Ника вскоре вернулась с колбасой. Любительской. («Докторскую» всю жиды съели – так пошутила. Как многие южные потомки казачьих родов, евреев она презирала – сама не зная, почему). Принесла и хлебушка. Бородинского. И сдобных булочек – с маком. И … о, нет!.. о, нет! Еще сто раз – о, нет! Две упаковки «по четыре» пива марки «будвайзер». Леонтий даже не сделал усилия над волевым параличом – духовно собраться и скромно отказаться. Он лишь обреченно пожалел себя. С утра выпил, весь день свободен – едва ли на белом свете существует вторая такая же однозначно, без исключений, исполняющаяся мудрость. Ладно, сегодня воскресенье. А завтра понедельник, и опять эфир на студии у Граммофона. Но, во-первых, Граммофон после трагедии черепного ранения, приключившейся с Леонтием, не только осуществил наяву обещанный сюрприз в виде двадцатипроцентной «черной» гонорарной прибавки, вдобавок к «приятностям» сам лично к страдальцу подобрел – срабатывал менталитет «не смей обидеть инвалида, если хочешь быть, как Бред Пит» (или иной какой истинный американец). А во-вторых и в главных – завтра у микрофона сядут один «бурчун» и один «бубнила», так что Леонтию ничегошеньки делать не придется, разве вставлять время от времени хохмочки для «разбавления» атмосферы.
Кто такие «бурчун» и «бубнила»? Эти понятия как раз не Леонтий выдумал. Были они Косте-Собакинского изобретения. Потому, как определить их мог скорее частый зритель и слушатель «умных» передач, а вовсе не их творец или выпускающий редактор. «Бурчун» в этой парочке считался существом менее вредоносным и более егозливым. Не для ведущего – тому, как раз оба «кадра», и первый, и второй, были сущим дед-морозовским подарком. Для слушателя – «бурчун» казался более выносимым. Ибо «бурчун» это такой род относительно мирного знатока, который ничего путного от себя не говорит, зато чужое поносит сплошь и рядом, но аккуратно. Чтоб не получить судебную повестку – обвинение в злоумышленной клевете, или – что проще и чаще, «фейсом об тейбл», если непосредственно обиженный уверен в своем физическом превосходстве. Поэтому «бурчун» ругает все помаленьку: общая культура деградирует, авторское кино загнивает, государство дает мало, требует взамен – а взамен ничего не требует, ему, государству, плевать, что самое обидное, чиновники – бюрократы, причем все поголовно, сплошные дураки на дорогах, и все дороги в дураках – тут непонятно, кто имеется в виду, те, кто ездит, или те, кто строит, или просто «ГИБДДэшники». Непонятно оттого, что никогда «бурчун» конкретно ни единой фамилии не называет, и не назовет, он-то не дурак, а говорит и ворчит обо всем так, в общем. Зло, красиво, порой удивительно метко, но! Без имен, граждане, без имен! Образно! Образно!
«Бубнила» совершенно иной коленкор, противоположный характер. Это – проклятие скорпиона, плешь чумной крысы, аватар мумии Брежнева. Неизвестно, что хуже и все одинаково плохо. «Бубнила» это…, это такой человек… тяжелый человек, в общем. Он не ругает, нет. Он не говорит, не вещает, не жжет глаголом – он изъясняется. Как испражняется. На людях. Но с достоинством. Как правило, он лектор высшей школы, или научный сотрудник среднего ранга, но не ниже кандидата наук, все равно каких, или самый смак! непонятный заместитель непонятного директора непонятного института, занимающегося невесть чем – то ли сбором информации о частоте наследственных заболеваний среди арабских террористов, то ли историографией большевистского подпольного движения в Восточной Бурятии. Большую часть взрослой своей жизни он обременен как раз тем, что шатается по всевозможным эфирам – по его словам: не вылезает из телевизора, или из интернета, или из радиодинамика. Шатается безвозмездно, без разбора, без отказа. Куда только ни позовут. Хоть в «Спокойном ночи, малыши», хоть в «Криминальную хронику». С удовольствием «бубнила» бросается на любую амбразуру, закрывает собой любой вражеский дот – иначе, им удобно затыкать дыры, если нужно найти «гостя в студию» в последний момент. У добропорядочного и добросовестного редактора таких «бубнил» как правило, в загашнике целый список. А поскольку всякий добропорядочный и добросовестный редактор меняется со своим соседом из дружественной программы, то очень скоро такими «бубнилами» наполняются все возможные списки потенциальных интересных «людей на крайний случай». Правда, как раз именно в «бубнилах» ничегошеньки интересного нет. Иначе они бы ценили себя, и не шастали, где попало, угождая и лизоблюдствуя, лишь бы позвали, лишь бы не выпасть из обоймы, лишь бы… они уже не могут себя представить без «ящика», хотя никто никогда не запоминает их в лицо, хоть тысячу съемочных часов кочуй из передачи в передачу – а у них бывает и по два эфира в день, чем не может похвалиться иная «горячая» звезда, – и никто в конечном итоге не в состоянии сказать: о чем же битый час толковал зрителю и слушателю этот самоуверенный, безостановочный человек? Потому что – ни о чем. Зато хорошо поставленным голосом, раскатисто охватывающим невидимую аудиторию, зато – обстоятельно и без тени сомнения и вообще какой-либо эмоции, как будто читает нескончаемую диспетчерскую метеосводку авиапилотам, чтобы те не слишком отвлекались на бубнящий в стороне голос. Их смотрят и слушают в основном подневольные родственники и знакомые, и вовсе не затем, чтобы постичь благодаря ближнему своему истину в последней инстанции, а для бытийно-сакраментальных замечаний вроде: «опять на Зайцеве новый галстук, надо же, в горошек! Купил в Стокгольме, небось, сучий сын», «Ляля, Ляля! Только посмотри, наш Гарик! Как он похудел. Надо позвонить Ниночке и спросить, что за диета такая». Но «бубнилы» не падают духом, они надеются. На славу, на признание, на Нобелевскую премию мира, наконец! (по физике или химии кто ж им даст, чтобы ее получить, работать надо, а как раз делать это «бубниле» абсолютно некогда). Надежда не умирает в них, никогда, поэтому они ходят и ходят, и будут таково поступать вечно, пока не иссякнут мировые радиоволны и не пресечется стремительный поток интернета. Иногда их действительно узнают – абсолютно случайно, примелькались, бывает, кто-то и запомнил, если фамилия очень проста, или напротив, чрезвычайно необычна, как отпечаток коровьего копыта на городском свежем асфальте. Ни у кого не отложится в памяти, к примеру, профессор Старолисовский, но доцент Чудило имеет весьма вероятные шансы на выживание. И тут, опытный человек, не зевай! Можно выжулить поход в питейное заведение, «на шару» от расчувствовавшегося узнанного, или даже приглашение на международный конгресс – ах, у нас чрезвычайно интересно, обязательно приезжайте послушать, у меня там большой доклад, часика на четыре: о погонных метрах, традиционно отпущенных на стандартное курганное захоронение у равнинных тюркских племен доисторической эры. Ах, вам не позволяют средства, не то бы вы с удовольствием? Ничего, я внесу вас в список, за казенный счет, кого-нибудь маловажного в шею, ничего, а вам полезно, будете проходить по документам как мой секретарь. Где конгресс? А в Копенгагене, в нем самом, да, первоначально планировали в Париже, но достался Копенгаген, это тоже неплохо, согласны? Вот и чудненько!.. И вносит, и приглашает, только изображай свободные уши, и вполне вероятно посмотреть этот самый Копенгаген «за просто так».
Только с чего он, Леонтий, вдруг, развоевался? И «бурчун» ему плох. И «бубнила» скучен. Нику вот – по кочкам пронес. А бревнышко-то в своем глазу, по размеру достойное первого «ленинского» субботника? От «безбилетных» прогульщиков по жизни далеко ли ушел? Тянет пивко с утра в чужой постели. Завтра пойдет трепаться в эфире о чем? О том, куда повезут разговор «бурчун-бубнилы», и послезавтра – тоже займется какой-нибудь безобидной фигней. Разве, нет? Будь честен наедине с собой, Леонтий! Какая твоя цель? Куда бредешь ты? Чего жаждешь более всего? Ну, кроме благополучия Леночки, здоровья близким своим, и по возможности помереть относительно безболезненно в своей собственной кровати. У тебя ведь, мил человек, постоянного места работы – и то, отродясь не было. В трудовой книжке одна единственная, старинная запись – библиотечный консультант Фонда Поддержки Краеведения. Остальная деятельность – по договору. Временная. Пришел – ушел, разонравился – под зад ногой, потер синяк и – походкой «вразвалочку» – наниматься на похожее «отхожее» место. Свободный художничек, бля! Гляди, Леонтий, так ничем все и кончится – глотнул пива и приуныл – не «безбилетник» ты, конечно, но типус еще тот. Из тех, кто вечно ездит в трамвае на «колбасе», висит на подножке – в вагон без платы тебе стыдно, а ехать надо, что делать, вот вопрос?! Пальмира, да. И Филон тоже, хотя бы и Медиотирренский. Может, оба они твое спасение и есть? А ты? Бесхребетник, молекула, стволовая клетка вселенского раздолбайства! Встал и пошел! Восвояси, быстро!
