— Да постоянно что-то. То с балкона упаду, то еще что.

— Вот в этом и отличие. Ты быстрее двигаешься, лучше соображаешь — ну, почти всегда, на тебе все заживает в момент. Это тебе дает Город, — говорит он, опережая меня. — Но за что? Ты — связываешь, ты чистишь, ты строишь. А вот этого таланта нет ни у кого, кроме Смотрителей. Это и называется — не вполне люди. И еще — ты помнишь Москву?

— Ну, что-то помню... — неуверенно говорю я, понимая, что вроде бы помнила о ней сегодня в первом путешествии по завесам и помнила много. Но сейчас все вылетело из головы. Город. Большой, шумный и красивый. Я даже не в нем родилась. Или родился? Я и этого не знаю точно.

— Ты когда-нибудь возвращалась ниже первой вуали? После того, как попала сюда?

— Нет. — В этом я уверена всецело.

— В том-то и дело.

— Я... умерла? Там, внизу? — Сердце заходится от страха. Я смотрю на Киру, ссутулившегося на своей табуретке, и чувствую, как по лицу текут слезы.

Кира задумчиво чертит узоры на столешнице. Когтями. Остаются глубокие царапины, напоминающие странные руны. Потом он поднимает глаза, видит фонтан слез, который я представляю собой. Бросается ко мне, я даже вздрагиваю — он проходит прямо через стол. Он же тенник, вспоминаю я. Может проходить через стены. Оказывается, и через столы.

Обнимает меня, прижимает к себе. Гладит по дурацким кудряшкам.

— Я не знаю, Тэри. Может быть, и нет. Может быть, Смотритель — просто человек, который умеет одновременно быть здесь и внизу. Я правда не знаю. Ну что ты, в самом деле...

Я плачу и никак не могу остановиться. Он не знает — и это хуже, чем просто «да». Кто я такая — призрак, живущий энергией Города? Или человек с раздвоившимся сознанием, не помнящий там, внизу, то, что происходит здесь? Сколько лет мне ни разу не приходило в голову задуматься об этом. Мне так нравилось жить в Городе...

— Не оставляй меня, пожалуйста, — бормочу я сквозь рыдания и прижимаюсь к животу Киры щекой. Потом просто сползаю с табуретки и сижу на полу, продолжая повторять: — Не уходи.

— Да куда ж я ухожу-то... Тэри, перестань. Хватит плакать. Все хорошо.

Он действительно никуда не уходит, опускается на колени и так стоит рядом со мной. Через пелену слез тенник Кира выглядит очень старым, древним. Может быть из-за пыльно-серых волос, которые кажутся седыми.

— Тэри, малая, я не уйду никуда. Правда.

— Ты уверен? — Наверное, последние мозги у меня вытекли вместе с ручьями слез, иначе я никогда не стала бы задавать такие вопросы теннику. Особенно легендарному слухачу Кире, у которого, судя по сплетням, в каждом квартале по три бабы.

— Уверен, уверен.

— Но я же не женщина...

— А кто? — усмехается он. Задумываюсь.

И правда — а кто я, Смотритель Тэри?

Я не люблю ни людей, ни тенников. Первые для меня слишком скучны, предсказуемы и просты той простотой, в которую хорошо утыкаться носом, разбив в жизненных баталиях лоб и коленки; ненадолго — чтобы просто греться и не опасаться неожиданностей. Тенники же мне кажутся еще более ограниченными, чем люди. Они и есть люди — но бывшие; перестав быть людьми — не стали чем-то действительно новым. Не в меру горды своей инностью, излишне влюблены в свои «нелюдские» умения.

А я плыву посредине, не смешиваясь ни с теми, ни с другими, как нефть на воде. Лавирую между ними, прихожу к людям и тенникам по очереди, выбирая, кто мне нужнее...

Действительно — я же сама не считаю себя человеком. Кира прав. Я отделяю себя от обычных обитателей Города...

— Что ты знаешь? Что ты понимаешь? Что вообще можешь понимать ты — разве ты видел двадцать два оттенка в радуге? — долговязый, полупрозрачный, какой—то пыльный тенник ухмыляется и скалит отблески зубов в широкой пасти.

Усмехаюсь.

— А что ты знаешь о том, как просыпаются с любимой женой в постели? Приносят ей бутерброд и чай?

Тенник моргает совсем по-человечески, физиономия кривится уязвленной гордостью, через нее просвечивает обида.

У меня нет никакой жены, но я умею бить наотмашь. Только так — беспощадно, даже не думая, что и как говорю или делаю. Какая-то часть мозга, в которую я даже никогда не заглядывал, бесстрастно-злая и наблюдательная, сама подбирает слова и жесты, интонации и взгляд. И не промахивается. Этот вот обиделся. Другой мог бы и посмеяться — но другому я сказал бы иное. Я связующий. Это моя работа — чувствовать, не думая...

Я и моя работа — это не вполне одно и то же. А долгие годы, прожитые в Городе, научили меня, что нет ничего постоянного. Сегодня на площади стоит церковь — а завтра ничего нет. Сегодня ты не любишь кого-то — завтра плачешь от счастья в его руках.

— Ну, я не знаю... Перевертыш.

— А кому это мешало? — смеется Кира.

И в самом деле — вроде бы до сих пор это никому не мешало. Одна моя ипостась долгие годы была любовницей Лаана, другая — хорошим другом с ним же, и ни разу между нами не возникало напряжения или затруднений. Что-то не в порядке со мной — я забываю самые простые вещи и утрачиваю способность оценивать то, что помню. Вместо этого меня волнуют самые неожиданные вещи — моя двойственная природа и то, что происходит с моим телом в Москве, как ко мне относится Кира и прочая ерунда.

— Не плачь. Смотрителям нельзя плакать.

— Почему?

— Потому что вы — душа Города. Никогда не задумывалась, почему тебе все удается, везде, на всех вуалях?

— Не-а...

— Скажи-ка, Тэри, когда последний раз ты очень хотела чего-нибудь — и не могла получить?

Сегодня, хочется сказать мне, и я прикусываю губу. Но если задуматься серьезно — я действительно не припоминаю особых препятствий и нереализованных потребностей. Скучно — можно спуститься за нижние завесы, и там-то уж событий будет вволю. Это тоже работа на Город, каждая беготня с приключениями что-то решает и упорядочивает, но для нас-то это развлечение. Хочется новую шмотку или машину — достаточно только представить себе, что нужно, и быстро найдешь желаемое. Самыми забавными способами. Любви и ласки захотелось — и это немедленно находится на блюдечке с голубой каемочкой. На любой вкус — от несчастной влюбленности до долгого красивого романа. Или попросту соленого огурца.

— Потому что вы — и есть Город, его часть, чувствующая. Городу нравится быть счастливым — и вы получаете все, чего пожелаете. Ты скажешь — не всегда и не так уж легко, но ведь то, что дается моментально и без малейших усилий, быстрее приедается.

— А вы?

— С нами все немного по-другому. Легенды не врут, мы — дети Города, и мы тоже получаем желаемое. Иногда. Детям ведь дарят игрушки, покупают одежду. Водят в парки аттракционов. Только мы — дети, которым никогда не дадут вырасти. Почти никому и не хочется...

Кира запускает длиннющие пальцы в волосы, резко проводит ото лба к затылку. И я понимаю, что все мои моральные терзания — мелочь по сравнению с тем, как живет тенник Кира. День за днем, ночь за ночью, привязанный к тринадцатой вуали, работающий слухачом — и не имеющий возможности ни уйти, ни стать чем-то другим. А ему тесно — я вижу, насколько ему тесно и тяжело.

У тенников в Городе — целый отдельный мир, легендарный, магический. Колдовство и экстрасенсорика — обыденность их жизни. Магические ритуалы и умения проходить через стены, летать или читать мысли — их повседневность. Бесконечная городская сказка, и чего в ней уже только не было — войны с горожанами и смешанные браки, битвы нижних и верхних, нашествие чужаков из-за Грани... Тенники видят и мыслят совсем не как люди, то, что для одних — техника и физика, для других — магия и ведьмовство, и только совокупность мистического и рационального подхода рождает неповторимое своеобразие Города. Смотрители же стоят посредине — ощущают намного больше, чем люди, но куда прагматичнее тенников.

Если подумать, жизнь тенника ничуть не хуже жизни человека и уж куда проще жизни Смотрителя. Сказки и романтики в ней — хоть залейся, приключений хватает. Да и интересно это — проходить через стены и видеть души улиц и домов. Но вот передо мною сидит тенник Кира, и я вижу, что все это ему давно надоело, что по горло он сыт своими умениями и своим бытием.