Но здесь, в письме Сциллы, получалась явная, яркая нестыковка. Будто бы писали к нему сразу две разно мыслящие индивидуальности, однако, без сомнения, одно и то же лицо. Сложные, витиеватые обороты, литературные отрывочные изыски калейдоскопом сочетались в беспорядке с уличными, во многом даже простоватыми и близкими к неграмотности «тинэйджеровскими» выражениями – которые отнюдь не чистая рисовка, и не до конца «эффект возвращения», но перемежающееся, неоднородное «Я» самого автора странного по форме изложения. Говорили в произвольной очереди двое – бесстрашный, грубый сорванец «из низов» рабочих кварталов, и прекрасно владеющий навыками «культурной» письменной речи респондент. И это чуждое ему раздвоение он, невольно и вдруг, голый импульс или сознательное побуждение? – но примерил на себя, как ношенную одежду, удивительно пришедшуюся впору. Потому что и он тоже, в последние недели будто бы двуликий Леонтий: не то, чтобы он искал подлинного себя и колебался меж двух ипостасей, как меж двух опасных огней. Все же, раздвоился. Или удвоился. И стал непонятен сам себе – оттого, что не было более внутреннего человека, цельного, годного для сократовского познания собственной сущности, он чувствовал так, будто бы одновременно и одноместно являл и вылупившуюся бабочку, и ее нетронутую куколку, и не мог выбрать, кто он? Леонтий Гусицын или уже кто-то другой. Он вовсе не сделался крут и бесстрашен, решителен и дисциплинирован в поступках, у него даже не сложилась в однозначную фигу определенная, видимая, конкретная жизненная цель. Не поменялся природный нрав и порожденный воспитанием манерный характер – перевернулись с ног на голову, и деформировались в этом вращении лишь принципиальные ориентиры, как если бы вместо асфальтовых дорог ему приходилось бы отныне, и приходилось вынужденно, брести вновь и вновь через заколдованный лес с выморочными палками-елками. А где теперь находилось гладкое, человеческое шоссе, он словно бы и не знал вовсе, утратил это знание, спросить же было совершенно не у кого. Но хотелось обратно. И не моглось.
Джедай не поведал ему, к сожалению, а может, и к радости – будто бы в оправдание его нерасторопности, – в общем, Николя не сказал ничего существенного по интересовавшему Леонтия вопросу. Хотя вопрос тот, в виду экономии времени, был задан в лоб. Фиолетово. Вот был примерный смысл ответа. Никто сейчас не мониторит такую «парашу». Да и у тебя, Лео, повылазило? Весна на дворе, а с весной пришли проблемы. Политические. Идейные. Национальные. Патриотические. Народные. Россия входит в великое противостояние – не то, чтобы КЛФ в этой теме, но наблюдают, выжидают, спорят и пророчествуют. Какие там течения, да еще религиозные! Недавнее Возрождение АВС, настоящий интеллектуальный Ренессанс – это да! И художественный тоже. Смотрел «Трудно быть Богом»? Не смотрел?! Из какого лесу ты вышел? И это самый модный, самый передовой тусовщик от свободной, некорыстной журналистики? Обормот ты последний, и никто больше. Покойный режиссер Герман из-за тебя, Лео, в гробу сто раз перевернулся. Времени нет? А у кого есть? Постой-постой-ка! Ты в порядке, мил человек? Может, помощь нужна? Может, заманила секта и отбирает квартиру? Ну, не у тебя, у приятеля твоего или у подружки? Бабы дуры, когда их на жалость берут и разводят, что общеизвестно, правда, мужики бывают еще хуже. Ничего подобного? Тогда, какого … ээээ, полотера? Или ты в поповщину ударился? Или Патриархия заказала чего? Чего, чего – мудацкую кампанию какую-нибудь для воздвижения культа РПЦ, транспортировка сомнительного костного вещества – в просторечии, мощей святых, – с помпой и с понтом из пункта А в пункт В, для всестороннего поддержания невежества бытового. Нет? А тогда зачем тебе? Научное исследование? Ты даешь! Не ожидал. И что, серьезно? Я говорю – за ученую степень или так, исторический романчик в суперобложке тиснуть? Монографию? Ого, ты замахнулся! Все равно не могу помочь, знаешь, без обид. Только я не очень понял, новые течения, это какие-такие?
Леонтий объяснил. Насколько вообще мог и понял сам. Типа сайентологов? – с деланным энтузиазмом подхватил Джедай, видимо, ему не терпелось поскорее отделаться от мало интересующего его предмета. Типа, типа – подтвердил Леонтий, – может, кто-то решил поклоняться арахнидам из другой галактики, а может, определил в высшую божественную расу микроба обыкновенного. Ха! Торжествующе вдруг возвел очи горе, в смысле, к стандартному «евроремонтному» потолку Николя. Ха! Повторил он еще раз. И еще раз. Ха! А чего ты, мил человек, меня пытаешь? Ты у своего Дарвалдаева спроси. У кого, у кого??? Леонтий чуть было не «скопытился» со стула, и не потому, что взыграли томлением вчерашние многоградусные пары, только – упоминание о Пашке Дарвалдаеве вызвало эффект, подобный внезапно открывшемуся канализационному люку под ногами спешащего прохожего путника… когда еще шаг, и либо сломанная нога, либо куда более травматичный полет в водосточные недра. Но удерживаешься, качаясь на краю, и даже еще не понимаешь, то ли вчистую повезло, то ли глаз-алмаз и природная реакция канадского хоккеиста, и заодно поносишь «на чем свет» сволочугу-ремонтника, бросившего без присмотра разверстое рабочее место. Если коротко – какие-то мгновения опешивший мозг не в силах определиться, какую эмоцию ему выбрать в связи с данным обстоятельством: радость-инфаркт или злость-пронесло. Так и Леонтий, услыхав о Дарвалдаеве, да еще от кого! Да еще в связи с чем! – тут, как говорится, где имение, а где вода? Или, иначе, перефразируя задушевно-ироничную писательницу Тэффи – послал бог домик у моря, высоко в горах с музыкой. Причем тут Пашка?
– Причем тут Пашка? – закашлялся Леонтий, едва переведя дух, его «думательный» орган выбрал все же реакцию радость-инфаркт, уменьшенную до степени изумления-спазма.
– Уж я не знаю, причем. Я-то точно не при делах. Но слышал, как он – намедни, давеча, вчерась, – то есть, примерно третьего дня, трепал языком. В зоне-VIP для приглашенных «по списку» гостей. Чего ж давали-то? Премьера какая-то. В Евразийском центре. То ли «Я люблю Мадрид», а может «Пороки Сан-Паулу», не-е-а, кажется «Грехи Арарата»… вроде. Пес их разберет. Я на минуту забежал, «сфоткаться» для еженедельника, представь, даже не помню название. Что я тебе рассказываю, ты и сам попадал много крат, то есть, многократно. Одним словом – толкотня.
– Ты про Дарвалдаева… начал? – подсказал возврат к теме Леонтий.
– Конечно. Он и вещал. Двум девицам. Модным таким, с крокодильими сумками, от «Эрмес», кажется… Новая вера. Новая вера. А может, новая эра. Нет… все-таки, вера. Если это не имя очередной постельной случайности. Хотя, вряд ли. С чего бы он о новой Вере, если тех навороченных девчонок решил кадрить – сейчас особенно хорошо клеить на потусторонние сущности. Еще что-то о гадании на компьютерной гуще – вводишь свои ФИО в программу, а она тебе твой гороскоп по цветам: синий, зеленый, черно-бурый, по дням раскладывает, «вконтакте» у него колдун знакомый завелся или Пашка сам хочет стать, я не разобрал. Но про новую веру – точно. Помню.
Это было уже кое-что. Это, возможно, было уже и что-то. Наперед трудно предсказать – Леонтий не первый день обитал в одном гуманитарном пространстве с Дарвалдаевым и потому знал: Пашка, как правдивый рассказчик – седьмой перевертыш, «слепая» печать, отдаленный слух, обошедший круг. Звон-то он, определенно, слышал, но давным-давно переврал, перебрал по косточкам, склеил обратно на свой лад и выдал отсебятину-чертовщину, имеющую только то сходство с оригиналом, каким обладает скверный постановочный кинотрюк «утрастрелецкойказни» с бессмертным репинским полотном. То есть – в основе обоих лежит все же одинаковое достоверное событие. И если добросовестно покопать, можно и до первичного зерна дойти.
– Ладно, бывай.
– Бывай и ты, – Леонтий из вежливости расплатился за себя и за того парня, тем более он был приглашающей стороной. Тем более, счет по нынешнему его карману выходил копеечный. В последний раз шиншилловая Пальмира таки сунула украдкой ему в карман кредитку, новенькую, золотую, банка ВКП(б), – шутка, конечно, – не стесняйтесь, а Филончику не обязательно знать. Так и сказала, ласково, – Филончику. Видно, догадалась, что при «чухонце» ему неудобно. Не то, чтобы – ни в чем себе не отказывайте. Но – не стесняйтесь, если накладные расходы. А они и были накладные – разве по своей воле понесло Леонтия в «Шоколадницу»? Джедая он до того месяца четыре не видел, и с легкостью пережил бы, не увидь еще столько же.
