Павел набросил на плечи девушки свою куртку, обнял ее. Алена съежилась, пристроила голову ему на плечо. «Повторить, что ли, давешний трюк с проникновением в чужое жилище?» — мелькнула интересная мысль. Пришлось отказаться — сегодня не лучший день. И Алена может не понять. Женщины — создания противоречивые, пусть сама решает…

— Я уеду через неделю, — прошептала она. — Будешь обо мне вспоминать?

— Буду даже приезжать, — уверил Павел. — Не веришь? Ладно, посмотрим. Успею еще надоесть.

— Это ты сейчас так говоришь… — она подняла глаза — ясные, немного грустные.

Его тянуло к этой девушке — как тянет магнит к куску железа. Сердце работало с перебоями, сбивалось дыхание. Они снова целовались — до полной одури, до головокружения. Сидеть на камнях было неудобно, но лечь было некуда — приходилось мириться с этим досадным фактом.

— Паша, нам пора, — с сожалением сказала Алена. — Холодно становится. Ты же на машине?

— Лимузин в вашем распоряжении, сударыня. Он там, где дорога для самодвижущихся повозок переходит в козью тропу. Мы быстро дойдем…

— Сперва пробежимся… — Алена отстранилась, обняла себя за плечи. — Побежали?

Они уходили с пляжа последними, держались за руки, как юные пионеры. В машине Павел первым делом включил печку. Нагреватель гудел, теплело быстро. Опять целовались, но уже без прежнего романтического настроя. Выдохлись, сидели обнявшись, наблюдали, как темнота за окном поглощает остатки дневного света.

— Поехали, пора, — прошептала Алена. — Теперь точно пора. Это был чудесный вечер. Надеюсь, он не кончится, как в прошлый раз…

Посмеиваясь, они доехали до Жемчужной улицы. Здесь работали фонари — просто потрясающе! Очевидно, майор Ваншенин дал пинка чиновникам горисполкома. Действительно, темнота — друг молодежи, с этим надо бороться.

— Здесь останови, — спохватилась Алена. — Не надо к калитке. Вдруг там засада?

Они слились в прощальном поцелуе. Так не хотелось отпускать ее! Всякие особы случались в жизни, но чтобы так тянуло… Становилось стыдно за свое прошлое.

Алена вырвалась, заспешила к калитке. Засады, кажется, не было. Она отперла калитку, пропала в темноте. Павел ждал, отпечаток последнего поцелуя еще не стерся с его губ. Потом не выдержал, вышел, постоял у калитки, слушал, представлял. Где-то далеко прозвучал металлический лязг — провернулась собачка в замке. Дверь закрыли на щеколду. Спите спокойно, товарищ майор…

Болдин облегченно выдохнул, вернулся к машине, нащупывая сигареты в кармане. В компании Алены он ни разу не закурил, а теперь и минуты не мог прожить без никотина. Алена права: это был чудесный вечер…

Следом потянулись серые будни. Подвижек в расследовании не было. Народ ходил как в воду опущенный. Регулярные нагоняи от начальства ничего не давали. В понедельник работали по связям Микульчина и Герасимова. Эффект, как всегда, — нулевой. Установили слежку за Нетребиным, хотя данное направление представлялось весьма сомнительным.

В 17:00, и ни минутой позже, Нетребин покинул автобазу и на личной «Волге» отправился домой, в Вишневый переулок. Жил он в доме переменной этажности, резко контрастирующем со стандартными советскими постройками. Загнал машину в гараж и отправился в дом, где проживал на третьем этаже. Чайкин позвонил из ближайшего автомата, доложил обстановку. Гараж заперт, вряд ли фигурант намылится куда-то еще.

— Дом четыре по Вишневому переулку? — удивился Чекалин. — Хороший дом, построили три года назад по индивидуальному проекту для членов семей городского руководства. Не жирно ли — даже для зама по снабжению крупного автопредприятия? Неплохо устроился человек. Походи еще немного, Борис. Убедись, что он дома, — и на базу. Нет у нас ресурсов шпионить за каждым жителем города. Пустое это дело, — заключил Чекалин, бросая трубку. — У Нетребина рыльце в пушку, можно не сомневаться. Но прикрытие товарищ имеет, знается с кем-то из небожителей. Сомневаюсь, что нам нужен именно он. История с Людмилой — вилами по воде, теперь не проверишь. Герасимова он мог убить, но при чем здесь остальные, тем более Микульчин? Есть соображения, Болдин?

— Кончились, — честно признался Павел, — но осталось убеждение, что все идет из старины глубокой. Либо из не столь отдаленного прошлого. Почему мы ничего не знаем о Таманском и Боброве? Что они делали двадцать лет назад? Участвовали ли в войне? По возрасту — могли. Что мы знаем о семье Герасимовых, кроме того, что они переехали в Плиевск несколько лет назад? Долго ли жили в Приморье? Что было до того? Тот же военный период, сложное время послевоенного восстановления? Чего мы не знаем о Микульчине? Со мной все ясно, я тут неделю. Но вы-то? Не говорю, что он замешан в чем-то темном. Ситуаций — масса. Кому он перешел дорогу, что мог увидеть или услышать? Или старое дело вдруг аукнулось?

— Ты еще вспомни про утопленные фашистами документы в озере, — проворчал Чекалин. — Или историю с пропавшими туристами, совпавшую с ограблением Госбанка.

— Незачем вспоминать — еще не забыл. Разрабатывать надо эти вопросы. Вам лень — сам займусь. Война закончилась четверть века назад, свидетели той поры — среди нас…

Со вторника начались дожди. Еще не проливные, но уже нудные. Тучи беспрерывно бороздили небо, регулярно из них что-то выливалось. Плащ с капюшоном и зонт стали обязательными атрибутами при передвижении по городу. Старый отечественный внедорожник оправдывал роль зонта не всегда.

История с затопленным архивом оказалась не вымыслом. Во всяком случае, какие-то контейнеры солдаты Ваффен СС сбрасывали в воду. Иван Игнатьевич Чирков уже в ту пору был немолод, работал сторожем на лодочной станции. Сейчас он благополучно доживал свой век на пенсии, выращивал капусту и имел прекрасную память.

Это было во второй декаде сентября 1943 года. На востоке громыхала канонада, на юге и севере — тоже: Красная армия подходила к Смоленску. У немцев творилась неразбериха — невзирая на их национальную страсть к порядку. Все боеспособные части отравлялись на восток — под огонь советской артиллерии.

В Плиевске оставались комендантская рота, эсэсовские вояки и перепуганная деморализованная полиция. С автотранспортом стряслась беда — партизаны напали на автопарк, забросали бутылками с зажигательной смесью все оставшиеся грузовики. Каратели лютовали, расстреливали в отместку местных жителей.

Иван Игнатьевич караулил в ту ночь лодочную станцию, с ним были два рыбака и их жены — чинили сети после недавнего шторма. Немцы нагрянули внезапно — на гужевых повозках. Что-то орали, изолировали всех находившихся на причале гражданских. Сторож спрятался в камнях, его искали, бегали по берегу, но не нашли.

Иван Игнатьевич видел из укрытия, как на середину Лебяжьего озера вышли три плоскодонки. Немцы спешили, ругались, сбрасывали в воду тяжелые контейнеры. Одна из лодок чуть не перевернулась. Глубина в том месте самая большая — десятки метров. И дно илистое, может небольшой катер засосать. Солдаты порожняком вернулись на берег. Загремели выстрелы. Потом тихо стало.

Иван Игнатьевич выбрался на причал, обнаружил четыре бездыханных тела, в том числе двух женщин. Эсэсовцы на пустых телегах вернулись в город.

Сутки Чирков отсиживался в скалах на южном берегу. Потом пришли наши, город взяли почти без боя — немцы бежали так, что обернуться было некогда. Иван Игнатьевич вернулся в частично сгоревший дом, через день поковылял в НКВД, честно рассказал всю историю. Мужика поблагодарили, дали подписать бумажку, чтобы помалкивал. И все.

Он продолжал работать на лодочной станции, пока ее не ликвидировали, но не помнит, чтобы советские спецслужбы что-то извлекали со дна. То ли отнеслись несерьезно, то ли погиб тот капитан, бравший показания, а других осведомленных не было. Повторно в НКВД Чирков не пошел — он свой долг выполнил. Вспоминать ту ночь — себе дороже. Лет десять рот не открывал. Потом одному рассказал, другому. История пошла, стала чем-то вроде легенды…