в затылке. Я тоже не могу сообразить, как понимать слова Лика. Здесь все нехорошо с информационным полем — оно отрезано от городского начисто. Может быть, именно это отделение и называют Катаклизмом. Но кто ухитрился это сделать? Кому по силам взять и вырвать целую здоровенную завесу, самую важную, из Города?

Лик ведет нас по заброшенным пустым кварталам. Не попадается ни одного человека — странно, еще одна примета непорядка. Днем в Городе всегда многолюдно, и если тенники предпочитают ночь, то люди — светлое время суток. Но мы не меньше часа не видим ни одной живой души.

Пейзажи искажены. Сама перспектива изломана — кажется, что до очередного дома многие километры, но через десяток шагов мы проходим мимо него. Листья на деревьях кажутся вырезанными из толстой зеленой бумаги — когда я обрываю один, он мнется под пальцами, неприятно скрипя. Достаю из кармана зажигалку, поджигаю листик — точно. Запах горелой бумаги.

К Озеру ведет длинный подземный тоннель. Мы спускаемся в него через канализационный люк. Я лезу последним, и подо мной железная лесенка, казавшаяся прочной, подламывается. Я падаю вниз. Лик и Кира успевают увернуться, я царапаю руку о слом перил, удивляюсь. Впечатление такое, что за те секунды, что я спускался, кто-то успел подпилить ее.

Неподалеку, за стенкой, проходят поезда метро, но этот маршрут явно заброшен. Под ногами хлюпает вода, над головами периодически пролетают вспугнутые нами летучие мыши.

— Нам точно надо сюда? — брезгливо морщится Кира.

— Это самый короткий путь.

Ни одна самая короткая дорога не оказывается самой простой, ворчу я про себя и немедленно накликиваю беду. Не проходит и пары минут, как из-за поворота к нам неспешно выходит оглоед.

— Слухач хренов! — Я со злости толкаю Киру локтем в бок.

Кира рычит и скалится, но ничего не говорит.

В руках у меня ничего нет, у спутников моих — тоже. Зверюга идет, не слишком торопясь и предвкушая прекрасный обед. Пожалуй, даже втроем мы его сейчас не сожжем — я чувствую себя выжатым, Кира не в лучшей форме. Про Лика речь вообще не идет — не боец. И тут наш целитель совершает выходку, которой я себе и представить не мог.

Он сует мне в руку свою драгоценную белую штуковину и бросается навстречу оглоеду. Я успеваю схватить его за полу халата, но в руках у меня остается халат и что-то, свернутое цилиндром и заклеенное поверх скотчем, а Лик уже висит на шее у оглоеда. Я в шоке оглядываюсь на Киру, он бледен до синевы, также растерян.

— Уходи... те... — Голос Лика замирает на последних слогах, но оглоед останавливается, стряхивает его и одним взмахом лапы вспарывает живот. Останавливается. Останавливается...

Я резко дергаюсь, пытаясь уйти вверх. Бесполезно. Меня словно приковали к этой завесе. Я не чувствую направления, но даже пытаясь уйти наобум, не могу преодолеть сопротивление окружающей среды. Кажется, над и подо мной — непроницаемые барьеры. Попытка, еще одна попытка, все бесполезно. Оглоед делает шаг вперед.

Кира обнимает меня сзади за талию, что-то выкрикивает. Мир вокруг нас меркнет, и я лечу спиной вперед в бездонную пропасть, не чувствуя ничего, кроме бумаги в кулаке.

Через мгновение или вечность я лежу на спине, держа в стиснутых пальцах эти листы, и гляжу в потолок нашей родной квартиры. Мне тяжело — словно придавили камнем, а Лика нет, я знаю это, нет...

Я плачу, даже не пытаясь закрыть лицо, плачу, плачу и плачу.

Кира рядом, я чувствую его руки на лице, он гладит меня по волосам, что-то шепчет. Я зажмуриваюсь, я не хочу слышать ни слова.

Лика больше нет.

Кира разжимает мои пальцы, достает сверток, срывает скотч. Три листа с текстом, распечатанные на дешевом принтере.

— Что там? — спрашиваю я сквозь слезы.

Кира с недоумением глядит на строки, приподнимает брови, потом швыряет листы на пол и стучит по ним кулаком. Плечи его вздрагивают, словно в беззвучном рыдании. Я обнимаю его, он утыкается лицом мне в волосы, и мы долго лежим молча, беззвучно оплакивая потерю, пока не чувствуем, что можем хотя бы дышать и говорить, не сбиваясь на всхлипывание.