Естественным и самым быстрым оказалось побуждение покончить с автором послания если не с помощью Муслима, то, по крайней мере, самому запачкать руки. Что двигатель может быть идеальным орудием убийства, Дружников понял еще тогда, когда воспользовался им против Танечкиного мужа. Двигателю равно безразлично, благое или дурное начало руководит его хозяином. Лишь бы желание было искренним, и у жертвы не имелось бы собственной паутины. А уж Ленку Матвееву прикончить самому вышло бы истинным наслаждением. Но чересчур опасно. Ох, не к добру эта фраза в письме: «не советую предпринимать необдуманные меры, на сей счет имею традиционную страховку». Понятно, какую. Ему бы совсем чуть-чуть выиграть время. Громадная промышленно-финансовая империя, созданная Дружниковым потом и кровью, преимущественно чужой, вот-вот должна была преобразоваться в империю политическую. Змееныш вылуплялся из яйца. Недаром окучивал Дружников кремлевские огороды. Выборы, и не какие-нибудь, а президентские, не за горами, и кто будет иметь на них самый высший шанс? Дальше уж он развернется. Единственная темная лошадка и камень преткновения как раз и есть та самая организация, которая надежно прикрывает стерву-Ленку. Дружников, чего уж греха таить, их всех побаивался. И не на шутку. Причин к тому имелось достаточно. Не говоря уже о тайном арсенале Лубянской крепости, по слухам, самом сверхъестественном и неожиданном. Может, у них свой Мошкин имеется, да и реального Мошкина с подачи той же Матвеевой разве не по силам им заполучить? Никогда, пусть он даже сдохнет от перенапряжения, всю эту громадину, пронизанную каналами темными, держать в подчинении с помощью одного двигателя не удастся. И Дружников славному детищу Феликса Эдмундовича со всеми своими наполеоновскими планами – лишний гвоздь в железном сапожище. Не пойдет Лубянский форт к нему в услужение и добровольно не выкинет белый флаг. Это тебе не армия, не Государственная Дума и не Кабинет Министров. Эти сами все могут и сами все хотят. Да на беду желания их, зараженные все той же бациллой неведомой государственной пользы, которую Дружников в упор не видел, лежат в плоскости, ему противоположной. Вот и получится рак и щука, хорошо хоть еще без лебедя. Потому ссориться с Лубянскими викингами ему никак пока нельзя. Ну, да ничего. А вот после выборов!.. После тоже нельзя. Зато можно подкупить и заинтересовать, аккуратно заигрывая и ублажая. А до тех пор Матвеева пусть себе живет. До будущей весны. Когда все решится. Дружников на происки против конкурентов и тайную полицию не намеревался тратиться, надеялся на две самые надежные вещи в мире. На себя и на свой вечный двигатель.

С Матвеевой он потянет время. Согласится для виду помиловать Анюту, а там уж долго и нудно будет торговать условия и требовать гарантий. О молчании и невмешательстве. Дружников немедленно принялся обдумывать свой «ответ Чемберлену». Да наплевать! Он тоже напишет письмо, а Муслим кинет его прямо в почтовый ящик квартиры. Сегодня двадцать второе декабря, пока Матвеева получит и распечатает, не каждый день дома, плюс, допустим, два дня. Значит, на двадцать четвертое. Где? Да здесь же. Пусть придет на общих основаниях через приемную, как просительница. От возможности, хоть и наивной, унизить свою врагиню, Дружникову стало сладко.

Само же письмо далось Лене нелегко. Вилли вдруг заартачился. Да и она тоже была отчасти виновата. Вернее, тот незапланированный ужин, с которого все и началось. Или еще раньше, когда с Леной Матвеевой произошла непростительная глупость. Себя же уговаривала, что воздает за мужа, спасает подругу и пролагает дорогу торжеству справедливости. Все это, конечно, тоже присутствовало. Только не одно. А хотелось ей, до испуга и в тайне от себя самой, и дальше как можно ближе и тесней общаться с Вилимом Александровичем Мошкиным. Видеть его, слышать его голос, иногда, будто случайно, дотрагиваться до его руки или плеча, помогать во всем, все равно в чем, и чтоб так было всегда. Лена даже и не осознала, как влюбилась, крепко, намертво и без возможности отступления. А ведь знала его «сто лет»! Знала как Вилли, как Вальку, как мальчика Вилку, как друга покойного мужа и как вечного Анютиного рыцаря. Да полно, знала ли? Выходит, что нет. В школьных классах он был ей мало интересен. Правильный, тихий и со странностями, к тому же, чужая собственность. Далеко не красавец, тем более по сравнению с кудрявым, розовощеким, общительным Зулей. Белобрысый и худой как шест Сергея Бубки, не спортсмен и не победитель ученических олимпиад. Лена на посторонние темы общалась с ним тогда досадно редко, воспринимая, скорее, как неизбежную мебель в Анечкином окружении. Вдобавок еще и слабак – дважды при ней мальчик Вилка падал в обморок от обид, нанесенных ему Аделаидовым-младшим. А после Чернобыльской катастрофы и вовсе разнюнился, в больнице мыл горшки. Знай она тогда! Все равно ничего бы, глупая девчонка не поняла.

Затем случился Дружников, которого Вилли притащил в их компанию и на их головы. В этом тоже был в ее глазах виноват. Правда, потом Вилли удачно помирил ее с женихом, но полного оправдания себе не сыскал. А уж история с уводом Ани, почитай, его лучшим другом, совсем вышла из ряда вон. Лена стала его презирать, конечно, заочно. Как же так, не сопротивляться и не сделать ни единой попытки вернуть свое! Тоже рыцарь, называется. В придачу дружил с ними обоими и дальше, как будто ничегошеньки не произошло. Слабак и есть. Но когда Дружникову удалось втравить его в свои сомнительные начинания, Лена мнение переменила, хотя и не до конца. Картины будущего, которые восторженно рисовал перед ними тогдашний Валька, пусть и утопические совершенно, принимали на себя свет его веры и вдохновенной правды, волей-неволей призывали к чему-то радостному и высокому, и Лене тогда же сделалось его жаль. Потому, что она давно поняла, кто такой Дружников и предполагала, как тесно ему будет рядом с радужными планами своего компаньона. И не ошиблась. Но вновь особого внимания на личность Мошкина не обратила. У нее хватало собственных неприятностей. Однако, Лена, в силу давнего знакомства, как бы само собой разумеющимся образом, стала захаживать в однокомнатную берлогу отлученного изгнанника, и не столько сочувствия ради, сколько от того, что надо же было ей к кому-то пойти. Они не делились горестями, а тихо выпивали в беседах ни о чем. Но после Зулиной гибели все поменялось. В ее учреждении добросовестные наставники приучили Лену складывать два и два, хотя бы эти двойки и не были видны явно и напрямую связаны. Жалость ее преобразилась в интерес и участие. И Лена открыла для себя новый смысл жизни. Слабак и неудачник на ее глазах переродился в личность загадочную и удивительную, чем дальше, тем больше достойную восхищения. Лена уже не понимала, как это она могла когда-то думать иначе.

На первых порах бороться с непрошенным, незаконнорожденным чувством Лена не могла, просто потому, что не знала о его существовании. А когда узнала, то некоторое время пыталась выдать за естественную симпатию братьев по оружию, и бессмысленно обманывала себя. Пока дело не зашло слишком далеко, и обычная дружба стала для Лены не только неудовлетворительным, но и тягостным вариантом отношений. Пришлось узнать и жгучую ревность, и обиду на несправедливую жизнь, научится хитрой стратегии заманивать и расставлять капканы. С Зулей все было как-то проще и дешевле, возможный проигрыш не носил на себе печати катастрофы. И ведь Лена все знала про Вилли и Анюту. Экзамен на верность и прочность оказался страшен. Она, как библейский Иаков, билась с богом и ангелом, и так же покалеченная, но победившая, встретила утро. Решение оказалось жестоким и простым. Пока она нужна Вилли, пусть он будет ее. Хоть малой частью. Потому что в его сердце ничего изменить нельзя, это так же понятно и непреложно, как обращение небесных тел. После, если все получится, и Аня с их помощью ускользнет из лап Дружникова, что же, пусть возвращается к ней. Лена не уподобится его мучителям и отпустит любимого на все четыре стороны. Даже придумает и сделает так, чтобы ему легче было уйти. Но до этого еще ой! как далеко. И каждый имеет право на толику счастья.