Поначалу друзья никак не могли понять, чем же отличаются эти погружения. Каждая из сцен выглядела обыденной и заурядной, даже слишком. Очередной завтрак, каких в жизни были тысячи. Еще один день в школе, без каких-то открытий, ссор, радостей, просто день. Спокойный и мирный день летних каникул в детстве, хотя таких было меньше — лето на то и лето, чтобы удивлять и радовать. Бесконечные равнины и степи обыденности — вот что оказалось на окраинах души. Торик называл эти места «свалкой забытых воспоминаний», но Зое больше нравилось «отложенное в долгий ящик души» или еще точнее: «обыденность, возведенная в степень».

Однажды Торик выбрал себе такой сверхтипичный завтрак и попробовал добавить мнимую составляющую. Получилось интересно: переменно-обобщенный завтрак. В данный миг он как бы один, конкретный, но при этом словно вбирает сотню других, очень похожих завтраков. Отчего предметы имеют нечеткие, переливчатые очертания.

Рука тянет ко рту бутерброд с сыром. С сыром или нет? Это вроде бы колбаса. На масле? А нет, показалось. Ой, да тут и колбасы-то нет, пустой хлеб? И мы кусаем его и прихлебываем… чай? Или это кофейный напиток? По виду похожий на… компот? Жаль, мы не ощущаем вкуса в погружениях. Но и запах тоже переменно-неустойчивый. И все вокруг — зыбкое и переменчивое, как сон. И еще. Предметы, на которые непосредственно смотрим — вполне реальные, привычные и осязаемые. А все вокруг — трудно различимое, ненадежное и недостоверное.

Вернувшись, Торик подумал: а может, как раз об этом когда-то говорили художники-авангардисты? Нарисовать не именно вот этот конкретный стул, а такой стул, который мог бы вбирать и выражать собой сразу все стулья мира. Эдакий суперстул. Уже не предмет, а воплощенная на картине философская абстракция, для которой каждый стул реального мира был бы лишь вариантом воплощения. Разумеется, на практике до такого совершенства ни один художник не дошел. Разве что Малевич с его черным квадратом, выражающим сразу все, что может и не может быть нарисовано. Впрочем, Зоя сомневалась, что Малевич ставил вопрос именно так.

* * *

Интересненько! Почти месяц они исследовали окраины души, постигая эти тонкости. А потом снова направились к ее границе. Точек погружения там уже практически не было, только серая муть. Но при все большем приближении к границе, путник замедлялся, словно сама граница мешала ему двигаться, сопротивлялась и не подпускала его. После нескольких погружений с аналогичными результатами друзья с разных сторон души пришли к выводу, что у самой границы путник наталкивается на своеобразный барьер.

Можно ли преодолеть его? А если все-таки да, что будет ждать путников там, за границами собственной души?

* * *

Сначала задачу попытались решить в лоб. Если не хватает энергии, чтобы преодолеть барьер, надо как следует добавить скорости. На сей раз Зоя увеличила и интенсивность, и частоту коррекции, заставляя путника двигаться быстрее. Технически это оказалось несложно. Но тут внезапно вмешалась физиология. В первый раз, когда Торик отправился на высокой скорости, он пробыл в погружении всего несколько минут и сразу инициировал выход в реальность. Причем даже не успел толком расстегнуть клетку Фарадея, только сел, согнулся пополам, и его вырвало прямо на пол.

Зоя обеспокоенно смотрела на него. Такого у них еще не было. Разгадка оказалась простой — слишком быстро. Словно едешь на машине на скорости в четыреста километров в час. Причем не по пустой дороге. Горизонт переполнен событиями, ты находишься внутри картинки, а она с огромной скоростью несется и переплавляется во все новую и новую. Наш мозг не приспособлен воспринимать информацию на такой высокой скорости.

Результаты признали условно годными. До предполагаемой границы он так и не добрался, но путь они все-таки нащупали.

* * *

Сохранение последней копии. Запись в журнал. Теперь можно и доложиться. Торик распрямил спину и с хрустом потянулся.

— Матвей, я все изменения в программу внес, протестировал на контрольных примерах. Отнесу Насте?

— Давай, только там… — Матвей как-то сразу сник. — Ладно, попробуй.

* * *

В отделе у Насти что-то было не так. В воздухе висело почти ощутимое напряжение, но источника его Торик угадать не смог.

— Толя, ты ко мне, наверное? — Настя сама поднялась ему навстречу.

— Привет. Да, принес новую версию, там есть пара особе…

— Слушай, — перебила Настя, — давай не сегодня. У нас тут…

— Что-то случилось?

— А Матвей не сказал тебе? Егор умер. Послезавтра похороны.

— Как так?! Мы же совсем недавно все вместе сидели, Васю поздравляли.

— Ну вот… бывает. Тяжелый приступ и… не довезли его до больницы, прямо в скорой умер, — она нервно оглянулась и добавила тише. — Валя сама не своя ходит. Хотела руки на себя наложить. Не дали.

— Получается, у них все серьезно было?

— Как сказать… Она ведь детдомовская, ее Шефиня к нам пристроила, сама учила профессии, сама практику проводила. А так по жизни у Вали и нет никого. Только Егор и опекал. Он, конечно, не ангел, это все знают. Но к ней прикипел. То ли пожалел, то ли правда понравилась, хотя у нас есть и посимпатичней. Вот так. Ты это… с работой завтра приходи.

Торик рассеянно шел к себе. Грустно. Почему быстрее всего уходят именно приличные люди, с которыми хоть общаться можно? Почему всякие гады живут до преклонных лет? Судьба нарочно забирает лучших? Зачем?

* * *

Теперь они действовали осторожней. В следующий раз пустили путника двигаться лишь чуть быстрее обычного, процентов на двадцать. Осторожно подобрались к окраине души, притормозили, и только тут Зоя начала понемногу добавлять скорость. Сначала ничего не происходило. Граница казалась резиновой — она словно отталкивала путника, не давала ему пройти!

Потом они подобрали нужный режим. Не сразу, с нескольких попыток — немного «отъезжали назад» и затем плавно увеличивали скорость. Надеялись найти нужный градус, чтобы преодолеть границу. На значении триста семьдесят процентов граничный барьер неожиданно поддался и пропустил путника. Так Торик впервые оказался «снаружи». Зоя тут же снизила скорость до сорока процентов. Кто знает, что он там сейчас видит и испытывает?

* * *

…почти невыносимо! Столько цветов и переходов, форм, диких, необузданных прикосновений, странных звуков и запахов, и все это кипит, бурлит, смешивается в невообразимый живой бульон. Меня крутит и вертит, сжимает и растягивает, волочит и останавливает, обжигает жаром и морозом — и снова, и опять. О-о-ох! Наверное, так чувствует себя ребенок при рождении. Хотелось немедленно все это прекратить. Или напрячься и продолжить. Хотелось все-таки пройти, проскочить. Но больше всего хотелось, чтобы все это скорее закончилось.

Внезапно все изменилось, причем резко, в один миг, будто лопнул мыльный пузырь — хлоп-п-пуф-ф-ф! Появилось ощущение, будто я прорываю какую-то пленку, продираюсь сквозь нее. Болтовня красок, водопады образов, иррациональное напряжение всех мышц и хаос запахов — все исчезло, обдав напоследок горько-терпким, напоминающим опасно-сиреневую вспышку щелчка, с которым в комнате выключают свет, когда ты уже почти уснул.

Сначала показалось, что вокруг полная пустота. На секунду мной овладела паника: а вдруг здесь невозможно дышать, вдруг это вакуум метапространства, и меня сейчас разорвет, как в космосе? Нет, пока обошлось. Только в этот момент я осознал, что во всех предыдущих погружениях я дышал, но дыхание было чисто рефлекторным. Душам ведь дышать совсем не обязательно. Дышать, перегонять кровь, следить за чистотой трусов и поддержанием температуры тела — все это заботы именно тела. А душа — она во всех смыслах выше этого. Вместо тела ощущалась только гулкая, туго скрученная неопределенность. Это было пугающе, но вместе с тем придавало какой-то новый смысл всему происходящему сейчас, а заодно и всему их пути, что привел его к текущему состоянию.