Толстуха все еще не верила в свое счастье, смотрела вслед удаляющемуся оперу. Когда тот исчез за углом, она достала свой портсигар, закурила и негромко рассмеялась.

На двери триста третьего кабинета висела табличка «Терапевт».

Веня постучал, снял кепку и вошел. При этом он чувствовал, что улыбка на его физиономии смотрится не очень-то натурально.

«Типичная докторша, ни дать ни взять», – тут же подумал парень.

На Екатерине Александровне был чистый белый халат, волосы она спрятала под больничным колпаком, на шее висел стетоскоп. Женщина сидела за столом и что-то писала.

Когда она подняла голову и увидела Веню, брови ее сдвинулись.

– Вы только посмотрите на него! – заявила она. – И халат надел. Я вижу, вы совсем намеков не понимаете, молодой человек. Я же ясно вам дала понять, что не желаю больше с вами общаться!

Веня почувствовал, что краснеет, но подавил смущение и сухо проговорил:

– При нашем знакомстве вы сказали, что врач. Теперь пришло мое время представиться. Оперуполномоченный Костин, милиция!

Лицо женщины тут же побледнело, глаза сверкнули, пальцы, державшие перьевую ручку, напряглись.

«Чего это она так испугалась?»

Колесникова положила ручку, свела пальцы в замок, несколько раз кивнула и сказала:

– Вы уже тогда следили за мной. Я угадала?

– Когда именно?

– Сперва на остановке, а потом и в автобусе.

Веня фыркнул и спросил:

– С чего вы взяли?

Женщина встала, подошла к стеклянному стеллажу, стоявшему в углу кабинета, и полюбопытствовала:

– Значит, вы хотите сказать, что наша встреча в автобусе была совершенно случайной?

– Разумеется.

Смущение, которое он ощутил, входя в кабинет, так и не покидало оперативника. Он видел, что Екатерина испугана, но не мог подавить собственную робость. Старшему лейтенанту нравилась эта женщина, и это мешало ему вести себя профессионально.

– Если так, то зачем вы сюда явились?

– Мне нужна Ольга Соколовская. Где мне ее найти? – сказал Веня, заметил, как докторша в очередной раз вздрогнула, и еще больше насторожился.

– Почему бы вам не узнать ее адрес в отделе кадров? – спросила Екатерина.

– Там почему-то нет этих данных. Вы с ней были подругами. Я уверен в том, что вам известно, где она проживает.

– Кто вам сказал, что мы с Ольгой подруги? Общались, это да. Но подругами не были.

– Так вы знаете, где она живет, или нет?

– Нет, не знаю.

– Хорошо. Адреса вы не знаете, но сами сказали, что часто общались.

– Я не сказала, что часто! – Колесникова повысила голос.

– Пусть не часто, но все-таки беседовали. О чем?

– О чем обычно говорят женщины? О работе, о нарядах, о косметике.

– А о мужчинах? Женщины ведь любят поболтать на эту тему.

– Каких мужчин вы имеете в виду?

– Хотя бы вашего главврача. Вы ведь наверняка слышали о смерти Завадского, не так ли?

Услышав эту фамилию, Колесникова задержала дыхание, ее плечи опустились.

– В больнице сейчас все только об этом и говорят, – сказала она. – Да, я, конечно же, знаю, что Андрей Филиппович был убит.

– А вы что-нибудь слышали о пропавшей картине?

– Что за картина? – спокойно осведомилась женщина.

– Ее написал художник Даниэль Шапиро.

– Это имя мне ничего не говорит! – сказала Колесникова, подошла к столу, уселась за него, обреченно уставилась на пресс-папье, лежащее перед ней, и спросила: – Вы думаете, что Завадского убили из-за какой-то картины?

Веня схватил стул, оседлал его верхом.

Он не стал отвечать на этот вопрос, задал свой:

– А вы знали о романе Завадского с Ольгой? – Старший лейтенант усмехнулся и добавил: – Об этом тоже вся больница болтает.

– Я не слушаю сплетни.

– А вас не удивляет то обстоятельство, что Ольгу ищет милиция?

– Говорю же, мы совершенно чужие люди. Если Ольгу ищет милиция, то это ее проблемы! Меня это не касается. Мне хватает и своих.

– Какие у вас проблемы? – спросил Веня и тут же пожалел об этом.

– А это вас не касается! Итак, вы хотели узнать, были ли мы с Ольгой подругами. Я отвечаю, что нет! Адреса Ольги я тоже не знаю. Так что если у вас больше нет вопросов, то извините. Мне нужно работать.

Веня поднялся, нацепил кепку и сказал:

– Спасибо за то, что уделили мне время, Екатерина Александровна. Не исключено, что мы с вами еще встретимся.

– Очень надеюсь, что этого не случится! – отчеканила Колесникова, схватила ручку и снова принялась что-то писать.

Вене не оставалось ничего другого, кроме как отправиться восвояси. Он вышел из кабинета.

Покидая здание больницы, старший лейтенант был уверен в том, что Колесникова ему врала.

«Эта женщина что-то знает. Если это так, то я не должен уходить отсюда ни с чем. Пожалуй, я останусь тут и подожду», – подумал он.

Веня устроился за толстым тополем, возвышающимся напротив главных ворот, и не отрывал от них взгляда. Он простоял там не меньше часа.

Люди приходили и уходили, но та женщина, которую ждал опер, по-прежнему не появлялась.

«Неужели предчувствия обманули меня? Колесникова будет дежурить всю ночь и не станет ничего предпринимать? Или же она все-таки знает, где находится Соколовская, уже позвонила ей и сообщила о моем визите?»

В том, что эти женщины как-то связаны между собой, Веня был уверен. Он покусывал губы, ноги его гудели, глаза слезились. Ему очень хотелось есть.

Когда к воротам подъехала темно-синяя «Победа» с серым верхом и шашечками по бокам, парень ощутил азарт. Колесникова вышла из ворот и направилась к машине.

«Да! Вот она».

Не оглядываясь, Колесникова уселась в такси, и оно тут же растворилось в густом потоке машин.

Прохор Котеночкин, в прошлом старшина команды мотористов подлодки М-32, после окончания войны вернулся в свой родной город Псков и тут же угодил в скверную историю. Как-то вечером, возвращаясь от приятеля, он столкнулся с четырьмя молодыми людьми, которые сидели на детской площадке, сквернословили, пили «белую головку» и горланили песни под гитару. Бывший подводник не смог просто так пройти мимо и сделал разнуздавшимся юнцам внушение. Словесная перепалка перешла в драку, в результате которой Прохор лишился зуба, но одержал убедительную победу. Удар у него был неслабый.

Однако беда состояла в том, что один из его противников потерял глаз. Возвращаясь из гостей, Прохор, естественно, находился в легком подпитии, что стало лишним доводом при вынесении ему обвинительного приговора. За нанесение тяжких телесных прокурор требовал для Котеночкина пятерик, но судьи учли ситуацию и ограничились тремя годами лишения свободы.

Прохор отсидел этот срок от звонка до звонка, потом поселился в квартире своей пожилой матери и вскоре устроился на работу в таксомоторный парк, расположенный на Текстильной. За три года заключения характер Прохора, который и до этого отличался упрямством и нелюдимостью, и вовсе испортился до неузнаваемости. Старенькая мать то и дело отчитывала сына за его сварливость, уговаривала обзавестись семьей. Однако Прохор так и не смог отыскать себе жену.

Женщинам он не нравился, так как был не особо хорош собой. Коллеги его чурались и за глаза называли угрюмым.

Зато местный участковый Прохора не забывал и доводил до белого каления своей чрезмерной заботой и неустанным контролем. Котеночкин и раньше недолюбливал представителей власти, а теперь из-за этого лейтенантика и вовсе возненавидел всех тех людей, которые когда-либо имели какое-то отношение к охране общественного порядка.

Рабочий день сегодня оказался долгим. Котеночкин изрядно устал, вернулся в гараж и услыхал от одного из механиков, что в диспетчерской его ждет начальник таксопарка с каким-то незнакомым человеком. Тот одет в гражданку, но назвался милиционером. Прохор в своей обычной манере насупился и приготовился к неприятному разговору.