– Мы про крота забыли – там ведь где-то крот угнездился; вернее, судя по записи, кротиха. Она точно Табака нам выдаст, ее только надо установить.

– Логично, – согласился Комов. – Согласую с Волошиным, и займемся. Навскидку, сведениями о времени поступления грузов могут владеть начальники, работники отдела снабжения и складские. Установим работающих там женщин и каждому выдадим по экземпляру вероятного крота. Не марьяжничать, работать жестко, брать сразу за жабры, типа «Что же ты, сучка, Родину продаешь».

А дальше по обычной схеме.

Ангелина Шнайдер, для своих Геля, не понимала, почему, несмотря на победные реляции, Красная армия потерпела поражение на Белостокском выступе. И кто в этом виноват, она тоже не понимала, потому что после окружения ее части, где она работала переводчиком, сведения можно было почерпнуть, разве что выслушивая противоречивые мнения сослуживцев. А потом ей вообще стало не до этого. После сдачи в плен. Лично она в плен не сдавалась – сдал воинскую часть кто-то из командиров с объяснением «иначе перебьют». Не все с этим согласились: многие целыми взводами и ротами уходили в леса или шли на прорыв к своим. Но не все, далеко не все.

А Гелю вместе со всеми штабными пленили. Женщина двадцати пяти лет, весьма соблазнительной наружности, она сразу же привлекла внимание немецких солдат с нагрудными орлами на кителях. Трое из них во главе с ефрейтором затащили ее в ближайший сарай, разложили на куче ящиков и, сорвав с нее форму и нижнее белье, намеревались предаться любовным забавам. Участь ее была бы плачевна, но вмешался его величество случай: в сарай заглянул некий гауптман и разогнал насильников.

– Was für ein süßes Mädchen [461], – сказал он, плотоядно разглядывая голую женщину.

– Спасибо, что выручили, герр гауптман – сказала Геля по-немецки, пытаясь прикрыть интимные места.

– О, Mädchen понимает немецкий. Благодарить следует не словами, а делами. Ты только не сопротивляйся.

Офицер осклабился до ушей, подошел к ней и начал ласкать оголенные груди. Обделенный на войне женской лаской, он просто сгорал от желания.

– Уж лучше со мной, чем с этими бауэрами. Я с тобой ничего плохого не сделаю, только…

Гауптман быстро сдернул брюки и, не снимая сапог, навалился на нее и ритмично задергал задом. Геля закрыла глаза и расслабилась, не оказывая сопротивления. А что ей еще оставалось?!

Немец закончил начатое, подождал, пока Геля оденется, и самолично отвел ее к остальным пленным, укоризненно посмотрев на группу незадачливых насильников. Геля осознала, что знание немецкого ей может еще пригодиться, очень пригодиться.

А потом ее поместили в еврейское гетто, посчитали за еврейку, хотя отец ее был из немцев Поволжья. В распределительном пункте Геля заговорила по-немецки, но утомленный фельдфебель посчитал, что женщина говорит на идише, смачно выругался и отправил ее по назначению. Она ведь назвалась Гелей, а не Ангелиной, а имя Геля носили в том числе еврейские женщины.

Потянулись суровые и однообразные будни в кирпичном бараке с маленькими зарешеченными окнами и уставленном двухэтажными нарами из неотесанных досок. Их кормили, выносили парашу, порой куда-то забирали нескольких женщин, но они не возвращались обратно. Прошел месяц, прошел второй. Приближалась осень, и в бараке становилось холодно по ночам. Им выдали байковые одеяла и принесли две печки-буржуйки.

Геля близко сошлась со своей соседкой по нарам, Галей Шифриной из Гродно. Они рассказывали друг другу про свою жизнь, делились сплетнями и мечтали о лучшем будущем, которого не предвиделось. Галю вскоре увели, и она назад не вернулась. Но у Гели имелись особые мечты, которыми она не делилась со своей подругой. Она ведь наполовину немка, по сути фольксдойче, а вовсе не еврейка, и этим нужно было непременно воспользоваться – представился бы случай. И случай представился.

В барак обычно входили через калитку, врезанную в ворота, а тут ворота открыли нараспашку. Группа офицеров вермахта углубилась на несколько метров в барак и остановилась. Их сопровождал человек в штатском в качестве переводчика. Впереди стоял оберст, полковник.

«Какая-нибудь комиссия для проверки…» – подумали сидельцы.

Офицеры о чем-то поговорили, а потом штатский крикнул по-русски, чтобы слышал весь барак:

– Просьбы, жалобы имеются?

Обычно узники молчали, а тут, к удивлению всех, громко, на весь барак ему ответили по-немецки:

– Ich bin Deutsche, keine Jüdin. Mein Vater ist der Deutsche Günter Schneider. Ich wurde aus Versehen hierher gebracht [462].

Это сказала Геля. Офицеры застыли в недоумении.

«Немку посадили в еврейское гетто? Quatsch! [463]» – подумал полковник. Он прошел вперед и увидел на верхних нарах растрепанную и чумазую девицу, которая и в таком виде выглядела весьма привлекательно. Полковник некоторое время смотрел на нее, потом молча кивнул и вернулся к комиссии.

– Ту, что говорит по-немецки, помыть, приодеть и доставить ко мне в кабинет, – последовала команда.

Выслушав всю подноготную Гели, полковник оценил ее ладную фигуру, симпатичную мордашку, и Геля вместо гетто оказалась в богатых апартаментах в доме какого-то бывшего латвийского дворянина, там, где обосновался полковник. Она ни капельки не сомневалась, зачем ее сюда доставили – оберст сделал ее своей любовницей и оставил жить у себя. Вскоре Геля получила документы, ей присвоили звание ефрейтора вермахта и направили в штаб на должность переводчика. Привычная работа, да только в немецком штабе. Полковник обращался с ней ласково, ни в чем не отказывал, но где-то через полгода у него появилась новая фаворитка, а Гелю переселили в гостиницу, в приличный номер.

«Нормально живу, комфортно, но надолго ли?»

Она ни капельки не верила, что СССР проиграет эту войну. Когда советская армия вступила в город, немецкий штаб разбомбили и полковник погиб, Геля благодарила Бога, что в это время работала на выезде. Она вернулась в гостиницу и глубоко задумалась.

«А куда мне теперь? Никому до меня нет дела – все свои шкуры спасают, бегут как крысы. Здесь меня, скорее всего, расстреляют. В Германию податься? Так ведь и туда русские доберутся».

Мысли стучали в ее голове бешеной шрапнелью. И достучались. Появилось окно возможностей.

Геля сожгла немецкие документы, надела невзрачное платье, повязала голову грязноватой косынкой и ненароком присоединилась к колонне женщин, выходящих из гетто для эвакуации в тыл. Никто и не заметил.

«Вряд ли меня признают. Галя, скорее всего, мертва, да и мало кто остался из тех, прежних».

Бывших заключенных перевезли в Минск и расселили в захудалой гостинице с клопами. Начали устанавливать личности. Геля сказала, что документов у нее нет, и назвалась Галиной Соломоновной Шифриной родом из Гродно. Ей посоветовали вернуться в Гродно, благо этот город уже находится в тылу, и явиться в местную комендатуру для получения паспорта. Она так и сделала. В прифронтовой неразберихе ей поверили. Выправив документы, она уехала в Москву, чтобы окончательно обрубить концы. Кое-какие деньги вместе со справкой ей выдали еще в Минске – на дорогу хватило. Добравшись до столицы и просидев на вокзале трое суток, Геля пообщалась с такими же, как она, и в конце концов по протекции одной из женщин устроилась на военный завод в Подмосковье кладовщицей. Там делали снаряды для артиллерии. Ее поселили в общежитии, и жизнь стала потихоньку налаживаться.

В один из дней в городской столовой к Геле подсел симпатичный парень, к которому она сразу же отнеслась благосклонно: хорошо одет, не лишен чувства юмора, немножко грубоват, с элементами нахальства, – но такие ей нравились. Парень назвался Женей и пригласил ее в кино, а потом уговорил пойти к нему типа попить чаю. Что это за «чай», Геле объяснять было не нужно, но она согласилась. А почему бы и нет?