Он перестал жевать, ожидая от осведомленного во всех вчерашних ночных делах Горыныча новых и, судя по его прищуренным хитрым глазам, каверзных вопросов. Но Горыныча, как видно, уже проделанная работа не интересовала, она как бы ушла на второй план, а завел он разговор лишь для того, чтобы выяснить для себя, каково настроение у Ильи и его отношение к той беспокойной и опасной ночи.

– Это хорошо, что ты военную форму носишь, – сказал он неожиданно, как-то резко уйдя от темы, и Илья насторожился, зная, что пустые разговоры опытный уркаган заводить вряд ли станет. – Такому человеку, как ты, фронтовику-орденоносцу (а Илья все же сохранил на груди единственную медаль «За отвагу», а не спрятал ее, как другие награды, в сейф Копылову, посчитав, что с ней у него больше шансов быть принятым в банду, где отчаянных и безрассудных парней всегда привечают) веры больше, чем обыкновенному гражданскому. Соображаешь, куда я клоню? – вкрадчиво поинтересовался Горыныч и тотчас упреждающе растопырил ладонь, не давая Илье вымолвить ни словечка. – Ша! Говорить буду я. Завтра вы с Лиходеем… – он сузил глаза до двух крошечных щелок, внимательно наблюдая за реакцией парня, когда он озвучит свою мысль до конца, – пойдете на дело… вдвоем. Дело стоящее… две клуши инкассаторши в возрасте будут перевозить чемодан с деньгами для паровозного депо. Наколка верная, свой человечек шепнул. Он вас на вокзале и выведет на баб. Ты будешь за старшего… но не зарывайся. На выходе тебе Ключник даст пистолет… немецкий вальтер. Погляжу на тебя в стоящем деле… Свободен. – Горыныч сделал короткий жест ладонью, давая понять, чтобы он уходил.

Илья тяжело поднялся, чувствуя, как у него подгибаются ослабевшие вдруг ноги: то ли оттого, что был поражен тем, что услышал, то ли от выпитой водки. Стараясь сохранять равновесие, он на безвольных ногах направился к двери. Пока шел, в замке вновь проскрежетал ключ, и дверь услужливо распахнулась. Находившийся за ней Ключник окинул его на сей раз почему-то неприязненным взглядом, что-то нечленораздельно и злобно промычал и протянул обещанный своим хозяином трофейный вальтер с потертой рифленой рукояткой. На справедливый вопрос Ильи: «Где Веретено?», горбун коротко, но, по его мнению, очень доходчиво, указал большим пальцем вверх.

Илья спрятал пистолет за пояс; на ходу поправляя широкий подол вылинявшей гимнастерки, уже более уверенно направился по узкому проходу к выходу. Ключник, продолжая что-то мычать, не спеша шел позади, подсвечивая фонарем себе под ноги. В мутном желтом свете, почти на ощупь, Илья проворно поднялся по скользким крутым ступенькам, – так ему хотелось быстро оказаться на улице. Выбравшись наружу, где светило яркое августовское солнце, и свежий воздух холодил распаренное лицо, живительной струей проникая в молодые, но уже прокуренные легкие, Илья облегченно вздохнул полной грудью.

За углом продолжали праздновать победу и свое возвращение с фронта уцелевшие в кровопролитной войне солдаты. Они принадлежали к тому большинству мужчин, сердца которых за четыре тяжелых года не ожесточились, подпитываемые даже на огромном расстоянии искренней любовью самых близких и тех людей, для кого Советская Родина не просто слова. Пьяными голосами, пускай и не в лад, фронтовики душевно пели, роняя в пыль горькие слезы, которые непроизвольно катились по их смуглым и обветренным, но мужественным и суровым лицам…

С намерением оглядеться на месте и наметить пути отхода Илья с Лиходеем ранним утром уже были на том самом железнодорожном вокзале, где при непредвиденных обстоятельствах Журавлев и познакомился с бандитом. Казалось бы, времени с того злополучного дня прошло не так уж и много (глубокая рана от кастета до сих пор давала о себе знать ноющей при ненастье болью в черепной коробке), а уже столько произошло событий, все завертелось с такой убыстряющейся скоростью, как будто в калейдоскопе. При виде пакгаузов память тотчас услужливо подкинула тот роковой момент, и Илья непроизвольно потрогал рану под фуражкой.

Илья искоса поглядывал на подельника, который с угрюмым выражением на обветренном лице шагал рядом, и его не покидало тревожное ожидание, что Лиходей в любую минуту может выкинуть какой-нибудь фортель, чтобы дискредитировать его в глазах Горыныча. Не такой Коля Коноплев был человек, чтобы в одночасье смириться с тем, что главным в этом верном деле назначили не его, а беспонтового фраера из Тамбова.

И вдруг Илью посетила несвоевременная мысль, что предстоящее ограбление всего лишь обыкновенная подстава, и на самом деле бабы никакие не инкассаторши, а бандитские «подстилки»: его в очередной раз просто-напросто испытывают, чтобы уж окончательно убедиться в его благонадежности как нового члена банды.

– Лиходей, – осторожно обратился Илья к своему напарнику по опасному ремеслу, чтобы развеять всякие сомнения, – как думаешь, после дела через пакгаузы лучше уходить или через отстойник, где заброшенные паровозы стоят?

– Ты старший, ты и думай, – зло обронил Лиходей, нервным жестом резко натянул за козырек кепку глубоко на глаза, раздраженно сунул руки в карманы и прибавил шаг, бесцеремонно расталкивая толпившихся пассажиров плечами.

«Нервничает, значит, все без обмана», – перевел дыхание Илья, но легче ему от этого не стало, потому что в душе уже принялся переживать за инкассаторш, которые пока ни сном ни духом не ведают, что на них готовится нападение, к тому же им потом как-то придется оправдываться, что не смогли уберечь от хищения огромную сумму денег, предназначенную для заработной платы советским труженикам. Он даже искренне пожелал, чтобы сегодня произошло что-нибудь неординарное и ограбление сорвалось по независящим от них причине. Но надеяться на непредвиденный случай было опрометчиво, и он взволнованно подумал: «Главное – чтобы этот придурок не учудил что-нибудь такое, с него станется».

Следом за Лиходеем Илья вышел на перрон. Здесь стоял только что подошедший состав из Германии, радостно суетились демобилизованные солдаты: одни бежали с котелками за водой к водонапорной башне, другие прямо из четверти пили мутный самогон, а сидевший в дверях вагона одноногий гармонист умело наяривал на гармошке, свесив здоровую ногу и в такт музыке ею подрыгивая.

Возле вагона лихо отплясывали девушки-фронтовички, с азартом отбивали каблуками кирзовых сапог чечетку о бетонный перрон, голосисто пели озорные частушки, как будто между собой соревновались на самую звонкую и ловкую певунью.

Вперед вышла одна из девушек, должно быть, самая боевитая. Жестикулируя, она по-цыгански затрясла полными грудями; от обилия на ее гимнастерке наград их переливчатый звон был слышен даже сквозь звуки гармошки. Сверкая лихими глазами, спела:

Тут в центр круга, растолкав толпившихся фронтовиков, на полусогнутых ногах, юлой выкатился юркий солдатик с тремя орденами Славы, остановился против девушки; выделывая ногами замысловатые коленца, он азартно бросил пилотку на перрон, спел: