Однокомнатная квартирка на первом этаже, окна в решетках, хлопающая подъездная дверь, ведущая в не слишком обоссанный «предбанник» лестничной площадки. Стандартно сляпанная двенадцатиэтажка, в щели между бетонными плитами запросто просунет руку любой из братьев Кличко, а если к примеру Костя Цзю – то и всю голову. В общем, строение, которое после планового капремонта немедленно требует сверхпланового капремонта. В кухне и прихожей, примерно одинаковых по размерным масштабам, вас охватывает непередаваемое ощущение, что лифт, которому полагается вроде бы существовать где-то за стеной, то и дело с зубовным скрежетом въезжает к вам в квартиру. А собственно вытянутая в трубу комната-карцер кажется временно отгороженным пространством посреди очень шумного вещевого рынка. Под окнами, выходящими на угол проезжей улицы, вечно галдящие матерком алкаши у пиво-водочного, неиссякаемого зимой и летом ларечного крана, пожарные сирены-мамаши, пытающиеся унять визжащих ребятишек – «Чупа-чупс! Чупа-чупс! Холера, проститутка, двенадцать тыщ, сволочи, где денег взять? Где, я тебя спрашиваю? А по жопе?». Чахлое деревце, дающее тень, напитанную пылью, и все равно занавески лучше всего держать задернутыми наглухо. Нормальное съемное жилье, на двоих, а в Катином случае, на троих. Как пресловутые пол-литра.

Квартирка-карцер оказалась пустой. И ничего удивительного, объяснила мне Катя. Соседки тоже девушки занятые, и тоже на потогонной работе. Ночная уборщица в супермаркете «Рамстор» и дежурная горничная Измайловского гостиничного комплекса. Последнюю вряд ли стоить ждать – как раз ее азербайджанский друг, по-современному «бойфренд», распродал товар и гуляет, вообще-то парень неплохой, хотя какой там парень, уже под полтинник, дети и чуть ли не внуки, зато обещал забрать из этой дыры и снять квартиру отдельную и получше, но это вилами на воде. Я огляделся. Судя по небрежно приколотой к обоям фотографии случайных подружек, тоже одной на троих, Катя была еще не самой страшненькой, поэтому неплохой парень, оптовый купчина из Азербайджана, пусть и под полтинник, и впрямь был достоин внимания вместе с детьми и внуками. Что до остальной полезной обстановки: диван-кровать, в разобранном, не застеленном виде, и кровать-а-ля-диван, поверх покрывала чего только не валялось! От перевернутых пустых чашек – небьющееся стекло весом в пуд и переводные картинки с видами альпийских гор, – до раскрытых и выпотрошенных коробок с тампонами, а в завершении всей хламной пирамиды – придавленная грязной пепельницей записка. «Катька скажи Ляльке чтоб гнала пятихатку за квартиру хозяйка придет уроет». Без единого знака препинания. Впрочем, не в видах литературной премии писано. И потом, какое мое постороннее дело? Спасибо, что вообще пустили переночевать.

Мне были выданы ультимативно матрас и ужин. Вернее, в обратном порядке. Вареные сардельки с быстрорастворимым картофельным пюре плюс сто граммов сомнительной водки – не из бутылки с наклейкой, но из литровой банки, в какие обычно закатывают варенье, что заставило меня предположить – добыча из остатков, однако нищие не выбирают. Водку я не просил, Катя хмуро-размашисто сама поставила стакан:

– Ладно уж, лечи свое горло, или что там у тебя? – а когда я заверил ее, что именно горло, ангина, она выдохнула со скептическим удовлетворением: – Хорошо, не триппер!

Откуда я сделал преждевременный вывод об истинной цели своего привода. Я не то, чтобы был против, я только не был за. Все-таки наркомовские сто граммов это далеко не достаточно. Не подумайте, вовсе не для умышленного превращения болотной лягушки в сказочную принцессу, но как-то не было настроения. Погоня и выстрел, и главное, сердечное разочарование. Многие меня не поймут. Как раз наоборот, скажут они. Стресс и все такое, переживания и возбуждение от пережитого, оно способствует. Способствует, да. Когда уляжется в голове. Когда принято, как факт, осмысленно и разложено по местам. Но наутро мне предстояла работа умственная, и делать ее нужно было так быстро, как то позволяли мятущиеся шарики моего серого вещества. Потому, получив на руки тощий поролоновый матрас, вытащенный откуда-то из-за платяного шкафа, я тут же и опрокинулся спать, рассыпаясь в благодарностях – Катя собиралась стирать мою единственную, уцелевшую белую рубаху и уж заодно, в канаве что ли валялся? (почти, почти что), привести в товарный вид вторые хорошие бежевые брюки. (Хотя, почему вторые, наверное, уже первые). Сунула мне под подушку – белья лишнего не имеем, хочешь, подстели полотенце, нет? как хочешь, – паспорт и последние мои, драгоценные сто баксов, – тебе спокойней, и вообще. Что вообще я уточнять не стал. И так ясно – не вообрази, что я какая-нибудь, мне ничего не надо, поговорили и спасибо, за приключение и просто за компанию. М-да, есть еще женщины в русских селеньях. Мне повезло, когда и не чаял. Но, чур! Ведь только что зарекся я говорить о везении, на везении далеко не уедешь. Как там Гумусов трактовал об условиях вероятности? Нет ничего чудесного и случайного, но во всем присутствует закономерность. Стало быть, и здесь тоже. Что же удивительного в том, что, опрометчиво нарвавшись на злодеев, ты вскорости счастливо встретишь человека, составляющего им противоположность? Я и встретил. Скажете, плохих людей больше, чем порядочных? Спорить не буду. Но это смотря, где искать. И как. А лучше, если они сами тебя найдут. Потому что меньше их, и значит, хорошим людям более одиноко. Так отчего же не держаться вместе? Наверное, только предположенное обстоятельство на самом деле связало в тот вечер меня и официантку Катю. Бескорыстно с материальной, и по очень великой нужде с чисто человеческой стороны. Я успокоился на этом и попытался заснуть. Однако не удалось. В голову лезло.

Ах ты ж, Гумусов, Денис Юрьевич, громогласный вруша, летописец-келейник! Черт тебя раздери! Вероятность! Закономерность! Какая же тут закономерность? Если я, и вдруг влюбился в такую, как Лидка. Противоположности сходятся? Фиг вам! Противоположности друг друга аннигилируют. Вот что они делают. Меня самого чуть было того-этого, едва не подвергли аннигиляции, то бишь, уничтожению. А Лидке хоть бы хны! И дальше будет в струе, в потоке, в бурном мутном течении. Но я-то какого е…го егеря вообще вылез из своего бурьяновского медвежьего угла? Раскопал чужой топор войны не на своей тропе? Не на своей, не на своей, только тогда и понял, распластавшись на утлом матрасе в случайной берлоге, больной от водки и вирусной хвори, когда было уже поздно. Ведь все ради нее. Тут как угодно, вкривь и вкось, греши против истины и себя самого, захотелось порисоваться, спасатель хренов, и не для Моти, и не для казематника Феномена, бывшего Гения Власьевича, ради нее. Зачем, зачем? Чтобы ткнули носом в наложенное другими дерьмо, а ты, розовый кретин, думал, тебе подставят богоспасаемую кучу восточных благовоний? Да и бога-то нет. Вместо него царь природы отец Паисий. Что же делать, что же делать? Я все равно ее любил. Видел толком четыре раза в жизни и любил. Даже не зная до конца, она это или не она. Если сим выражается вселенский закон, то самый блядский на свете.

Что делать? А ехать в Орел, выпала тебе, милок, дальняя дорога. Специализированная психиатрическая больница интенсивного наблюдения, там и зарыт камень Алатырь, под спудом хранящий секреты – ждет не дождется. Ага! Решение было принято, но не успокоило, напротив, я заворочался сильнее. С правого бока на левый, и так далее, волчком. Я настолько увяз в себе и отключился от внешнего мира, что не заметил. Катя пришла ко мне. Скорее из жалости, чем из естественной нужды одинокой девушки. Несортовой товарец, я был десятой свежести, на одну ночь и то вряд ли сойдет, в состоянии телесной и душевной разоренности. Но я был живой, и мне было до самосожжения скверно, наверное, это и решило дело. Я ее обнял и попытался отдать взамен, что мог. Признаюсь честно, смог не слишком много, но видно, хватило, потому что Катя, уже покидая меня в одиночестве на моем матрасе, голого и потного, как хвощ, пожелала с явным благодарным сочувствием: