— Севрюгин, штабс-ротмистр Севрюгин, честь имею! — все не отпускал руку Александра обладатель бакенбардов.
— Капитан восемнадцатого егерского, Василий Норов, — улыбаясь через силу, почти шепотом ответил ему Александр.
— Ну, погуляем сегодня, Вася, — тоже шепоток, наклоняясь поближе и окутывая Александра кислым перегарцем, предупредил Севрюгин. — Такой бамферфлюхликхт устроим в честь праздника, что твоим егерям и во сне бы не приведелся.
Александр не знал, что означает слово «бамферфлюхлихт», да к тому же не понимал, почему штабс-ротмистр сходу стал именовать его Васей и обращаться к нему на «ты», но он объяснил это тем, что у уланов, видно, так заведено, а поэтому не стоит обижаться, к тому же никакого недоброжелательства в интонации Севрюгина Александр не заметил — напротив, одно лишь радушие и дружелюбие. А через несколько минут появился полковой батюшка в старом, истертом облачении и, поминутно кашляя, начал молебен. Александр же целиком ушел в таинство церемонии, умиляясь тому, как перекрасно, что «его» армия проникнута высоким религиозным духом, и уже не замечал ни ободренной рясы священника, ни его кашля, ни нестройного пения уланов, ни того, что Севрюгин, стоявший рядом с ним, поминутно зевал, прикрывая, впрочем, рот рукой в нечистой перчатке.
Закончился молебен. Уланы стали надевать шапки, а полковник, стараясь быть услышанным всеми уланами, приподнято заговорил:
— Господа офицеры и вы братцы-рядовые! Отпразднуем же пиром праздник полковой! Всех обер-офицеров прошу к столу, что накрыт близ канцелярии! Все же рядовые получат по чарке водки, дабы выпить всем за славное прошлое и настоящее третьего Украинского уланского полка да здоровье государя императора Александра Павловича Благословенного!
Громкое «ура!» стало ответом на слова полковника, и Александру тоже захотелось прокричать «ура!», но он вовремя догадался, что это станет здравицей в честь какого-то другого императора, не Александра Павловича — в честь человека, ещё ничем не зарекомендовавшего себя на поприще высшего правления. К тому же он заметил, как криво заулыбался Севрюгин, сказавший тихо, глядя в землю:
— Получим мы от тебя пир праздничный, кащей старый!
— Простите, штабс-ротмистр, — удивленно спросил Александр. — Кого же вы назвали… кащеем? Уж не господина ли полковника?
— Его, его, жилу да скупердяя, — откровенно признался Севрюгин. Посидишь на его пиру, сам поймешь. Он, вишь, постник да сыроядец, животом страдает, коликами да поносами, да и всех нас говеть заставляет! — А потом добавил с горячностью: — Да и не называй ты меня штабс-ротмистром, Вася! Я для милых друзей просто Федя, а ты у нас гостишь, стало быть и особливым другом стал. Я слыхал, ты у этого шпиона да ябеды Шервуда на квартире расположился?
— Да, у Шервуда.
— Ну, тогда ухо востро держи — доносчик из первейших будет. Лучше б ты у меня остановился. Переезжай, а?
— Ну да время покажет, Я, может статься, в вашем полку не надолго задержусь. Дела, знаете ли…
— Дела у него! — недовольно морщился Севрюгин, когда они уже шли к полковой канцелярии. — Попробуешь нашего уланского бамферфлюхтера, обо всех своих делах позабудешь, к нам в полку попросишься!
— Может и так случится, что попрошусь, — с доброй улыбкой ответил Александр. Ему сильно нравился Севрюгин, несмотря на грубость обращения. «Ну, видно, у господ уланов так заведено», — опять пришла на ум успокоительная мысль, и Александр уже с нетерпением ожидал и пира, устраиваемого для офицеров, и «бамфефлюхтера», обещанного Севрюгиным.
И вот они уже стояли рядом с огромным столом, заставленным блюдами с явствами. Расположенный под открытым шатром стол был украшен букетами цветов — все показалось Александру благопристойным и не лишенным изысканности. Как видно, в устройстве стола принимали участие жены офицеров. Они стояли здесь же отдельной группой и обмахивались веерами, хотя было совсем нежарко. Александр заметил мельком, что одеты они совсем безвкусно и немодно, зато жеманились вовсю, стараясь произвести должное впечатление на подходивших офицеров.
— Рассаживайтесь, господа! — широким жестом предложил полковниц, забыв, наверно, пригласить к столу и дам, но женщины, как видно, и не ждали особого приглашения — с кокетливым щебетом, уделив немало внимания подолам своих платьев, они первыми заняли места за столом. Господа офицеры, вновь сняв уланки и разместив их на коленях, садились, увидел Александр, с какими-то постными и чуть ли не злыми выражениями лиц, на самом деле не ожидая от предстоящего обеда ничего веселого. Но вот все сидели за столом, и второе действие полкового праздника началось…
Да, стол оказался небогат — жареная рыба, выловленная, должно быть, в ближайшей к слободке реке, мясо, приготовленное на пару, кое-какая зелень. Вина совсем подали немного, и Александр, отведав из некрасивого стакана кислого, похожего на квас вина, подносил стакан к губам лишь из соображений приличия, когда кто-нибудь вставал и произносил речь, обычно длинную и скучную, должно быть, заученную к случаю, да и то по требованию полковника, сидевшего в конце стола с кислой миной на лице, точно и не праздник это был, а поминки.
Не прошло и часа, а командир полка вдруг поднялся, весь скрюченный, с позеленевшим лицом, и то и дело поднося руку к животу, проговорил:
— Покорнейше прошу меня простить — занемог, ей-Богу! Дам и господ прошу продолжить праздник без меня.
Ведомый под руку адъютантом, полковник заковылял к своему дому, и тут Александр услышал вздох облегчения, пронесшийся над столом, лица офицеров оживились, расцветились улыбками. Поднялись и откланялись подковник и майор, и Александр догадался: «Вот сейчас-то и начнется настоящий праздник!» Но за штабом стол стали покидать один за другим и остальные офицеры, а Севрюгин негромко бросал им вслед:
— Через полчаса в моих апартаментах!
А потом повернулся к сидевшему с ним рядом Александру:
— Ну я же говорил тебе, Вася, что от этого жилы-сухоядца праздника не увидишь! Ну да ничего! У меня продолжим, увидишь, как уланы гулять умеют, а это… — кивнул он в сторону полковничьего дома, — не улан, а требуха протухшая. Все, поднимайся, ко мне идем!
Александр, которого покоробили слова Севрюгина, сказанные в адрес полкового командира, между тем послушно встал и надел свой кивер с высоким султаном.
Идти пришлось недолго. Дом, в котором жил Севрюгин, оказался точ-в-точь таким, в каком поселился Александр, только чистоты, которая царила в квартире Шервуда, он не заметил. Едва вошли в сени, как Александр споткнулся о бочку — из неё рядовой улан, как видно, денщик штабс-ротмистра, прямо руками вылавливал соленые огурцы и накладывал их в глиняную миску.
— Побольше, побольше клади, рыбья твоя душа, с горкой, с горкой! строго приказал денщику Севрюгин. — Чуть не три десятка душ заявится, поручиков позвал, а они на огурцы соленые падки, да ещё под ромец! Сейчас в узлах подковничью еду притащат, ту, что на столе была — чего пропадать зазря? Поросят уже зажарил?
— В самом лучше виде вышло, с коркой, как вы любите, вашесыкородие! вытянулся перед Севрюгиным денщик, держа в руках полную миску огурцов.
— Молодчик ты у меня, Тришка! Гастроном! Тебе б в питерской кухмистерской служить — разбогател бы, толстым бы как боров стал!
Веснушчатое лицо рядового засветилось удовольствием:
— Токмо вам одному, отцу и благодетелю, служить желаю, вашесыкородь!
— Ну иди, иди, срам Божий, а ты Вася, — обратился Севрюгн к Александру, — в комнаты без церемоний проходи. Уланы финтифлюшки светские не признают.
Александр не без волнения прошел в покои Севрюгинской квартиры. Табачный сизый дым скрывал детали убранства жилища штаб-офицера, но гостей Александр увидел сразу — человек пятнадцать, все без мундиров, в одних сорочках, сидели на стульях, закинув ногу на ногу, полулежали на двух кроватях, кое-кто устроился и на полу, то ли на подушках, то ли на свернутых половиках.
— Василий Сергеевич Норов, капитан восемнадцатого егерского, представился Александр, сам не веря в то, что так быстро привык называть себя именем, отобранным у человека, которому отдал свою корону.