Впереди всех кругленькая фигурка Моти, ничуть не забавная. Так мог стоять только монумент Наполеону, одним своим видом отразивший атаку эскадрона британской кавалерии. За ним, словно шахматный клин белых пешек – Сергий Самуэльевич Палавичевский, он же Конец Света, дальше наискосок, перекрывая пространство коридора «путешественник» Витя Алданов, по прозвищу «Кэмел», рядом братья Гридни уверено крепко держались за руки. Но то, что поразило меня больше всего! Зеркальная Ксюша за правым плечом Моти, с перекошенным от дремуче первобытного страха и в то же самое время торжествующим лицом. Будто она совершила нечто омерзительно чудовищное, но и единственно полезное в своей сути. Мимо Карины Арутюновны, вечно бдящей, каким образом она прошла? Ведь невозможно же! И уж, во всяком случае, не с дозволения суровой дежурной она здесь. Еще я услышал, как Мотя отцедил ей всего лишь пару слов сквозь сжатые в гузку, точечные губы, ничуть не поворотив круглой, совиной головы:

– Верни на место. Немедленно, – это прозвучало, как настоящий приказ. О чем? И что вернуть? Выяснять было недосуг и неважно. Мне показалось, женский силуэт за его правым плечом без возражений растворился в больничном, скудном полумраке.

Я так и не пришел на помощь своим коллегам по несчастному дежурству, потому что Мотя вдруг осадил на месте, пригвоздил меня взглядом, точно выстрелом в упор. Не взбешенным, нет. Уничижительно раздраженным, или скорее презрительно начальственным:

– Ну, что!? – бросил он мне, словно последней собаке.

Я развернулся прочь. Лучше я сам. За Мао и Ольгой Лазаревной. Так лучше. Лучше. Я считал шаги на ходу. Умывался стыдом и сожалением от собственной недоверчивой дурости, от окаянной безалаберной забывчивости, и шагал. Ведь не кто иной, как Мотя меня предостерегал! И ношу возложил тоже на меня! Я на время думать забыл про Лидку. Вспомнил, когда уже скорым поездом проносился мимо игровой. Вернулся, чтобы еще раз предупредить – кончится передряга, выведу. Игровая была пуста.

Я подумал тогда, это хорошо. Хоть что-то разрешилось в мою пользу. Бедная моя, покинутая гостья, она оказалась сообразительней хозяина, даже бутылку унесла. Я опять ничегошеньки не понял. Моте надо было треснуть меня, наверное, целой кроватью по башке, чтобы я, наконец, уразумел.

Дурдом наш следующие полчаса стоял, что называется, на ушах. Мао хлопотал у постели Феномена, зачем-то обложил ему голову льдом, мерил пульс и давление, кажется, Гений Власьевич хотел его отогнать, но не было лишних сил. Просто Ольга и за ней Карина Арутюновна, с делано миротворческими выражениями на испуганных, осунувшихся вдруг лицах, скользили от одной палаты к другой, успокоить и не допустить паники. Но паники среди пациентов не было и в помине, на их старания улыбались вежливо, и затем послушно укладывались на убогие койки, чтобы тотчас с любопытством подняться опять. Будто играли в однообразную игру. Ванька-встанька, лечь, встать, лечь, встать. Я и Кудря тем временем спустились украдкой на первый этаж, оттуда – на помпезные ступени крыльца. Закурили одновременно, как автоматы-близнецы, хотя Кудря баловался табачной отравой крайне редко, поэтому его нервные затяжки уже сами по себе указывали на чрезвычайность положения. И только потом мы оба сообразили, Кудря, по правде говоря, меня опередил.

– Ты двери-то запер? Обратно? – ах, напарник мой, Вешкин, попал под дых! Как вышли на крыльцо, обе створки были настежь. – Так запер или…? Эх, ядрить!

Если бы! Только в тот момент я вспомнил. Не запер, прикрыл. Олух такой, не хотел возиться, да и Лидка не дала. Она словно русалка, защекотала и коварной песней утянула в придонный морок, едва мы успели войти, приглашая будто бы в шутливую погоню за собой. Я и погнался, думал еще, успею вернуться, подумаешь, замок-другой. Не должно случиться никакой преднамеренной гадости именно в такую счастливую ночь, не может у жизни быть слишком жестоких подвохов, изредка ей свойственны и дары. Сладкое заблуждение, вышедшее мне боком. Ключи – гремящее стальное кольцо, – оттягивали и сейчас дырявый местами карман моего служебного халата, да что толку? Я не запер дверь. Своими руками впустил неизвестно кого. Но даже тогда я не отнес на ее счет ни единой плохой мысли. Не посмел. Да и кто виноват? Разве это Лидка имела за собой непреложные рабочие обязанности? Или все-таки я, медбрат Коростоянов, раззява и допустивший роковую оплошность служитель? Мое проклятое свойство никогда не винить других, если можно терзать себя, подвело меня бесповоротно вновь.

– Что делать-то? – тревожно напомнил мне Кудря.

Он не собирался меня подставлять, оттого, что тем самым обрекал на опалу себя. А я тем более не смел подставлять его, обмолвиться хоть словом, что Кудря знал, но как было бы ему не знать? Оставалось врать во спасение. Нас обоих. Подонисто, но ничего не поделаешь.

– Значит, для протокола. Медбрат Вешкин исправно и неусыпно нес вахту наверху. Медбрат Коростоянов отошел по нужде. Когда все случилось. Так держать! Согласен?

– Согласен, – не без поспешной лукавости подтвердил за мной Кудря. – Задрых, как сурок в норе. Что ты будешь делать, ёкарный бабай!? Как отрубило. Думал, раз ты там со своей, чтоб о Маришке не скучалось, сосну чуток. Кто ж знал?

– Никто не знал, – утешил я Кудрю. – Ну, уговор? – я протянул ему заметно дрогнувшую руку ладонью вверх. Мокрая была ладонь.

– Уговор, – он дал мне свою, тоже потную. Не от жары, от нервов. – А чего они от Феномена хотели?

– Кто они? – не понял я.

– Там были двое. Бритые наголо, здоровые. В черном. Я их вспугнул, наверное. Драпали по коридору и орали. Со спины не разглядел, что за рыла такие. Забоялся еще – наши и вдруг откуда ни возьмись в проходе, вышли на шум, а тут беспредел. Мотя маленький совсем, соплей перешибешь, могли ударить или затолкать, – он говорил сумбурно и будто плевался словами. Но переживал всерьез, за того же Мотю, это было без нарочной рисовки. Да и зачем передо мной?

– Обошлось все, и ладно. Кто чего хотел, без нас разберут, – утешил я Кудрю.

– Как думаешь, Мао теперь в ментовку звонит? Наверное, в самый район? – опять обеспокоился Вешкин.

– Делать ему среди ночи нечего! – уж натуру главного я успел узнать хорошо. – В лучшем случае завтра навестит Пешеходникова и подаст заявление о хулиганстве. Ущерба-то нет. Феномен жив, здоров, ну, разве веревка, а вернее всего, заявление не примут. Оно надо? Лишний головняк! Скажут, небось, смотрите за своими психами лучше, сами друг дружку и связали, а тебе, медбрат Вешкин померещилось. Отмажутся, как в воду!

– Дай-то бог! – вздохнул с заметным облегчением Кудря.

Я не посмел его винить. Хотя бы потому, что самая честная-пречестная милицейская фигура – пожелай тот же Пешеходников в святости немедленной канонизации, – все равно бы поделать ничего не смогла. Нечего ей было делать. Максимум непреднамеренное хулиганство, спишут на пьянку, фигуранты – лови ветра в поле, ну плюс халатность на рабочем месте, вообще не в компетенции участковой службы. Ни взлома, ни покражи, разве моральный ущерб. Да и кому возмещать? Полудохлому психу? Он и жаловаться не имеет права, как лицо недееспособное.

И тут я отчетливо понял, что не поможет никто. Это наше частное дело, и постоять за себя придется самим. Если вообще возможно постоять. Если прав Мотя. Если бойцов послал «мертвый» человек Николай Иванович. Верить или не верить? Сомнение было, было! Прежде, чем раскрывать глаза нашему главному, я должен был убедиться самолично. Прежде, чем хоть что-то предпринять. Вам, может быть, удивительна моя тогдашняя нерешительность? Со стороны легко судить. Но все же. Определенный стереотип мышления ограничительно присутствовал во мне. Пациент и надзирающий за ним, приятели только наполовину в идеальном случае, на ту, где гусь свинье товарищ. Но мимо очевидных и начинающих попахивать гробом совпадений пройти я тоже не посмел. Мотя втравил меня в катавасию. Могущую перерасти в катастрофу, пусть он и отвечает. По крайней мере, на мои вопросы. Идти к нему отчего-то было жутко. Не идти – глупо.