«Палачнезнаетроздыхуночтониговориработатонавоздухеработатослюдьми» метрономом отстучал стихотворный, любимый со студенческих лет бравый мотивчик из милого моему сердцу поэта Вишневского, я и впрямь погано чувствовал себя палачом. По отношению к главному, во всяком случае. Потому что вдруг показалось: все, вышеизложенное мной, Мао предпочел бы не знать. Потому что уже тогда понимал куда больше, чем я мог до него донести.
– Что же, раз так – действуйте, – вздохнул после финальных аккордов Мао, и так вздохнул, что содрогнулась вселенская скорбь. – Пожалуйста, я не возражаю.
Как это, действуйте? И за каким лысым чертом я распинался возле ржавого умывальника добрую четверть часа? Пожар в бардаке во время наводнения. Вот что это такое. Я искренне собирался спихнуть на другого, хотя бы потому, что он выше рангом и званием. Вообще-то, не моя забота. То есть, я готов. Выполнять распоряжения и сообщать о результате. «Пожалуйста, я не возражаю». Это не верховный приказ, это полная свобода, это собственные страх и риск, которые я так не терпел. Что мне с ними делать? Я осатанел. Не то, чтобы до буйства. Но до нескольких резких слов, о коих обычно терпеливые люди жалеют впоследствии.
– Вы спятили? Вы слышали, как я вам тут битый час…!? Вы, в конце концов! Главврач или лишенец?! Одно говно, я что, крайний?! – и еще пара фраз предельной грубости.
– Да, да. Да., – Мао, кажется, и не вникал в сущностное содержание моего гневного бесстыдства. – Я помогу, конечно, чем смогу. Да, да.
– Чем же вы мне поможете? – я все еще пребывал на неуважительно устроенной стороне своей личности.
– Вам? – главный вдруг неподдельно удивился. – Почему, вам? Я имел в виду Мотю. А вам я ничем помочь не могу. Тут уж вы сами.
Если бы меня треснули целой колокольней Ивана Великого по голове, я и то утратил бы меньше здравого смысла. Что за петрушка?!
– Вы вообще соображаете? Кто я и, кто он? Николай Иванович ваш! Да меня, как вшу, одним пальцем! И ради чего? Уберите Феномена с глаз долой подальше, все дело тем и кончится, – последние слова я произносил уже в остывшем состоянии духа, потому я выдал беспомощной, упавшей заключительной нотой свою неуверенность.
– Нет, Феля, не кончится, – Мао выговорил это с такой безнадегой, будто нам обоим предстояла долгая и страстотерпная пересылка по тюремному этапу. – Как вы посоветуете, может, Олю отослать на время к моей сестре в Вятку?
Мне стало страшно. Вот так сразу. Как будто рубануло межзвездным холодом прямо по горлу. Отослать Олю. Наверное, похожие мысли одолевали обреченных смерти пограничников июньским летом сорок первого: спасти ли близких от грядущего или не поддаваться панике? И тоже был месяц июнь, его томящий излет, но ведь не война же, в самом деле? А стационар за номером 3,14… в периоде заведомо не Брестская крепость. Однако на всякий пожарный я сказал:
– Не знаю. Ольга Лазаревна ваша жена, – в том смысле, что не моя, и подчеркнул последнее.
Мао по-собачьи посмотрел на меня, будто ответил: «А ваша любовница! Неужели, молодой человек, настолько вам все равно?». Показалось, наверное. Или нет? Но я уже не мог, как прежде.
– Я бы отослал, – пришлось начистоту. – Только Ольга… Лазаревна не согласится.
Что это было? Объявление войны? Мы с Мао открывали военные действия в ответ на провокацию мумии тролля? Гражданским здесь не место? Не зазвучала бравурная музыка, ни снаружи, ни изнутри. Кто сказал, что война начинается с торжественного парада и сопутствующей ему победной жажды? Чушь, не верьте, теперь я знаю по себе. Она начинается, любая, захватническая или справедливая, всегда животным страхом утопающего, и всегда, слышите, всегда! хочется взять непоправимые слова и решения обратно. «Война есть ожидание конца» по выражению обожаемого мной Александра Зиновьева, из стихотворных набросков Крикуна. Я думаю, даже у Гитлера и Наполеона было так. Потому что, они не всеведущие божества, чтобы ни воображали о своей особе. А это значит, никто не предвидит наперед исхода, и никто не миновал мороза, продирающего по коже, от созерцания пропасти, в которую опрометью собираешься ринуться вниз. И что, вероятней всего, сломать себе шею.
До утра мы все вместе, включая семейство врачей Олсуфьевых, патрулировали родной, чуть было не разоренный улей. Махали после драки кулаками. А может, репетировали то самое, военное начало. Кудря все волновался о злополучных ключах и перспективе каверзного расследования, но Мао вяло огрызнулся в ответ на его робкие намеки-оправдания. Ключи, ну что, ключи? Один комплект, от черного хода на чердаке, он сам отдал строительному бригадиру – надо же и крышу починить когда-нибудь? Кто-то сделал дубликат, или попросту спер у подрядчика под пьяный балдеж. Правда, неторный путь через слуховое окошко, если только на крышу тебя раньше не доставил услужливый Карлсон, под силу разве акробату-циркачу или воздушному гимнасту, но Кудря мудро предпочел об этом не заморачиваться, а поверить Мао на слово. Тем более слово это было, что целебный водопад на его конфузливую мельницу.
Я тоже хотел задать свой вопрос, последний, не дававший мне покоя. И адресован он был бы Карине Арутюновне. Как могло случиться, чтобы Зеркальная Ксюша, неловкое и послушное существо, словно бы незримой ночной татью прошмыгнула мимо сестринского пульта – опоры и надежды дежурного достоинства? Возле изолятора она оказалась раньше своего медицинского стража, в этом я был уверен, этим я был изумлен, поставить на вид и расследовать? Но мне представился Мотя и бледная женская фигура, возвышавшаяся за его правым плечом, и тогда я отказался лезть не в свое дело. Зато вспомнил: Зеркальная Ксюша тоже была в числе тех немногих, кто заинтересовал «мертвого» Николая Ивановича. Чем? Я расскажу немного ее историю. А обо всем прочем судите сами. Если найдете что интересное.
Она в действительности была дурочка. Не в плане умственного развития, здесь все обстояло гораздо сложнее. Она была дурочка в старинном смысле этого вроде бы оскорбляющего слова. Дурочка – значит сиротка-простолюдинка, не слишком нужная даже ближайшей родне, лишний рот и кусок хлеба. Хотя в случае Ксюши – Ксении Марковны Бережковой, если сверятся по метрике – паспорта у нее отродясь не имелось, родня ее казалась далекой от бедности. И кое в чем влиятельной.
Родной ее дядя, – об имени, отчестве и фамилии данного героя история, которая болезни, скромно умалчивает, – служил, согласно официальной информации, в одиозном для советских времен учреждении. Кажется, второе управление комитета безопасности, занимался чем-то жутко секретным или выдаваемым за таковое. Показательно шел по карьерным ступеням наверх. Племянницу, осиротевшую лет этак десяти от роду, он вроде бы принял на свое попечение, находясь на служебной лестнице между под– и полковничьим чином. Все бы ничего. Его под-полковничиха не протестовала. Напротив, поначалу обрадовалась, своих детей у государственной четы не имелось. Сытый пайковый достаток, двухкомнатная квартира у метро в Сокольниках, не бог весть какая благодать, но в перспективе маячил выгодный кооператив. А что? Щит и меч тоже держат в руках люди из плоти и крови, им тоже надо где-то жить, и лучше в приличных условиях. Вряд ли они были рвачами, не тот уровень и не та структура, но и от бытовых перегибов счастливого социализма старались держаться в стороне. Положение им позволяло. Усредненное счастье на благо родины, наверное, было их девизом. И счастье то вышло бы более полным, если бы не ребенок-приемыш.
Поначалу положение не выглядело катастрофичным, наоборот, с надеждой поправимым. Тяжелый нервный стресс, утешительно сообщили дяде и тете без притворства желавшие как лучше невропатологи. Девочка пережила смерть обоих родителей – чудовищная нелепость, умерли именно в один райский летний день, в рейсовый троллейбус врезалась цистерна с бензином, живой факел, и мало кому удалось спастись. Уж конечно, в их числе не оказалось семейной пары рядовых скромных конструкторов: что-то связанное с автоматическими регистрирующими системами докомпьютерной эры. Ехали на «птичку», на остатки отпускных грошей приобрести своей дочурке выбракованного щенка спаниеля. Уже тогда маленькая Ксюша отличалась повышенной психологической неустойчивостью, и вот посоветовали для обретения душевного равновесия… Приехали.
