— Теперь понял. Такое невозможно.

— Но она видела все так же достоверно, как обычно.

— Получается, мы имеем доступ не только к реальным воспоминаниям, но и… куда-то еще? Как в фантастике?

— Пока не знаем. Зоя сейчас придумывает средство передвижения.

— В смысле?! Занялась дизайном автомобилей? — Стручок приподнял одну бровь.

— Да ладно тебе! Нет, она провела мощное исследование, чтобы найти способ перемещать путника…

— Кого?

— Ну, того, кто погружается, «погруженца», мы для краткости называем его путником.

— Насколько я понимаю, при погружении он и так проживает какую-то сцену и там как-то сам движется?

— Правильно. Но теперь мы пытаемся его из этой сцены подвытащить и перегнать в ближайшую соседнюю.

— Зачем?

— Есть обоснованное подозрение, что во многих случаях иначе туда никак не попадешь.

— Это такое следствие из…

— Да, из модели пространства души.

— И… как успехи?

— Пока все только в теории. Зоя пишет программу с учетом всей этой хитрой математики.

— Послушай, только честно: ты сам понимаешь, как это делается? Она тебе объяснила?

Они посмотрели друг другу в глаза.

— Главное, чтобы она это понимала, — сказал наконец Торик. — А я всегда готов экспериментировать.

— Ну… аккуратней там. Внутренняя чуйка мне подсказывает, что такие фокусы для мозга — как оверклокинг, разгон процессора на компьютерах. Может, и не сломается, но на режим выходим уже точно нештатный.

— «Вся наша жизнь — икра», как поют перед началом «Что? Где? Когда?» Ну что, расскажешь теперь что-нибудь о поездке?

* * *

Стручок посмотрел на часы.

— Что бы тебе такое… А, вот, — он привстал и расстегнул пиджак, открыв пряжку ремня. — Ремень, который я теперь ношу. Скажешь: «очередная китайская подделка с вьетнамского рынка»? А вот и нет. Скажешь: «купил в дорогом бутике и теперь хвалишься»? Опять не попал.

— Заинтриговал! — Торик подвинулся поближе и приготовился слушать.

— Ремень этот прямо при мне сделал огромный, просто нечеловеческих размеров негр в самом сердце Сицилии. Жалко нет его фотки, тебя бы впечатлило. Мужик офигенно колоритный: огромный во всех измерениях. Не жирный или тучный, но высокий, плотный и невероятно широкий. Представляешь? Это как взять борца сумо, убрать весь жир, надуть его немного, как матрас, и покрасить матово-черным.

— Представляю. Эдакая махина. А вокруг что?

— Жарит солнце. А он сидит посреди марокканского вида улицы на крохотном для него пластиковом стульчике и читает книжку. Я машинально туда заглядываю — есть такое у нас, хронических читателей…

— Есть-есть!

— И вижу: шрифт крупный, но совершенно нечеловеческий. Языками я давно интересуюсь и письменностей повидал всяких, и хинди, и китайско-корейско-японские иероглифы, и стройная арабская вязь. Но таких странных букв не видел никогда.

— Эх, жалко ты фоток не сделал.

— А на соседнем стульчике развешены ремни. Даже, скорее, заготовки: есть кожа — целая прошитая полоса, есть пряжка. Дырочек нет. Дырки он потом делает, уже на тебе, обхватив своими огромными ручищами. Сопит и что-то намурлыкивает, пока делает свое дело. Все быстро, недорого и заведомо по фигуре. Сделал, и все — можно выдохнуть и идти дальше.

— Ты так живописно все описал, я прямо увидел картинку. Так это Италия?

— Да, на самом юге, город Мессина. Уже почти не итальянская, а почти африканская местность и архитектура. Огромные слоны-мутанты магнолий. Огромные — с ладонь — цветы на кустарниках. И огромные негры, продающие самодельные ремни. Солнце бьет в глаза, жара, и лишь иногда ее перебивает бриз с залива, где неправдоподобно синие волны…

Зазвонил мобильник, и Стручок словно вынырнул из воспоминаний. Но прежде чем ответить на звонок, еще успел сказать:

— А ты говоришь: «ремень»!

* * *

— Откуда мне знать?! Внутренние тесты программа нормально отрабатывала, — Зоя заметно волновалась. — Но ведь там сам знаешь как: я делала так, как поняла из твоей спецификации. Которую ты написал на основании того, как ты понимаешь работу железа. Которое делал еще другой человек на основании своих предпочтений, пусть даже с учетом твоих пожеланий… Седьмая вода на киселе…

— Эй, ну ты чего? Я ведь тоже программист, все понимаю. На тестовом прогоне я видел, как твоя сопрограмма вмешивалась в работу генератора импульсов — очень мягко и аккуратно.

— Ну конечно. Это даже не скважность, это фаза и расфазировка. Там и должно быть все мягко. Но я все равно боюсь. Сам знаешь чего.

— Я знаю одно: конечный критерий истины — только практика. Или, как говорила моя бабушка, «не начнешь, так не проверишь, а проверишь — не поверишь».

— Мудрые слова. Ну что, готов рискнуть?

— Готов. Начнем с привычного и знакомого?

— Ога. Давай облачайся, располагайся и засыпай. Я тихо посижу рядом. Понаблюдаю.

* * *

…Я иду по полутемному коридору и слегка задеваю ладонью гладкую стену, выкрашенную темно-зеленой масляной краской. Пахнет жаренной на старом сале картошкой. Шурик Карасиков еще не потерял свою семью.

— Привет! — говорю я ему. Не могу не сказать: сценарий эпизода прошит намертво.

— Угу, — невнятно отвечает Шурик, сосредоточенно перемешивая кусочки в сковороде. Отвлекаться ему нельзя.

Четвертая плита, а справа от нее — моя дверь. Сейчас открою. Я лезу в карман брюк за ключом…

Ого, это что-то новенькое! Рука проходит сквозь ткань брюк почти без сопротивления, словно это ил. Я вроде бы продолжаю стоять лицом к своей двери, но в то же время осознаю, что уже развернулся и возвращаюсь назад, к выходу из барака. Прежде пустой коридор наполняется гомоном и призраками людей, сквозь тела и одежды которых просвечивает обстановка, но длится это недолго — они стремительно материализуются и оживают. Запах картошки переходит в душный пар — кто-то кипятит белье, что ли? Призраки уже полностью воплотились в людей, а меня неудержимо тащит к выходу.

— Здравствуйте, — говорю я худющей соседке Смирновой, проходя мимо нее.

Она не отвечает, ей некогда: она достает из маленькой кастрюльки темно-зеленое яйцо и прикладывает к нему листик сельдерея, чтобы остался красивый светлый отпечаток. На соседней конфорке Карасикова, мать Шурика, помешивает в ковшике что-то отвратительно-желтое и булькающее. Я разворачиваюсь спиной к стене, чтобы протиснуться и не толкнуть объемистую тетку, и вся сцена начинает блекнуть, съеживаться и переворачиваться. Нет, нет, Зоя, подожди! Мне интересно, что будет дальше. Разумеется, она не слышит, и… я вывинчиваюсь в привычную реальность, открываю глаза и вижу напряженный Зоин взгляд.

* * *

— Эй, ты как? — осторожно спрашивает Зоя, а сама внимательно смотрит ему в глаза, опасаясь найти признаки безумия. — Все в порядке?

— Более чем! Зойчик, у нас все получилось!

— Рассказывай! — нетерпеливо бросает она.

— Началось как обычно — со сцены с ключом. А потом все медленно и плавно переехало в другую сцену — подготовка к Пасхе там же, в бараке.

— В каком бараке?

— Ну, в смысле, у меня дома, в детстве. Но знаешь, что интересно? Сработала твоя концепция отрезков.

— Как именно?

— Сцена вроде бы простая, но сам я еще ни разу не попадал в нее при погружениях. Мы нашли ее только при движении. Ты оказалась права! А вообще — только не кидайся тапками, ладно? — в наших условиях можно говорить о скорости?

— Не поняла. Ты хочешь, чтобы мы быстрее работали над проектом? Я и так уже все что можно забросила…

— Нет-нет, Зой, не то. Я имею в виду скорость перемещения путника под воздействием твоей программы.

— А, ну нет, конечно. Какие там могут быть скорости? Там ведь нет линейного пространства!

— Но что-то же там все-таки есть?

Она прикрыла глаза, вспоминая. И затем мысленно переводя формулы и алгоритмы на язык, понятный простым смертным.