Ныне же он хотел одного – лежать-валяться, расслабленно и впервые за эти недели «неиспуганно»! Свободно покоиться, не опасаясь карательного звонка в дверь, или засады в ванной за занавеской, или замкнутой поездки с чужаком в лифте, будто он красна-девица, страшащаяся насильника. Все это ушло. Потому что, теперь Леонтий знал: нечего ему бояться и некого. Кроме разве только себя. Пальмира сразу сказала, как обрезала – неволить его не станут, «сам натворил, сам и отвечай» – это с досады шутка, не более. Филон, тот и вовсе заартачился, что твой Федул, губы надул, зачем он нам сдался? Пальцы совать? Хотя битый час Леонтий ему после втолковывал – не он первый. А что было делать? – Ждать и не лезть. – Ага! Умный какой! Когда воняет! – Тогда вообще не лазить, где не просят. – А по голове кто бил? – По голове это Пальмира. – Очень красиво на женщину сваливать! – Никто не сваливает. Моя коллега поступила верно, в той ситуации. – Ага! Сейчас я тебе задам, верно! Не хочешь, кирпичиной по голове? Урод потусторонний!
Едва они не подрались. Пальмира разняла. Сказала, если Леонтий поступит к ним в добровольцы, помощь его будет оценена. Можно и в денежном смысле. Леонтий оскорбился, ответил резко, что он безвозмездно, слава богу, не голодает. Пусть только объяснят, что к чему. Вот тогда Филон и велел подумать – как следует подумать, билет в одну сторону, не в отношении риска, хотя и он не исключен, но это – как узнать для средневекового книжника, что земля бесспорно круглая, а про кита и черепах все врут. Готов ли он, Леонтий, к познавательному повороту в судьбе?
По правде говоря, переворот тот не тогда свершился, ранее немного. Это они хватили! По сути «время зеро», критическая точка, новый отсчет для его самосознания случился в миг… случился в миг… э-э-э, когда, собственно, таковой случился? Ну, точно! Когда он и Пальмира выбежали из земляной пещеры на чистый простор, то есть, на утоптанную проплешину с как попало нашвырянными друг на дружку дрекольями-копьями. И вот оттуда, с той проплешины, на ковре-самолете… стоп-стоп-стоп. На каком еще ковре? Это он, Леонтий заврался. Разыгралось воображение, которого нет – по утверждению Кости Собакина. Ладно, пусть не воображение, пусть рутинная привычка к литературной обработке всякой небытовой мысли. А дело было так.
На полянке, отдышавшись, оба, и фея, и Леонтий: попахивало в пещерке будьте-нате, это он и сейчас бы подтвердил без преувеличения – омерзительно… В общем, когда они отдышались, фея развернула точно такой же, как и ранее виденный, или может, тот же самый, пурпурный пульсирующий мячик в изрядных размеров покрывало: взмахнула им, словно оперная дива-испанка веером, Леонтия накрыло, как если бы небольших размеров шатром – щекочущее ласковое ощущение, скользящее, прохладное, потом он опять повис в пространстве, ему почудилось – его дернули за обе подошвы вверх, он не испугался, впечатление было уже знакомым, и длилось в отличие от первого, едва ли единый миг, оп-ля! И все, Леонтий вновь оказался в квартире Тер-Геворкянов. В пыльной, покрытой жухлыми газетами профессорской гостиной, с тем же остаточным укропным запахом, возле желтой полотерной машины, возле дубового, в чехле, готического кресла с высокой спинкой, кое сам знаменитый ученый терпеть не мог (жесткое и седалищно-коварное), зато жена его трепетно берегла: осталось от бабки, пережило две войны и революцию, переживет и мужнино недовольство. Вот в этом самом кресле, с бессильно свесившейся на бок забубенной головушкой, полулежал бравый майор Серега Ломоть-Кричевский, точнее – будто тяжеленный куль, допустим, с мукой, был он кое-как пристроен и примотан для надежности к подлокотникам электрическим проводом, что ли? На то похоже. Леонтий не успел ни удивиться, ни разгневаться.
– Мы с вами пройдем. В другую комнату. Не беспокойтесь, не стоит, ваш сотоварищ только спит, – Пальмира жестом, довольно вежливым, указала ему направление в сторону кухни. – Мой коллега ждет нас там.
– Вас, может, и ждет, – радость от чудотворного спасения начала уже проходить, и Леонтия стало брать зло. – Вопрос, ждет ли он меня. И кто вы и ваш коллега? ЦРУ? АНБ? МИ-6?…? – набор известных Леонтию иностранных агентурных аббревиатур на этом исчерпал себя.
– Нет. У нас совсем иное название. Оно ничего вам не откроет. Прошу со мной, – опять тот же вежливый жест, но более нетерпеливый, словно упрямство Леонтия стало фею несколько доставать, – нам необходимо обсудить.
– Да уж. Это мягко сказано, – Леонтий захромал следом в сторону кухни. Разбитая коленка вновь напомнила о себе и, кажется, в отместку за данную передышку, разболелась адски, обмороженную кожу лица начало драть, будто наждаком, в придачу каждое свое ребро он словно бы чувствовал в отдельности, и отнюдь не приятным образом.
И все равно. Это было не главное. Думал он. Пока он шел. Уже после переворота в сознании. И АНБ и тем более затертое до стереотипных дыр ЦРУ уж конечно было тут не причем. Не могло оно быть причем, не из-за питекантропов, нет, не из-за голубой сети, накрывшей их напуганную стаю, но из-за маленького, в ладонь, пурпурного мяча, чуть больше настольно-теннисного, волшебным образом вернувшего Леонтия домой. Он уже не искал разумных, логичных объяснений в повседневном бытии. Он знал только, что объяснение есть, разумное, логичное, однако не имеющее к повседневному бытию ни малейшего отношения. Ему было страшно. Как никогда в жизни. Очень холодно и очень одиноко. Никто не собирался причинять ему вреда – это Леонтий понял. Тем более, снова бить по голове, или иным образом калечить и убивать. Ему не было нужды отныне запирать дверь, на цепочку и на собачку. Он мог, подобно булгаковским героям, даже попросить для себя бронированную камеру – это никак бы ему не помогло. Он боялся потому…, потому что он не знал, чего он боялся. Не людей, новых и еще не встреченных, и не их речей. Но того, что есть. И того, КАК оно есть. Он бы повернул назад, извинился – мол, ваши дела, не мои проблемы. И ушел. Если бы только его уход хоть что-нибудь смог бы изменить. Хоть что-нибудь. Хоть малую толику. Но все изменилось уже прежде. Оттого уходить не было никакого смысла. Да и майора Серегу не хотелось ему покидать в одиночестве. Мало ли что. Это не по-товарищески. Простое такое утверждение главным образом его и удержало в квартире Тер-Геворкянов. Он слабый человек, но не всегда же он трус. Обоссал с елки целую ватагу питекантропов, а потом он летел с хрустом вниз, на копья, он тогда уже был готов умереть, по сути, он тогда и умер. Чего же ЭТИХ бояться? Нет, Серегу оставлять нельзя, не он ли сам, Леонтий, желал кричать «За родину! За Сталина!»? Назвался груздем, терпи! Он похромал на кухню.
Там сидел еще один человек. Очень чинно сидел. Неприязненно. Именно, именно! Леонтий тоже бы удивился, скажи ему кто, что можно сидеть на обычном кухонном стуле «неприязненно». А вот и можно! Будто бы табурет жал незваному гостю седалище, а плиточный холодный пол натирал ноги. Будто бы принц, случайно забредший в гости к нищему и не имеющий понятия, как ему добром выбраться – вот и куксится, кривится, брезгливо и едва сдерживая тошноту. Леонтию сделалось от одного его вида совсем не по себе.
– Не бойтесь. Нечего бояться, вы справитесь, – тогда сказала ему Пальмира, и он ей поверил. Сразу. И сразу успокоился. Почему? Потому. Что поняла – он именно боится, и еще – чего он боится. – Вы не сойдете с ума, и сейчас тоже в своем уме. Физическое явление, вам не известное. Отсюда его наблюдать непосредственно нельзя.
– Откуда отсюда? – кажется, так он спросил. Или: – А откуда можно? – или – Какое еще явление? – не важно. Главным был ответ.
– Из вашей параллели нельзя перемещаться напрямую. Эффект Ариовиста наблюдаем только в главном стволе. Вы не можете им воспользоваться, – ее слова он запомнил и про эффект тоже, потому что нищий принц на стуле нарочно повторил для него несколько раз: «Эффект Ариовиста, а-ри-о-вис-та?». Потом представился, дескать он Филон Медиотирренский, тоже повторил по буквам. Наверное, думал – Леонтий совсем исторически темный и лингвистически малограмотный человек. Почему так думал? – это Леонтий понял несколько позже, были причины.
