После его слов от пистолетных выстрелов и автоматных очередей поднялся такой грохот, что голосов противоборствующих сторон не было слышно даже на расстоянии пяти шагов. Он видел, как Мухаматулин что-то кричал, но не мог разобрать, что именно, затем тот безнадежно взмахнул рукой и побежал через двор к реке, на ходу стреляя в медленно отступающих к берегу бандитов.

– Не давайте им уйти к лодкам! – оглушающе громко заорал Сиротин, но тотчас сорвал голос и удушливо закашлял, охватив горло ладонью. – Уйдут ведь, – прохрипел он, видя, что оставшиеся в живых налетчики находятся уже на гребне склона и вот-вот исчезнут за ним.

Сделав еще по нескольку торопливых выстрелов, бандиты в одно мгновение пропали за ворсистой от травы кромкой склона.

Первым гребня достиг татарин Мухаматулин, успев мимолетом отметить, что предусмотрительные налетчики не стали во весь рост сбегать по склону, а кубарем катились под уклон, тем самым сокращая время, чтобы добраться до своих лодок. Но снизу в него пальнули из пулемета, словно невидимой косой срезав неподалеку макушки высоких трав, и он поспешно залег, поминутно вытягивая руку с пистолетом и стреляя наугад на звуки трескучих выстрелов.

Когда остальные милиционеры подбежали к нему, они увидели, что бандиты проворно занимали места в лодках, а стоявший у кромки воды огромный, по-медвежьи косматый мужик в лохматой телогрейке и зимней шапке-ушанке, к тому же еще в валенках с самодельными литыми калошами, прикрывал их отход. Он держал тяжелый пулемет Дегтярева, который дергался в его могучих руках, изрыгая из ствола мощный огонь. Крупнокалиберные пули легко кромсали крепкий дерн, взбивая высокие фонтанчики мокрого песка на склоне.

– Мусора-а-а! – ревел косматый мужик, скаля здоровенные, как у лошади, зубы. – Смерть падлам!

Подойти к лодкам при такой огневой мощи нечего было и думать. Милиционеры, как подкошенные, упали в траву на вершине холма, спрятавшись за его выступающий край, открыли беспорядочную стрельбу по пулеметчику.

– Отчаливаем! – истошным напуганным голосом кричал у воды Лиходей, как заведенный, хлопая по спине рослого, но нерасторопного бандита по кличке Рохля. – Отчаливаем, сволочь! Чего зенки свои поганые лупишь?!

И видя, что тот все еще бестолково хлопает глазами, не зная, как поступить, потому что Веретено еще такой команды не давал, пронзительно завизжал срывающимся от досады и страха голосом:

– Пристрелю, падла! – и приставил к его затылку нагревшийся от выстрелов ствол пистолета. – Ну!

Рохля испуганно схватился за ручки весел и принялся суетливо грести, направляя лодку на середину реки, где клубился белесый туман, стараясь успеть в нем затеряться, пока менты не стали стрелять более прицельно. За бортом вспенивалась вода, она мелко пузырилась, оставляя расходящийся след на поверхности реки. Вторая лодка, управляемая двумя гребцами, отплыла следом, быстро набирая скорость, рывками уходя все дальше и дальше от берега. В какой-то момент они едва не столкнулись бортами, и Лиходей вновь истерично закричал:

– Удавлю, паскуда!

Но лодки благополучно разминулись, Лиходей немного угомонился, хмуро наблюдая за Косьмой, который отступал, пятился к воде, продолжая стрелять по гребню склона, не давая милиционерам поднять головы. Скоро у него закончились патроны, Косьма отбросил бесполезный теперь пулемет, проворно развернулся и по колено в воде, неловко взмахивая руками, торопясь, побрел к лодке, которая еще не успела далеко отплыть.

Как только огонь прекратился, осмелевшие милиционеры тотчас поднялись в полный рост и принялись сверху стрелять по отплывающим в лодке людям. Пули с сухим чмоканьем густо входили в воду, как будто крупные капли дождя со всей силы часто ударяли в песок, на несколько сантиметров вспучивали воду в месте касания смертельного свинца с поверхностью реки, неведомо каким чудом, не задевая огромную фигуру бандита.

До лодки оставалось не более трех метров; Косьма, воодушевленный тем, что стрелки из милиционеров никудышные, на ходу повернулся, резко выбросил вперед согнутую левую руку в локте, а правой коротко ударил в районе сгиба. И хоть никто из сотрудников НКВД его слышать не мог, широко разевая пасть, заросшую свалявшейся бородой, рявкнул:

– А это видели, ментяры позорные!

Это вызвало нервные смешки среди его подельников и легкое оживление. Из лодки послышались подбадривающие не только его, но и себя выкрики:

– Косьма, ну ты и отмочил!

– Так их в бога мать!

– Курвы, они и есть курвы!

А один, привстав, сложил ладони рупором, тужась и приседая, оглушающе громко закричал:

– Волки драные-е-е!

Косьма ухватился за борт лодки, которая уже выходила на глубину, своей широченной, тоже обросшей мелким волосом, как шерстью, лапой. К нему потянулись сразу несколько рук. В этот момент его вдруг и ударила пуля с левой стороны в грудь чуть повыше сердца: ладонь сама собой разжалась, соскользнула с мокрой доски, и бандит, отчаянно барахтаясь в ватнике, который сразу стал пропитываться речной водой, и тяжелых валенках, пошел ко дну. На какой-то миг он вынырнул и беспомощно протянул к товарищам руку с растопыренными пальцами.

– Браты, – прохрипел он, выдавливая посиневшим языком изо рта зеленую воду, потому что уже сил выплевывать не было, – не бросайте! Не дайте принять ужасную смерть!

Рохля перестал грести, придерживая лодку, все еще надеясь, что Косьма каким-либо чудом ухватится за борт, но Лиходей, к тому времени опять находившийся на взводе, не своим голосом заорал:

– Греби, твою мать! Застрелю, гнида!

– Лиходей, – обратился к нему Илья, поднявшись со своего места на мешке, где он все это время неудобно ютился, с нескрываемой болью в душе наблюдавший скорбную картину, – так не делают. Он все же ваш товарищ.

– Заткнись, сука! – теперь уже на него заорал неуравновешенный Лиходей. – Не лезь не в свое дело!

– Опомнись… брат, – все ж попробовал вразумить его Илья, обратившись к этому придурку совсем уж по-товарищески, – Косьма бы так не поступил…

– Да пошел ты! – вконец распсиховался Лиходей. – Защитник, твою мать! Застрелю, – вдруг коротко, но сурово предостерег он, и по его встрепанному виду было понятно, что этот ненормальный урка исполнит свою угрозу без особой печали, не побоявшись ответа не только перед Веретеном, но и перед таинственным Ливером. – Сядь, – процедил он сквозь зубы и вправду направил пистолет на Илью, почти касаясь его вздымавшейся от волнения груди. – Ну!

Провожая отдалявшуюся лодку умоляющими глазами, понимая, что сейчас он окончательно утонет, Косьма затухающим голосом жалобно попросил:

– Браты, не дайте принять мученическую смерть!

– Это мы могем, – ответил Лиходей, как бы даже с каким-то облегчением, невозмутимо повернулся к нему лицом и, подняв пистолет, прицелился в голову Косьмы, жмуря левый глаз. – Это мы могем, – повторил он.

Милиционеры молча стояли на берегу (прицельно попасть из пистолета с такого расстояния в бандитов было невозможно), с любопытством наблюдали за разыгрывающейся перед ними картиной отношений между бандитами, в любой ситуации привыкших думать только о себе. «Умри ты сегодня, а я завтра», – гласил кодекс уголовников всех мастей, живущих по волчьим законам, когда человек человеку не брат и товарищ, а волк. А еще отпетые урки придерживались железных правил: «Не верь, не бойся, не проси».

Выстрелить Лиходей все же не успел: Илья внезапно выбил у него из рук пистолет и одним ударом ребра ладони в основание черепа вырубил его на несколько минут.

– Так-то оно лучше, – спокойно произнес Илья, аккуратно укладывая потерявшего сознание Лиходея на мешок с сахаром. – Подсластись пока.

Бандиты, видевшие новичка в деле сегодня в первый раз, одновременно с испугом и неподдельным интересом молчаливо наблюдали за его неожиданными для них действиями: что-либо предпринять в защиту Лиходея никто даже не подумал.