Ехали втроем, Вилли, Василий Терентьевич и Рафа. Во избежание «мало ли чего» машину вел Скачко. Костюм, гример и иже с ними были отправлены вперед. И ничто не мешало сосредоточиться на грядущей военной операции.

– Вы, генерал, не переживайте, я со сцены буду смотреть. Все равно у меня «фанера» на подстраховке. А как увижу – дам знак. Ты, Василий, тоже гляди в оба.

– Учи ученного, – огрызнулся Скачко. На людях Василий Терентьевич и Рафа препирались постоянно и не всегда придерживаясь цензурных нормативов. А вообще-то ладили меж собой неплохо и работали складно, как пара разномастных, но добросовестных лошадок.

Единственно, чего не выносил Скачко, так это жалоб со стороны Рафы на несчастную любовь. Потому что отношения Совушкина и прекрасной, чернобровой Илоны зашли в тупик и не желали оттуда выходить. Чем большую страсть в ухаживаниях выказывал Рафа, тем холодней и пренебрежительней обращалась с ним возрожденная и обновленная за счет генералиссимуса звезда. Однако, не прогоняла совсем. Но и благодарностей за первое трудоустройство и хлопоты Рафе не выражала. Держала на поводке и не подпускала близко. Лена Матвеева, однако, Илону всячески оправдывала. И новая карьера складывалась у госпожи Таримовой успешно, и душевное равновесие лишь недавно вернулось на свое место. Понятно, Илона не хочет рисковать. К тому же, Рафа, что и говорить, впечатление однолюба никак не производил. Тут разумнее всего выходило обождать. Что влюбленного Рафу никак не утешало. А крестоносцам от Илоны по-прежнему не предвиделось толку.

Концерт перевалил за половину. Рафа должен был выступить во втором отделении. Но Дружникова в зале пока обнаружить не удалось. Хотя и Василий Терентьевич, и Вилли, и сам Рафа под различными, благовидными предлогами отирались у сцены. Нашли и «Армяна» с губернатором Приходько и Полину Станиславовну с папашей и мамашей. Рафа опознал даже «призрака оперы» господина Стоеросова, которого пару раз встречал на светских тусовках менее крупного калибра. Но Дружникова не было нигде. Оставалось надеяться – может ко второму, заключительному отделению он все же объявится. Рафа клятвенно заверил, что во время своего номера глаз с зала не спустит, и велел осветителю направлять прожектор на зрителей, якобы, для пущего контакта.

А вскоре Рафа вышел на сцену. Слава богу, что за его спиной мощным редутом стояла «фанера». Потому что, ко второй песне Рафа сделался сам не свой. Скачко нарочно погрозил ему кулаком из-за занавеса – но бедняга Совушкин не попадал движениями губ в звучащие слова, весь бледный как поганка и потный как филин, казалось, прямо на сцене он грохнется в обморок. Вилли тут же загорелся надеждами. Вдруг Совушкин узрел в зале Дружникова, оттого и пришел в невменяемое состояние. Однако, прискакавший за кулисы неизящным козлом, задыхающийся Рафа разбил его надежды вдребезги. Беспорядочно тыча пальцем куда-то в правый, дальний угол зала, Совушкин, срывающимся голосом гукал и ахал, безуспешно пытаясь вернуть себя к членораздельной речи. Скачко сунул ему бутыль с минеральной водой. Рафа глотнул раз, другой, и, спустя минуту, наконец, заговорил нормально.

– Во беспредел! Ну, вы видали!

– Что? Кого? Рафа, ты нашел? – затеребил его генералиссимус.

– Ага, нашел. То, что не искал! – возопил Рафа и опять стал отпаивать себя водой. – Вот стерва!

– Какая стерва, кляча ты водовозная! Не мудри, пальцем покажи, кого ты нашел! – прикрикнул на него Скачко.

– Там. Там! – несколько раз трагично произнес Рафа и показал пальцем.

– Что – там? – не понял его генералиссимус.

– Она. Илонка. И не одна. Второй ряд от прохода. В углу. С каким-то хмырем. Даже не болотным, а из радиоактивного отстойника, – высказался оскорбленный Рафа. – На ушко ей шептал! – завопил Совушкин. – Сейчас пойду, вызову его и морду на бифштексы разнесу!

– Никуда ты не пойдешь! И вообще. Погоди, остынь малость. Может, это не она, – попытался утихомирить его генералиссимус.

– Ну, как же не она? Она! Да вы сами, генерал, взгляните! – и Совушкин подтащил Вилли к краю занавеса.

Вилли взглянул, куда указывал Рафа. И остолбенел. Вернее будет сказать, охренел. От того, что увидел.

В дальнем, не самом престижном секторе, но все же в партере, а не на балконе, в действительности сидела Илона. В обществе Сергея Платоновича Кадановского! Рафа и Василий Терентьевич, уж конечно, ничегошеньки не поняли, никто из них не знал Кадановку ни лично, ни понаслышке. Но Вилли, даже с такого расстояния, безусловно опознал его вальяжную, исполненную дешевого светского блеска, фигуру, с приклеенной, белозубой улыбкой на лице. Только нечего было госпоже Таримовой делать в его компании. Да и знакомство их представлялось генералиссимусу маловероятным в повседневных, случайных обстоятельствах жизни. Значит, знакомство то не было случайным, а получалось многозначительным и разоблачительным бедствием. А ведь ни ему, ни Лене личность Илоны и на ум не пришла!

Что, впрочем, было понятно и обоснованно. Илона не принадлежала к числу крестоносцев, сбежав в страхе после одного только намека на предложение генералиссимуса. Опека же над госпожой Таримовой со стороны Лены и Рафы Совушкина рассматривалась, как отчасти и благотворительная операция. Где Илона представляла нуждающуюся в участии и защите, слабую сторону. Потому-то никому не ударило в голову, что предателя надо искать вблизи, а не среди крестоносцев. Подумать на Илону, было все равно, что детективному писателю грубой и неумелой пятой попрать все законы жанра. И определить в убийцы раненного бандитской пулей полицейского его собственного соседа по реанимации. Который, вдруг, ни с того, ни с сего, восстал из коматозного обморока, и от нечего делать придушил кислородной подушкой больного на соседней койке.

Вилли раздумывал на сей раз недолго. Хорошо уже, что его крестоносцы вне подозрений. Самый тяжкий, гнетущий груз, к счастью, свалился с его и без того обремененной души. Но поведение Рафы следовало немедленно разъяснить. Для его же и общего блага. И Вилли выполнил свое давнее намерение. Взял одного из крестоносцев, в данном случае, Совушкина, за шкирку. В прямом смысле слова.

– Вы что? Вы что, генерал? – растерянно барахтался Рафа под крепкой в решимости дланью своего начальника. Вилли был выше его ростом почти на голову, и оттого Рафа натурально повис, задыхаясь в тугом вороте обсыпанного блестками костюма.

– Давай, давай, живее! Потом объясню, горе мое! – для вразумления Вилли отвесил еще и пинка под зад испуганной звезде. – И ты, Василий, сворачивай удочки! Поехали отсюда, да побыстрее!

– А как же клиент? – обалдело спросил его растерявшийся продюсер.

– Вышел весь! Операция отменяется! Давай, Вася, давай, скорее! Потом все объясню, я же сказал, – взмолился генералиссимус. Для ясности добавил, шепотом, чтоб не услыхали посторонние:

– Не приедет Дружников-то! Да и не собирался он.

Ничего не выдавая по дороге, как ни умоляли его приставучие и озабоченные крестоносцы, Вилли в лихорадочной спешке подрулил на джипе Василия Терентьевича к дому Лены. Она, конечно, не спала. Ждала сообщения о провале или об успехе. Хотя в последнем и сомневалась. Потому, что сама еще была жива. Значит, цена за победу еще не была уплачена. Но все же надеялась на чудо и на невозможное лучшее. И с порога, едва открыв дверь, узрела крах своих надежд.

Вилли коротко изложил Лене суть увиденного в Кремлевском Дворце, попутно вставляя комментарии для ничего не понимавших крестоносцев. А те, уловив смысл угрозы, стояли поодаль с открытыми ртами. Рафа, будто осьминожка, менялся в цвете лица и в его выражении. Переходя внезапно из бледного состояния страдающего Вертера к пунцовому гневному искажению.

– Теперь главное! – почти свирепо, с безжалостным и карающим взором, подступил генералиссимус к Совушкину. – Я хочу знать в мельчайших деталях, что именно, ты, Рафа, поведал Илоне о наших делах. И упаси тебя силы небесные соврать.