Полицейские приехали через три минуты. На территорию проникнуть они, разумеется, не смогли, зато не только увидели, но и засняли на камеру двоих злоумышленников: невысокого роста, сутулых, одетых в черные длинные обноски вроде монашеских ряс, с конусообразными вязаными шапками на головах, сидящими поверх капюшонов, и в «птичьих» масках. Задержать пытались, но не смогли: бегали преступники с нечеловеческой скоростью.

Позже — уже когда Ворон прибыл на место, вышел в Интернет с ноутбука Нечаева и сунул под нос полицейским картинку — маски идентифицировали как венецианские. Похожие носили лекари в Европе во время чумы.

— Все, — сказал Ворон, посмотрев на часы. — Проходите, гости дорогие. Как хорошо, что наши друзья из полиции не стали дожидаться полной расконсервации здания и уехали.

Словно в подтверждение его слов щелкнул замок на воротах. Ворон коснулся груди, где под футболкой на витом шнуре прятался небольшой серебряный медальон-пластинка в виде летящей птицы, а на более массивной цепочке — кулон-брелок, столь же стильный, сколь и функциональный.

Небольшой треугольник из посеребренного металла казался всего-навсего украшением. Выходящие из углов прямые делили его на шесть областей, в каждой из которых находился выгравированный знак планет Солнечной системы: Меркурия, Венеры, Земли, Марса, Юпитера и Сатурна. В зависимости от их удаленности от Солнца каждой планете присваивалось число от единицы до шестерки. Нажатие кода осуществлялось легким надавливанием на символ. Если комбинация подбиралась верно, в центре скрещивания лучей загоралась синяя лампочка (Ворон называл ее Антарес — по названию самой яркой звезды в созвездии, под которым он родился).

Лампочка зажглась и сейчас — маленький синий огонек мигнул через ткань футболки, и ворота открылись.

— А что, чая на сотрудников правопорядка не напасетесь? — усмехнулся Нечаев.

— Чая действительно почти не держу. Его только Дэн пьет, я же предпочитаю кофе.

— Ого! — только и сказал Нечаев, когда, войдя, наткнулся взглядом на композицию из округлых камней, стоящих друг на друге. Каждый из них был размером приблизительно с ведро и имел форму, далекую от прямоугольной. Всего — штук пять. Создавалось впечатление, будто камни парили в воздухе, наплевав на закон тяготения, и просто соприкасались краями.

Ворон улыбнулся уголками губ.

— Ничего особенного, — сказал он и повел плечом. — Немного терпения, чуть-чуть знания физики и чувство баланса.

— Вы феншуист?

— Вот еще. У меня просто имелся Интернет с понравившейся картинкой и много свободного времени.

— И скука, — прибавил Денис.

Ворон фыркнул.

— Именно таким способом я лечился после отравления сначала «радужкой», а затем «антидотом», созданным на ее основе, — пояснил он. — Жуткая гадость эти ваши искусственные артефакты, не связывайтесь с ними, господин Нечаев.

— Я и не собирался, — ответил тот. — А вот те, наверное, повалил кто-то из преступников, — сказал он, указывая на раскиданные камни. — Или…

Шагах в тридцати у забора валялось несколько булыжников. Один из них, в форме, приближенной к треугольной, зарылся в землю одной из вершин.

— Или, — кивнул Ворон, — баланс нарушил какой-то подкинутый нам артефакт. Дэн?

— «Тараканья лапка», — ответил тот. — Я ощущаю еще штук пять.

— Мелкая месть тех, кто обломал о нас зубы, — заметил Ворон. — Пошлете своих молодцов?

Нечаев кивнул и подал знак нескольким спецам, прибывшим вместе с ним и пока держащимся в отдалении. Те выгрузили из машины какое-то оборудование, смахивающее на ранцы охотников за привидениями, и пошли бродить по саду.

— Разумеется, все, что найдете, — ваше, — сказал Ворон.

— А тут ничего более ценного и нет, — усмехнулся Денис.

Алла приобняла его за плечи и рассмеялась:

— Тс-с… они же не знают об этом. Не разочаровывай раньше времени, ты ведь не хочешь сам потом по кустам ходить?

— Нет, конечно.

— Здесь артефакты! — донесся издали голос спеца. — Вредные! Просто бог вас миловал! Мы их обезвредим и заберем.

Нечаев махнул рукой, давая добро на подобное наглое изымание чужой собственности (к слову, недешевой). Ворон со вздохом закатил глаза к небу.

— Если б я уповал на Бога, то утонул бы в реке еще ребенком, вывалившись из лодки, — сказал он и рассмеялся: — Эх, жаль, огород не держу, знал бы, куда ваших ребят направить.

— А позвольте вопрос? — спросил Нечаев. — Существует мнение, будто среди сталкеров преобладают либо атеисты, либо, наоборот, очень верующие люди. Вы вот к кому себя причисляете?

— Ни к тем, ни к другим, — ответил Ворон. — Вы ведь, говоря о вере, имеете в виду христианство, а то и православие как одну из его ветвей? А под атеизмом вы понимаете некое отрицание все того же христианства?

— Это как бы логично, нет?

Ворон покачал головой:

— Я не из этой системы в принципе. Если говорить в общем, мне безразличны иудействующие религии как таковые. Я верю в бессмертие души, множество реинкарнаций и бесценный опыт, который приобретает человек с каждым новым рождением. — Сказав это, он развернулся на каблуках и поспешил к дому. Алла и Денис уже стояли на крыльце и ждали, когда им откроют дверь (у Дениса был собственный брелок, но он пользовался им лишь в самых крайних случаях).

— Простите, я был бестактен. — Нечаев догнал его почти у крыльца. — Просто… вы не похожи ни на кого из тех, с кем мы обычно имеем дело.

— Верно. Я и есть не такой.

Отвечая Нечаеву, Ворон нисколько не кривил душой. Он считал себя абсолютно нерелигиозным человеком, к тому же несуеверным. Тем не менее он обожал всякого рода символику и мистификации. В конце концов, он мог позволить себе красивые вещи, а сорокам и воронам положено таскать разного рода безделушки в собственное гнездо. В свое время Ворон изучил слишком многое и давно разочаровался в вещах, из-за которых люди раньше, а некоторые (не особенно подкованные в плане изучения истории) и сейчас готовы были убивать себе подобных.

«Не существует большей глупости, чем ругаться из-за того, через какое плечо стоит плевать, особенно если не верить в сглаз. Тем паче не имеет смысла отравлять свою жизнь догмами и правилами, не несущими ни малейшей ценности или практической пользы, — говорил он фанатикам и проповедникам, время от времени появляющимся на его пути. — Я не пойду насильничать, грабить и убивать не потому, что меня за это покарает некое божество. Я просто считаю подобное поведение низостью и не вижу в нем ничего достойного».

На извечный же довод тех, кто начинал говорить о посмертии, он отвечал не атеистическим «рая нет», а припоминал более древние учения — те, которые, к сожалению, почти вытеснило с исконных территорий христианство. Древние верили в реинкарнацию, но не в том смысле, который был принят у буддистов: человек не мог воплотиться в животное или предмет, он продолжал рождаться человеком.

Вера в вечность пути, постоянство рождений и смертей отвергали саму возможность рабства: хоть физического, хоть духовного. Человек, гнущий спину ради некоего небесного царства, которое может наступить после его кончины, был несвободен в принципе, что бы ему ни говорили пастыри (которым весьма и весьма выгодны преклонение и смирение). Человек, верящий в бессмертие собственной души, свободен всегда. И чихать он хотел на навязываемые ему рамки. Собственную жизнь он воспринимал одним из кругов обучения, а происходящее с ним — не испытаниями некоего ревнивого божества, которому очень скучно без того, чтобы не портить жизнь собственным созданиям, а как бесценный опыт.

Оттого и вызывали столько злобы у христианских проповедников язычники, потому и призывали «святые» отцы убивать их всех без разбора: мужчин, женщин, стариков, детей. И не просто так все язычники, на какой бы территории они ни проживали, чтили предков и память, а став христианами, начинали бояться живых мертвецов, призраков и всего неизведанного, объясняемого пасторами (чаще всего людьми, далекими от изучения чего-либо, кроме своих священных книг) кознями дьявола.