– Наверное, ты права, – еще бы не права? Я на ее месте ни за что бы не согласился. Но если бы сказала «да», я костьми лег, лишь бы для нее все обошлось.

– Завтраком покормлю, – Лялька не предложила, а словно велела: теперь моя очередь отблагодарить, терпи.

– Это кстати, – надо думать, со времени «благоуханных» котлет ничего, почитай, толком не ел, если конечно, не принимать во внимание «бурачиху», как гастрономическое блюдо.

Накормила она щедро. Хотя и наскоро. Потому что лишнего времени у меня в запасе не было. Бутерброды размером с лопату, с мокрой колбасой под горчицей и майонезом, половина подсохшего слоенного торта бумажного пустого вкуса, но сытная, три чашки чая из одного пакета, зато сахара вволю. Напоследок сунула мне в рубашечный карман пачку сигарет «Бонд», я такие не курил, но, как говорится, нищие не выбирают. К тому же название было глумливое, мало подходившее к моему «бегственному» положению. Какой из меня Бонд, тем более Джеймс? Так разве, подручный незадачливого отщепенца Паниковского, сына лейтенанта Шмидта.

Надо было продержаться до вечера. А что после? А что-нибудь. Всегда что-то случается после чего-то. Загадывать, какой в том прок? Может, секретный и капризный знакомец Александра Васильевича вообще не сочтет для себя возможным прийти? К тому же, мысли о пропавшей Кате не оставляли меня. Не из-за чувства вины, тут взгляд мой был трезв. Я в слабой степени, к счастью или к несчастью, обладал способностью нести на себе чужие грехи. Не интеллигентен я был в этом отношении. То есть, правого или виноватого различал по непосредственным делам его. Не я похитил и, что скорее всего, уморил Катю, не я затеял охоту на человека, не я травил ближнего своего, как зверя, борзой сворой, – точно также никто не заставлял «мертвого» Николая Ивановича переквалифицироваться в выродки и вурдалаки. А уж мумия тролля, случись мне спуститься в его шакалье логово для встречи, наверняка, объявила бы виновным во всем медбрата Коростоянова, окаянца тугомыслительного. Это они любят, новые хозяева крепостных жизней. Дескать, сам виноват, тебя предупреждали. Зачем стал поганому идолищу поперек большой дороги? Будто если бы не встал, идолище само по себе, по достоинству своему, перестало бы вдруг гнать, рвать, заглатывать любую подвернувшуюся ему под мохнатую лапу добычу? Обманная обманка – не сопротивляйся, тебе же лучше будет. Не будет. Не будет! Я об этом понимал уже, когда самого меня загнали в угол. Но и просто так сдаваться, дудки! И самогудки заодно! Хотя бы в память о той же Кате. Иначе, зачем вообще я? И, правда, зачем?

Я пришел к университету задолго до обозначенного мной самим часа. Засветло. Бродил, смотрел, вспоминал. В брюхе урчало, но терпимо. Остаточных денег, помимо проездных, хватило на увесистую тушку шоколадного «сникерса», ничего, аппетит отбило слегка. Податься в гости по знакомству я даже не помышлял. Ни о приятеле аспиранте из ДАСа, ни тем более о вторичном звонке Спицыну. Хватит. Хватит одной Кати. Я был меченый, как радиоактивный атом, ни к чему заражать кругом себя. Вавилонский башенный шпиль главного здания возвышался над моей головой, куда бы я ни направлялся – к первому гуманитарному корпусу или ко второму, к спортивному манежу или к зданию астрономического института. Устав скитаться полузабытыми студенческими тропами, я присел на ступени возле памятника Лебедеву, шпиль оказался аккурат за моей спиной, и уже не удручал своей необозримой укоряющей монументальностью – мол, эх, ты, предал меня и мою просвещающую сень, а ведь я тебя из недорослей, да на ломоносовский, рыбный тракт. Предал, хорошо еще, что не продал, как бы отвечал я, затылком чувствуя его нависающую надо мной, золоченную громаду. Хотя вопрос моего предательства, в сей ожидательный момент надуманный, был куда как спорным. Я обещал еще прежде рассказа о последующей моей, студенческой московской судьбе, и вот, именно в этом месте повествования, пока возникла подходящая пауза, и тело мое оставлено самим рассказчиком отдыхать в закатной тени великого российского физика, я думаю, настало время. Суда или следствия. Или попросту поиска причины. Моего нынешнего и прошедшего бытия.

А начиналось все хорошо. Даже радужно все начиналось. Общага не казарма, еще и стипендию платили, шестьдесят стартовых рублей, дальше больше. Врать не буду, на радостях, узнав о моем устройстве в столице, мать посылала кое-что. Хотела и щедрой рукой, да я запретил. Как же, дембель, по ощущениям взрослый мужик, бывалый, а тут маменькино варенье и вспомоществование по студенческой бедности. Я долго не мог привыкнуть к этому определению. Студент. Не идентифицировал себя. Будто после школьной скамьи снова угодил в детсад. Да еще в младшую группу. Блатные, не блатные, всякие были среди нас, тоже и после армейской лямки и с настоящими комсомольскими направлениями за агитационные услуги. Надо ли напоминать, что я сразу же приземлился в старосты курса? Не надо. И правильно, такая судьба. Выборы в подобной ситуации у первокурсников, даже отдаленно не знающих друг друга, происходили предельно просто. По рекомендации согласно послужному списку. У меня, как водится, открылся самый богатый, и характеристика – старательный исполнитель, без претензий на исправление верховной линии, вдобавок может оказать и первую помощь при недомоганиях на отчетном собрании. Хотя занятия, обозначенные в моей компетенции, лежали по большей части в хозяйственной плоскости. Раздача слонов и стипендий, расписание и общий учет явки согласно этому расписанию, талоны обеденные и проездные, подотчетные финансы и подноготные привилегии, разногласия подчиненных рангом пожиже и примирение после разногласий. Мало ли у добросовестного старосты курса хлопот? Кто был, тот знает. Возня. Зато на глупости времени оставалось с гулькин нос. Да и охоты не было. Потому что, мне понравилось.

Я никогда не представлял себе прежде. Что такое академическая атмосфера. Разумеется, философский факультет у иных, несведущих, вызывал пренебрежительные ухмылки. Дескать, научный коммунизм с последующим его совершенствованием в веках, плюс твердолобая упертость будущих комиссаров и пастырей душ. Ничего подобного, предупреждаю сразу. Конечно, штудировали и научный коммунизм, куда ж без него родимого в восемьдесят шестом году и вплотную следующих за ним лет? Но было и многое другое. Философия Просвещения и страдания романтиков, утопии Прудона и Оуэна, реализм позитивистов и в противовес экзистенциальный индивидуализм Кьеркегора, практичные умы Вебер и Дьюи, Адорно и Маркузе, пока я не был окончательно очарован. Московской логической школой. Тогда еще нельзя было достать Зиновьева, да и ухватили бы за причинное место влет, особенно при раннем Горбачеве. Но фундаментальные сочинения Ильенкова и Мамардашвили оказались доступны. Затем у меня сложилась своя мечта. Молодая и ранняя. Социализм с человеческим лицом. Скажете, невозможно? Совет: взгляните на скандинавские страны. Конечно, не идеальное вышло лицо, однако все же лучше, чем полная, упитанная, капиталистическая жопа вместо оного. «Чу! Восклицанья послышались грозные! Топот и скрежет зубов!». Погодите с тенью на стекла морозные. Погодите. Они еще вполне, они не толпа мертвецов, но живее иных живых, если помянут когда наш ушедший советский век, то западные философы-интеллектуалы вспомнят только их. Грушин, Левада, Щедровицкие (отец и сын), а как же! Запомните и вы.

Конечно, многое определял будущий карьерный рост. Больше в надеждах, потому что уже тогда опасались: пригодится ли? Хотя еще ничего радикального не произошло. Еще предрекали – вот уйдут ветхие старцы и на засиженные ими стулья в спешном порядке водрузятся молодые реформаторы, даже горбачевская говорильня не пугала. Все понимали, по мановению волшебной палочки привычный верховный уклад не переделать, то бишь, не перестроить. И пусть себе болтает, эка важность, главное, начали вдруг приотворятся двери, прежде стоявшие запечатанными наглухо. Потихоньку, полегоньку, а скоро и не надо, не ловля блох! По-прежнему с некоторой завистью, в частности я, смотрели на, казалось, вечно востребованных математиков и физиков. Вот где обитал академизм в чистом, беспримесном виде. Важные, патлатые, нарочито оборванные, им галстучки-костюмчики были ни к чему. Все равно разведут по ящикам, академгородкам, засекреченным проектам. Ядерщиков запишут, блюдя секретность, в рядовые теплотехники с зарплатой замминистра – в сравнении с затратами на термоядерный синтез сущие копейки. Мат-механикам навесят погоны, кому не за горами и золотые, само не полетит, не надейтесь, так уж не поскупитесь, чтоб летало хорошо и падало, куда нужно. Наиболее везучие будут представлять отечественный научный прогресс на заграничных симпозиумах. Туда кого попало тоже не пошлешь, ради одного только статуса борца за мир, надо хотя бы знать, чем отличается уравнение Шредингера от уравниловки колхозного домостроя.