Отчего он спросил? Отчего нелепая мысль пришла ему в голову? Мысль, оказавшаяся впоследствии ничуть не нелепой, но на поверку удачной и находчивой. Вся истина заключалась в том, – хотя и тяжко признаться самому себе, – ни к какому побегу не был он готов, ни морально, ни материально, ни тем более, физически. Старался, будто и подсознательно, отсрочить, отстранить, отодвинуть – возможно, бесповоротное прекращение нынешней его, устоявшейся реальности, и перемену текущего спокойного бытия на черт знает что, на крысиные бега, на шараханья от тени, – он не мог не пойти, в девять вечера был положен ему предел, но и пойти – не мог найти в себе силы. Потому спросил. А не сдает ли дружище Коземаслов в данный момент свою наследную фазенду? Есть надежный клиент, очень денежный – за глаза уверен был, что Пальмира ни в коем случае мелочиться не станет, и за ценой не постоит. Если вариант подойдет. Вместо Сибири. Ванька сперва насторожился, потом с ходу принялся выпендриваться и дорожиться, потом – уразумев нюхом и брюхом, что Леонтий тут финансово не при делах, лицо кошельком стороннее, комиссионных не выгадывающее, и вообще, старающееся «христа ради», тон сменил. На благолепно-откровенно-угоднический. Фазенда, да. Она пока не сдана. Ранней весной это тяжело, хотя у него есть предварительная договоренность с Первого мая и на все лето, от прежних клиентов словесное обещание. Но в наше время, да на слово! Нет, верить нельзя. Никак нельзя. Коземаслов сокрушенно тряс головой, дрыгал рассерженной ножкой, с угрозой поднимал палец к давно не мытому кухонному абажуру. Потому, если за наличные, то… как, прямо сегодня? Даже так? Во сколько? В девять вечера? Зачем ждать так долго? Ах, связь односторонняя. Но люди ищут срочно? Аж горит! Во ка-а-ак? А что вдруг? Понимаешь, Ваня, тут такое дело. Конфиденциальное. Одна дама, моя знакомая… Можешь не продолжать, гнездышко, и все прочее, для взаимной любви, ну ты хват! И платит за все она? А то! У меня откуда? (Вот и записался в альфонсы, счастье еще, что для Коземаслова и всего его окружения это «мужчинский» подвиг, а не вселенский позор, тем и утешил себя Леонтий). Платит не просто сумму, а вдвое против рыночной цены, или как там называется? В общем, платит много. Только строго секретно. Под страхом распятия вниз головой. Чтоб ни-ни! У нее муж не обычный муж, а… Коземаслов понимающе ухмыльнулся и подсказал: муж у нее волшебник! Случись что – заколдует. Если бы, – вздохнул нарочно Леонтий, – сразу прямо и закопает, в его власти. Однако Коземаслов ничуть не испугался, двойная цена затмила ему все – ум, разум, и даже предрассудок. Да и потом, – осенило вдруг Леонтия, – за Ваньку не стоит переживать. Горластый, ухватистый, скандальный, мелочный, четко знающий свои права при общем равноправии, и свои обязанности при общем «либеральном» попустительстве, жаль будет Собакина или кто там придет от него. Ваньку и удостоверение не устрашит, любое, он за двойную прибыль… да что угодно! Не продаст, потому что уже куплен. А запугивать Коземаслова – дохлый номер, тем более, брать на «понт». Не то, чтобы Ванька так уж и был намного отважнее и храбрее самого Леонтия, нет, зато, несомненно, заполошной крикливости и неуемному кипешу его позавидовал бы целый средневековый еврейский кагал в момент угрозы погрома, потому – выпытать у Ваньки нечто, ему не выгодное, и сам бы Лаврентий Палыч спасовал, пришлось бы торговаться. Нынешние хозяева Кости Собакина по счастью торговаться не умели, брали голой силушкой, а против Ваньки силовое воздействие, что решето супротив стремнинной воды. Леонтий все это сообразил за десяток секунд, потому принялся и далее расписывать Коземаслову чудеса грядущей аренды. Сомневаясь и боясь одновременно, в первом случае – что угадал с предложением, во втором – что Пальмира на ближнее убежище нипочем не согласится. Но все равно, мчал вперед, повинуясь одному голому наитию, более не было у него резонов: почему именно свет клином на коземасловской даче?
Леонтий продолжил в первоначальном, нагловатом духе. Кстати, расходы по оформлению дама принимает на себя, но собственно договор на имя… На твое, на твое! – радостно подхватил сообразительный Коземаслов. Услаждайся, сколько влезет, на пушечный выстрел никого не подпущу! Только предоплата… Как же! Все по честному-благородному – за полгода вперед. Ванька тут вовсе запрыгал мячиком на табурете, загалдел восторженно-невнятно, все же не усидел, заметался по кухне. Зачем-то стал совать Леонтию в виде премиального бонуса визитку «своего» стоматолога, который сделает хорошую скидку на зубной протез.??? Леонтий еле успокоил его, пришлось налить, с полстакана хорошей водки «грей гус», приберегал на день рождения Граммофона, пришлось располовинить чистую бутылку, только чего уж теперь жалеть?
А еще последовательно подумалось ему, в тот момент, когда и себе – не смотреть же? – плеснул пальца на три. Ванька как раз ретиво принялся жарить яичницу «полу-омлет» – гибрид болтушки с кетчупом, – спина его мелко вздрагивала от предвкушения: водку он предполагал выудить у Леонтия всю, оттого и взялся куховарить. Далась Коземаслову эта яичница! Хмыкнул предосудительно в сердцах – а чего, собственно он хотел? В пределах гарсоньерки яйца были единственно свежим и приемлемым продуктом, кроме разве рижских соленых сухариков, не оставлять же в холодильнике, тухнуть и гнить на срок, совершенно неопределенный? Что же, смотрел он на Ванькину трепещущую голодно спину и думал. О нем – а он ведь тоже. Из той самой породы, из «сорочье-вороньей», как и тети-дяди-ассенизаторы, нагрянувшие на беду к Сцилле. Только, положеньицем социально-сословным повыше, да пообразованней малость и пошустрее, как раз в силу этой образованности. И не ради пары якутских бриллиантовых гарнитуров и квартирки на юге, но старается Ванька за высокий куш – сандалового дерева ломберный столик, два полотна В. Маковского, из которых одно точно подлинное, полный столовый набор серебра в стиле модерн конца девятнадцатого века, на двенадцать персон, вдовий дом под Питером в целых восемь комнат, не считая погреба и пристроенного гаража, и много чего еще второстепенно-существенного. А так – что разница между шакалящей гиеной или гиенствующим шакалом. Санитары общественного леса и классового самосознания. Дожирают то, что не дожрали перебившие друг дружку серые волки.
Хотя, зря он взъелся. Как раз крохоборная жадность Коземаслова казалась ему воистину гарантом надежности и нерушимости: нет, не подвела интуиция, родимая, знала, кому довериться. Тому, кто серебряный доллар зубами перегрызет – попробуй, отними. Да и потом, главное. Такие, как тети-дяди-ассенизаторы, Коземасловы-Васятниковы, как раз в глубине души истово ненавидят власть, хотя на виду и прислуживают усердно, почему? Возникает вопрос. «Элементарно Ватсон!». Потому что единственно с властью предержащей «сорочинцы» не могут сладить, когда эта власть патриотично хочет у них что-либо отнять, и порой отнимает без оговорок, самое обидное, грабеж происходит, как правило, средь бела дня, явно, напоказ, еще и виноват окажешься. Сбережения, накопления, схоронки, укрытки, сундуки-рундуки, все, что нажито, нахапано, загребуще-завидуще, все-все! «За так» отдай, за дефолт, за облигацию, за девальвацию, за злостную эмиграцию. И радуйся. Не то, хуже будет. Потому каждый Коземаслов давно решил про себя – спросят, так молчи, нашел-потерял, все едино. Молчи, с одной стороны, о том, что имеешь, и по-сиротски поддельно скули со стороны другой, мол, грабят-убивают честного, скромного обывателя. Какой-такой Гусицын? Знать ничего не знаю, и вообще, как раз сейчас пишу в Страсбургский суд по правам человека. Еще и не трогал никто толком, так, едва руку протянули, а уже вопиет, уже – вони пошло, точно от американского скунса, дальше только злее будет. Ни один правоверно-правдоискательствующий, всамделишне-бескорыстный либерал таково не разорется, потому как задаром так и не орут, стимула настоящего нет. Ситуация чреватая. Тут надо разве солидный обменный бонус предложить, чтобы Ванька сдал. А власть, она на этот счет – прижимиста, что и понятно. Заинтересованность у нее казенно-служебная, а у Ваньки, напротив, захребетно-кровная. Такие Коземасловы не одну смену «сорочьих» поколений, поди, с ней, с родимой, играют в догони-найди-утрись-ка. И частенько выигрывают, потому что, в отличие от Леонтия, слишком хорошо знают хитрые правила навязанной игры. И правила те полу-уголовные: никому нипочем не верь, никого, ни мертвых, ни живых, не бойся, но ежели чего просишь, делай так, чтобы дурак сам тебе предложил, а ты как бы условно согласился. Главное же, завсегда чти свою выгоду! А за безгонорарную идею пусть всякие «ириныхакамады» стараются, мы пока в сторонке обождем.
