– Так, а что ему пропадать? У меня чеснок молодой есть и сала шмат. Ты закончил? Пошли поснедаем?

– Пошли, если Галина не побьет. Без аппетита ужинать станешь, что скажешь, у кого харчевался?

Саныч в долгу не остался:

– Так это ж Галина, не Верка. Потому не побоюсь и всю правду скажу: Серега накормил. К тому же Николаич попросил по району пробежаться.

– Тебя попросил?

– Обоих. Так что аппетит в любом случае нагуляю.

Сергей выжал портянки, развесил их и выплеснул воду из корыта:

– Пошли питаться.

Пока лейтенант разогревал на керосинке борщ, Остапчук достал кусок сала, луковицу, буханку черного, все аккуратно нарезал, распатронил головку чесноку. Поколебавшись, решительно хлопнул по колену:

– Нуте-с, так. – И извлек из заветного угла сейфа флягу с тещенькиной горилкой.

– Да что ты, – начал было Сергей, но старший товарищ прервал:

– Ни-ни, не пьянства окаянного ради, исключительно во имя пищеварения да вдохновения. – И разлил ровнехонько по полтинничку.

Потом ели борщ полными ложками, поглощали толстые ломти сала, уложенные на хлеб. Саныч, прикончив последнюю ложку, как раз корочкой промокал последки и тут, случайно глянув в окно, проворчал:

– Что там за шабаш собрался?

Акимов кинул в рот еще один чесночный зубок и, ожесточенно жуя, посмотрел на улицу. Там маячили во дворе, не решаясь зайти, Колька Пожарский, Андрюха Пельмень, Яшка Анчутка и цвела единственной ромашкой среди мужского полу Тося Латышева.

Иван Саныч быстро привел в порядок стол, на всякий пожарный тоже зажевал чесноком, пригладил волосы и застегнул верхнюю пуговицу. Махнул в окно посетителям:

– Что жметесь, как чужие? Заходите, раз пришли.

Вся компания, один за другим, проникла в кабинет. Несмотря на то что каждый из них, исключая Тосю, тут бывал неоднократно, сейчас они вид имели такой, точно не понимали, где находятся и зачем пришли.

– По какому поводу комиссия? – спросил Иван Саныч.

Латышева, краснея, поведала:

– Сам товарищ капитан нам назначил, на шесть вечера.

– Кому вам назначил? – удивился Акимов. – А в какой связи?

Она смутилась, беспомощно оглянулась на парней. Они подло молчали. Саныч посетовал:

– Сам назначил и уехал. А нам позабыл сказать. Так что именно назначил и кому?

Тоська открыла рот и закрыла. Пельмень поведал с утомленной гримасой:

– Ничего он никому не назначал. Тоська подслушала скандал…

Та немедленно открестилась:

– Ничего не было!

– Ой, да ладно, пусть не было, – отмахнулся Пельмень. – Сорокин выкатил ультиматум: или пусть патрули милиции подчиняются, или пеняй на себя.

– Кому выкатил? – улыбаясь, спросил Сергей.

– Да Гладковой же, Вере же Владимировне, – с досадой пояснил Колька.

– О как, – протянул Акимов. Было заметно, что авторитет командования взлетел у него до луны.

Саныч же пошевелил коротким носом, ощущая запах смуты и пороха:

– Сами слышали?

– Говорят же вам, вот эта, – Анчутка пихнул Тоську в бок, та лишь поежилась, – подслушала.

– Неправда, – прошептала та.

Добрый Яшка сжалился, объяснил по-хорошему:

– Вот эта отдельно взятая Латышева сидела в приемной. У директора скандалили. Товарищ капитан ультиматум поставил: или ваши патрули мне под начало идут, или сами пойдете… простите.

– Ничего, – позволил сержант. В районе намечался конфликт, это требовало осмысления и новых стратегий.

Латышева ныла все о своем:

– Я не подслушивала!

– Ну не подслушивала, он говорил громко, – поправился Анчутка. – Потом Николаич вышел, хлопнув дверью, а Верка… то есть товарищ директор, на нервах Тоську послала.

– Неправда! – крикнула Тося. – Я просто спросила: собирать патруль? А Вера Владимировна сказала: нет. Вплоть до увольнения!

Иван Саныч подвел предварительные итоги:

– А вы все равно пришли.

– Так она ж не отвяжется, – пояснил Пельмень.

– Но он же не вас вызывал, а, наверное, старших? – поинтересовался Акимов.

Колька пояснил:

– А какая разница? Пришли и пришли. От фабрики – так от фабрики. Так если бы Сорокин был, а его нет.

– Вы просто отметьте для себя, что патруль с фабрики приходил, – попросила Тоська, – а как товарищ капитан вернется, доложите.

– Сама придумала? – с уважением спросил сержант.

Тоська застеснялась, Пельмень заверил:

– Сама. Кто ж, кроме нее, глупость такую выдумает.

– Ну, раз так и мы не нужны, может, ходу? – деловито спросил Колька.

– Идите, идите, – разрешил Иван Саныч. – А ты, Тося, не беспокойся, обязательно передадим командованию, что приходили от фабрики и для дальнейшей драки нет оснований.

Ребята очистили помещение, сержант дал волю гневу:

– Полюбуйся-ка на наше руководство! Они с Веркой кадры делят, а нам отдувайся. Наш каков, предъявил ультиматум – и шасть в главк, как в кусты.

– Наверное, что-то срочное.

– Это хорошо, что вся кодла с Веркой сюда не приперлась. Как бы мы с тобой отбрехивались?

– Ты все?

– Нет.

– Просто решим, кто в какую сторону. Ты до станции, я на танцы или наоборот?

– Все бы тебе дрыгоножество, – буркнул Остапчук. – Монетку бросим.

На танцплощадку выпало отправляться Ивану Санычу.

– Точно Галина прибьет.

– Ты за себя беспокойся, – посоветовал сержант, лихо пристраивая фуражку так, чтобы прикрывала лысину. – Если циклоп с Веркой дальше биться станут, как будешь крутиться меж двух огней?

– Равномерно поджариваясь, – грустно признал Сергей, – а то в Заполярье завербуюсь. Там мирно, люди хладнокровные. Видно будет.

Поскольку Ольга сидела дома в компании Светки, Колька и Яшка по-быстрому раскланялись и пошли к гладковской обители. Пельменя бросили, и Тося намертво вцепилась в его рукав:

– Раз отпала общественная нагрузка, то у нас по расписанию чтение классики. Второй том «Войны и мира».

Андрюха скрипнул зубами, но ничего не поделаешь: Тося повлекла его в сторону, с жаром выражая какие-то свои восхищения громадой и стройностью произведения великого писателя.

Но почему-то тащила не в сторону общежития, а в лесок. Пельмень не возражал: куда приятнее погулять среди дерев, чем торчать, как слива, кверху задницей за столом, изучая классику.

Они слонялись туда-сюда, сторонясь шумных мест. Было слышно, как в Доме культуры под открытым небом кто-то играет на гармони, распевают песни сомнительного содержания, потом земля задрожала от молодецких плясок, и к свежему вечернему ветерку примешивались ароматы махорки и пота.

– Отойдем подальше, – робко попросила Тоська.

– Можно, – согласился он. И девчонка, услышав наконец его голос, со счастливым видом вздохнула.

Андрюха тосковал, думая про заветную трехлитровку, спрятанную под койкой, в холодке, про любимый паяльник. Он ругал себя последними словами: кой бес его вообще дернул заступиться за нее сто лет назад, потом еще и еще пару раз… Ведь ничегошеньки не имел в виду, просто впрягся, как за Светку или там за Ольгу, а она распустила сопли бахромой. Прицепилась, как репей.

Отошли по сумеркам поглубже в лес, стало совсем свежо. Андрюха, подавив вздох, поднял полу спецовки, Тоська прильнула к его боку, к рубахе невесть какой свежести, ощущая не раздражение, а умиление. И «аромат» этот, сомнительный от других, ей, чистюле, невыносимый, вдыхала с наслаждением. Так замечательно тепло было под этой палаткой из пыльной, промасленной спецовки, что Тося совершенно успокоилась.

Общеизвестно, что при определенных обстоятельствах и хлорка – творог. И Тоське, не избалованной ни жизнью, ни чьим-то вниманием, давно уж казалось, что этот совершенно обычный паренек, молчаливый, а если откровенно, то и грубый, – настоящая вселенная, полная тайн.

Тоське хотелось думать, что молчит он не потому, что лень языком молоть после рабочего дня, а боится проговориться о чем-то важном. Что глаза отводит не потому, что ему смешно и стыдно, что взрослая девчонка, передовик производства, общественница, краснеет, как обыкновенная фря, глупо хихикает и лопочет. Да и прикасаться к ней не решается по деликатности чувств – а не потому, что боится до колик, что она тотчас повиснет на руке и не отдерешь.