— Может, плохо смотрел?

Ворон решил промолчать, только усмехнулся. Чужие выпады давно не имели для него никакого значения. Тем более странно и смешно было бы реагировать на Щищкица — человека далеко не блестящего ума на неподходящей ему нелюбимой должности.

— Я не исключаю возникновения нового вида. — Ворону не в чем было упрекать полицейских экспертов. Он полностью доверял и им самим, и методам их работы, но мог дать руку на отсечение — в аэропорту он видел человека, а не свихнувшегося грызуна-переростка.

— Мы благодарим вас за сигнал, господин Щищкиц, — сказал Нечаев. — Мы займемся этим делом немедленно, о результатах проинформируем ваше руководство.

— Чего?! — не понял следак. — А в отчете мне что писать, а? Это у вас здесь бардак, а мне отчитываться нужно… — Он провел себе ребром ладони по горлу. — Вот тут у меня начальство сидит.

— Я выдам вам все соответствующие бумаги, — заверил Нечаев. — Идемте теперь со мной.

Он поднялся, и Щищкицу не осталось ничего другого, как отправиться за ним следом. Проходя мимо Ворона, он неожиданно схватил его за плечо и, наклонившись к самому лицу, выдохнул:

— И ты приглядись, приглядись внимательнее.

Изо рта у следователя, конечно, не воняло, но неприятно попахивало. Видимо, где-то в глубине притаился гниющий зуб. Ворон вовремя задержал дыхание, иначе неминуемо скривился бы.

— Потому что эта дрянь… эта дрянь на моей территории… Нет! Вне Москвы! Это не дело! — Щищкиц принялся трясти пальцем и, кажется, хотел сказать еще что-то.

— Пожалуй, я помогу вам, Владлен Станиславович, — сказал Вронский и тоже поднялся.

— Ну… — Щищкиц глянул на него, отпустил плечо Ворона. — Это то, что я хотел вам сказать, — заявил он и направился к двери.

— Необыкновенный тип, — произнес Вронский, когда дверь за следователем и Нечаевым закрылась. Причем слово «необыкновенный», обычно свойственное светлой эмоциональной окраске, он произнес тоном, больше подошедшим бы слову «омерзительный». — Как понимаю, Василий Семенович, вы более не нуждаетесь в моем присутствии?

— Спасибо, Толя, иди, — улыбнулся Шувалов.

Вронский попрощался кивком головы и выскользнул за дверь.

— Какая прелесть, — восхитился Ворон. — Знаете, Василий Семенович, этот ваш Вронский лучшее приобретение ИИЗ за последние лет десять, если не двадцать. И я не кривлю душой.

— Ты необычайно скромен, — улыбнулся Шувалов, — но в общем и целом, Игорь, именно этот мальчик спас меня сегодня от инфаркта миокарда. В прямом смысле этого слова, ведь первое, что сделал Щищкиц, — заявился в наш морг, а там… ты в курсе.

— И как…

— Да нет, ничего страшного, просто Щищкиц пробы кожного покрова, документы и прочее нам привез, на труп даже не взглянул. Скорее всего он и не знал о его наличии. Вронский все и принял — под опись, придираясь, уточняя. Щищкиц каждые пять минут отзванивался экспертам, а пока он бегал, Толик всех нас обзвонил и предупредил.

— А меня, случаем, арестовать не хотели?

— Тебя-то за что? — рассмеялся Шувалов (видимо, напряжение окончательно его оставило). — Ты же сидишь, никого не трогаешь.

— Примуса только не починяю, — поддержал шутку Ворон.

— Зато мальчиков спасаешь. — Шувалов посерьезнел. — Щищкиц задержать тебя хотел поначалу, но какой уж… Кто б ему дал. Тебе завтра в Зону.

— Да, было бы весьма некстати, — хмыкнул Ворон. — Спасибо.

— Нечаев сам Щищкица запугал, а Вронский добавил. Мне осталось только во главе стола сидеть, хмуриться и недовольные рожи корчить, — сообщил Шувалов. — Как думаешь, напутали полицейские эксперты?

— Сомневаюсь. — Ворон потер глаза. — Более того, если Щищкиц не замял дело, а приехал сюда извиняться-отдуваться, да еще и с грамоткой, — все много хуже, чем есть на самом деле.

— Думаешь, замял бы, имейся возможность?

— Уверен. — Ворон подавил зевок. — Может статься, не просто несколько, а все из известных нам убийств осуществили эти твари.

— Мутанты… крысы… — Шувалов покачал головой. — Можно подумать, мало нам проблем.

— Василий Семенович, я почему-то никогда не интересовался: москвич ли вы? — сказал Ворон. — Простите, если вопрос неуместный.

— Тебе нельзя встречаться с Толиком, ты начинаешь перенимать его манеру речи, — сказал Шувалов и поморщился, потер шею.

Ворон ждал и размышлял, не попросить ли секретаршу, которая наверняка уже заняла свое место в приемной, сварить ему кофе. Усталость давила на плечи, ощутимо пригибая к земле. Хорошо, что сидя это не было заметно: на стол Шувалова очень удобно ставились локти. А вот не тереть глаза не получалось: в них словно песка насыпали.

— Ты не заболел, часом?

— Конечно же, нет, — усмехнулся Ворон. — У каждого сталкера со временем вырабатываются свои привычки или инстинкты, если угодно. Я знавал убежденного трезвенника, который в обычной жизни не брал в рот ни капли спиртного, но после каждого выхода из Зоны он покупал пол-литровую бутылку водки и выпивал в один присест из горла, словно минеральную воду. Он не пьянел и не стал алкоголиком. Другой начал рисовать: если после Зоны не садился за холст, то его начинали мучить кошмары.

— И что?

— Недавно выставлялся в Питере, искусствоведы уже сейчас пророчат ему славу второго Сальвадора Дали. Кстати, в Зону он ходит вовсе не за вдохновением. Ну а у меня все банально: перед вхождением в Периметр нечто внутри меня настраивается на продолжительный отдых. Обычно это не так заметно, как сегодня, правда.

— Почему?

— Я, как правило, стараюсь успеть за один день. Чем дольше я намерен пробыть в Периметре, тем сильнее мне хочется спать. Только не спрашивайте почему: сам не знаю, — ответил Ворон и снова потер веки.

— Все же с ночевкой?

— Чем дольше размышляю об этом, тем сильнее убеждаюсь, — кивнул он. — Однако вы не ответили.

— Про Москву? — Шувалов вздохнул. — Я в ней учился и работал, но не жил, если ты об этом.

— Тогда, вероятно, не слышали баек о метрополитене? Например, о том, будто количество пассажиров, вошедших в него, значительно превышает вышедших? — Ворон подавил зевок. — Или вот… один из обходчиков рассказывал: давно, еще в прошлом веке, хоть и в конце него. Шел он с напарником по тоннелю и вдруг видит, валяются на рельсах купюры — сплошь двадцатипятирублевые, а вдалеке мужик в пальто сидит и на окрики не реагирует. Решили, пьяный, вообразивший себя Кисой Воробьяниновым из «Двенадцати стульев», посмеялись. Первый обходчик накинулся на деньги. Сначала осторожно собирал, потом, убедившись, что мужик не реагирует, осмелел, совсем к нему приблизился, а тот и обернулся, да как в горло ему вцепится. Другой обходчик чудом сбежал. Или вот…

— Игорь! Ты специально? У меня и так, как ты в Москву уходишь, сердце болит. Ты ж мне как сын.

Ворон удивленно вскинул бровь.

— И не пытайся меня убеждать, будто ты недостоин такого отношения, — сказал Шувалов.

Ворон качнул головой, провел рукой по волосам нервным дерганым движением и прямо посмотрел в глаза Шувалову.

— Простите меня, Василий Семенович, — сказал он. — Я невыносим. Когда устаю, всегда начинаю рассказывать всякую чушь.

— У меня ощущение, будто ты сейчас свалишься. Может, пусть лучше Нечаев тебя подвезет?

Ворон покачал головой.

— Все не столь плохо, как кажется, не тревожьтесь. Обо мне вообще не стоит волноваться.

— Позволь уж мне самому судить, за кого беспокоиться, — проворчал Шувалов. — Я вот думаю, что если даже такие крысы и существуют в Москве… существовали, они все равно должны были мутировать.

— Мутант по мутанту. — Ворон передернул плечами. — Да нет, бред. Сколько спускался в подземку, никогда не видел ничего похожего. И никто не видел!

— Или не выживали после встречи.

— Теперь вы пытаетесь меня напугать?

Шувалов вздохнул:

— Может, хоть осторожнее будешь. А вообще, если они изменены Зоной и выходят в реальный мир, то обратно в Москву им путь заказан. Они даже не идут, несутся к своей жертве со всей подвластной им скоростью, быстро убивают ее и разлагаются… Жуть.