– Людмила была грамотной, опытной сотрудницей, но в некоторых вещах проявляла недопустимую легкомысленность… Она растратила средства, выделенные на организацию одного протокольного мероприятия. Вернее, не то чтобы растратила, а бездарно профукала. Познакомилась с одним парнем, якобы из болгарского посольства, втрескалась в него по уши, рассказала по секрету в постели о выделенных средствах. Она была не только легкомысленна, но еще и влюбчива и чрезмерно доверчива… До мероприятия оставалось две недели, дружок и посоветовал ей, как безошибочно вложить деньги, заработав на них за неделю сто процентов. Вы уже догадались, на какую организацию работал этот любовник… Понятно, что деньги ушли, Людмилу ждал срок. Гриффин передал мне требуемую сумму, я отдал ее Людмиле…

– И с крючка она уже не слезла, – констатировал Вадим.

– Да, выполняла разного рода поручения, ухитряясь при этом терзаться муками совести. В какой-то момент – а это случилось после того, как вы с ней переспали, – Людмила просто стала опасна. Она могла обо всем разболтать, даже не включая при этом голову… Схема прежняя – Гриффин, местные отморозки, я отправил ее в город с каким-то мелким поручением…

– А при чем здесь Стоцкий Андрей Николаевич?

– Совершенно ни при чем. Со Стоцким она крутила интрижку, не более того. Об этом знали все, кроме его жены…

– Вы понимаете, Петр Иванович, что вам придется постараться, чтобы вызвать снисхождение суда? Ваши деяния – особо тяжкие. Вы подозреваетесь не только в измене Родине и причинении ей крупного ущерба, но и в участии в организации как минимум двух убийств.

Предатель втянул голову в плечи. Он был не дурак, он все понимал…

– Мужчина, почему вы все еще в плавках? – звонко прозвучал голос откуда-то сверху. Вадим машинально втянул голову в плечи – ничего себе заявочки. На пляже Эль-Табано гремела заводная румба, танцевали женщины и дети, приплясывали и хлопали в ладоши мужчины. С дощатой лестницы, как ураган, скатилась Каталина, отбросила расписное парео, оставшись в одном купальнике, схватила Вадима за руку и повлекла в море. Они упали в воду со всего размаха – хорошо хоть сигарету успел выбросить. Все же нахлебался, вскочил, отфыркиваясь. Каталина заразительно смеялась, повалила его спиной на воду, оседлала. Так и плавали в прибрежных водах, он изображал покорного скакуна, а она – непокорную наездницу. Фигурка девушки очерчивалась в лучах заходящего солнца – осиная талия, острые чашечки купальника, пышные темные волосы, омытые соленой водой. Эх, Куба, любовь моя. Отчего же ты так далеко…

– Ты смотришь с грустью, – подметила Каталина, – как будто уже завтра я прыгаю в улетающий самолет. Или уплываю в море в коробке от холодильника. А меня, между прочим, оставляют работать в посольстве на длительный срок.

– Длительный – это сколько? – насторожился Вадим.

– Ну, не знаю, – девушка пожала плечами, – месяц-два, может, три. Командующим вооруженными силами Гвадалара хотят назначить генерала Вивару – уроженца Кубы. Как думаешь, он тоже устроит когда-нибудь переворот? Или это не настолько заразно?

– Вот скажи, о чем я должен думать? – Вадим сдерживал смех. – Ты сидишь на мне, и мысли в голове… ну точно не о генерале Виваре.

Каталина заразительно рассмеялась, и он не оставался серьезным. «Много смеемся, – спохватился Вадим, – не пришлось бы снова заплакать».

– Я могу остаться в Гвадаларе на две недели, – сообщил он. – Начальство не возражает по итогам операции предоставить мне очередной отпуск. Коллеги считают, что я в фаворе.

– И даже у меня, мой герой, – ловко балансируя, девушка изогнулась, чтобы его поцеловать. – Две недели – это замечательно.

«А что дальше?» – вопрос застрял в горле. Какая разница, что будет дальше? Надо жить сегодня. В крайнем случае, завтра, послезавтра… А потом при слове «Куба» всякий раз лезть на стенку от тоски… Он вывернулся из тисков женских бедер, обнял, чтобы она не упала, нашел ее губы своими губами. Нравы здесь свободные, никто и внимания не обратит.

– Давай кто быстрее доплывет до той штуки, – кивнул он на одинокий матрас, плавающий неподалеку от буйков.

– Давай, – согласилась Каталина. – Только я все равно тебя обгоню.

Он выкладывался, как на реальных состязаниях, плыл вразмашку, берег дыхание. Казалось, что быстро, но как сказать. Каталина скользила рядом, поглядывала со смешинкой – даже усилий не прикладывала! Они уплывали все дальше, отдалялся берег. Распахивалось море – пронзительно синее, влекущее, такое безобидное…

Контрразведка. Романы о секретной войне СССР

Художник – Павел Магась

© Шарапов В., 2024

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2025

Ночь давила – чугунные тиски сжимали череп. Плыли низкие тучи. Смутно выделялось зарешеченное окно, стены, потолок, кровать в шаге от окна. Одноместная палата медпункта колонии строгого режима находилась обособленно от прочих.

Завозился человек на кровати, подался к окну. Натянулась цепочка наручников. Обзор был ограничен, но большего и не требовалось. Мужчина застыл, только сиплое дыхание вырывалось из нездоровых легких. Часы отсутствовали, но он мог определить время с незначительной погрешностью.

Приближалась полночь, колония спала. Из темноты проявлялись фрагменты построек: угол бездействующего свинарника, подсобные сараи. Плыли, плотно сбившись, кудлатые тучи.

Пациент не шевелился, текли минуты. Чуткое ухо уловило шум. Мрак как будто рассеялся, обрисовалась сторожевая вышка, забор с колючей проволокой, далее – безграничная тайга.

У наблюдателя был бугристый лоснящийся череп, толстая шея в складках. Явно не доходяга – за годы, проведенные в местах лишения свободы, сохранил физическую форму.

За окном что-то происходило. Крались тени – из того же заведения, только из «общего» крыла. Перебегали, пропадали в темноте.

Дыхание участилось, пот покрыл лицо. Значит, не просто языками трепали…

Мужчина вернулся на кровать, откинул голову. Справился с волнением, отбил костяшками пальцев по стене условную дробь. Посторонних быть не должно, охранять каждую палату – вертухаев не напасешься…

Он ждал, заговаривал волнение. Дерзайте, насильники и убийцы, флаг вам в руки, протопчите дорожку…

Скрипнула дверь, в палату проник один человек. Ну, что ж, почти успел… Он сдавленно дышал, волновался. Лица не видно – черное пятно. Поскрипывали форменные сапоги. Он нагнулся, открыл ключом замок наручников, придержал, чтобы не брякнули. Арестант размял затекшее запястье, прошептал:

– Не обманул, Петр Афанасьевич, молодец. Буду должен. Страшно, поди? Ты уж не храбрись, признайся.

– Страшно, Павел Евдокимович, – свистящим шепотом отозвался вошедший.  – Стыдно признаться, челюсти от страха сводит… Но не подумайте, не отступлюсь, сделал все, как надо. Я этим сволочам даже с того света гадить буду, не представляете, как я их ненавижу… Но это лирика, забудьте. Меня никто не видел, охрана в этой части зоны небольшая. Только двое – на тропе за колючкой. Еще в дежурке на входе двое, но вы сказали, что с ними справитесь… Бархан и его люди, кажется, ушли, надеюсь, они знают, что делают… Если все по плану, то сигнализация не сработает. Если пойдет не так – возвращайтесь, что-нибудь еще придумаем…

– Ну, это вряд ли, Петруха, – ухмыльнулся заключенный. – Есть такое понятие – точка невозврата, боюсь, к тому времени я ее уже пройду…

– Не понимаю, о чем вы, Павел Евдокимович… – Шепот сотрудника колонии срывался от волнения. – Ладно, вам виднее. Держите сумку, я все собрал. Здесь лямка, закиньте за спину, чтобы не мешалась. В сумке одежда, сапоги, вяленое мясо, дэта от комаров – несколько флаконов, без нее вы просто не выживете… Давайте, Павел Евдокимович, удачи вам, не поминайте лихом!