– Глупо. Не геройствуй. Подумай о Соне. Да. В лопухах глянь. Поняла?

Она, всхлипывая, чуть заметно кивнула.

– Да что ты как маленькая? В первый раз, что ли? Лучше сообрази мне помыться на дорожку, чистого. Сергей Палыч! Иди пока чаю попей, я скоро.

Вымывшись до скрипа, Михаил распорядился:

– Ну-ка, Наташенька, подруби-ка мне уши.

– Что? – испугалась она.

– Постриги брата, говорю.

По окончании процедуры он критически огляделся и принял еще одно непростое решение:

– Тащи бритву.

Через четверть часа Михаил уничтожил заросли на лице, что обернулось курьезной бедой: верхняя часть его разбойничьей рожи оказалась коричневой, нижняя – нежно-розовой.

– Даже оригинально, – неуверенно протянула Наталья.

– В сумерках и так сойдет, – благодушно заметил Акимов, допивая чай. – Пойдем уж, а то не пустят.

– И то верно, – согласился Введенский. Он снова расцеловался с сестрой и с Соней. Наталья перекрестила брата и протянула узелок:

– Возьми вот, твое. Пригодится.

– О, совсем другое дело, вы сегодня молодцом. Выправка почти офицерская, – одобрила Маргарита Вильгельмовна. По долгу службы ей редко приходилось встречаться с так чисто одетыми, гладко выбритыми и при этом живыми людьми.

– Благодарю вас, – Михаил изящно шаркнул ножкой.

– Нам бы к Кате Елисеевой, – пояснил Акимов.

– Зачем? – строго спросила врач.

– Да вот, жениться собрался.

– Именно, – подтвердил Введенский, – и немедленно.

– Что, не терпится? – поддела хирург.

– Нет, – просто ответил он.

– Удивительные у вас пациенты, Сергей Палыч, – заметила с улыбкой хирург Шор, – но раз все так серьезно, позволяю. Жениться пока рано, но повидаться можно. Четверть часа.

…Дверь палаты с тихим скрипом отворилась, Катя открыла глаза. Задремала, надо же, а казалось, что выспалась лет на сто вперед.

К кровати приблизился человек, которого менее всего она ожидала тут видеть, опустился на колени, без церемоний взял ее ладошку, прижал к гладко выбритой щеке:

– У нас пятнадцать минут. Выходи за меня.

Катя удивилась.

– Чего это? Я тебя совсем не знаю.

Он возразил, улыбаясь:

– Еще как знаешь. Я лично твою лисью мордочку еще в Столешниковом срисовал, ты Князя давно пасешь.

– Так ты что…

Михаил, поочередно целуя ее пальчики, заметил:

– Плохо у тебя с конспирацией.

– У тебя хорошо.

– Говори толком: согласна?

– Надо подумать.

– А я посижу, подожду, – сострил он в ответ, – но в знак серьезности намерений… сейчас.

Михаил развязал узел, данный Натальей, извлек из него своих золотых скифских рыб, поднес так, чтобы Кате было хорошо видно:

– Знаешь, что это?

Она молча кивнула, любуясь игрой света на золотых изгибах. Так вот они, скифские чудо-юдо рыбы-киты, две рыбы, плывущие одна за другой. Бараньи головы на хвостах, на брюхе – рыбы и ихтиандры…

Введенский вернул ее к реальности:

– Прячь, начальство порадуешь. Иконы иконами, а золото вы больше понимаете.

Сияющие Катины глаза сузились, лукаво блеснули:

– Остальное где, Миша?

– Захотят – найдут, – утешил он, – мне пора.

Он завязал узел, поднялся и вышел.

Катя, спрятав нежданную находку под подушку, долго лежала, глядя в потолок и улыбаясь, – довольно глупо для развитого человека с высшим образованием, старшего оперуполномоченного МУРа, только что завершившего дело о контрабанде исторических ценностей.

За последнее время Наталья уже так привыкла к различным стукам в дверь, что без этого уже и не засыпалось. Вот и сейчас не спалось.

Когда Сонечка наконец угомонилась, Наталья попробовала вернуться к работе. В конце концов, теперь некоторое время придется приноравливаться к отсутствию Мишиных «на хлебушек».

Оля Гладкова, конфузясь, доставила новую порцию конструктивной критики – не надо было быть семи пядей во лбу, чтобы заметить, что от нее требуется добавить какую-нибудь деталь, которую Гладкова-старшая волевым решением исключит из эскиза. И после этого можно с чистой совестью узор утверждать: критика высказана, учтена и внесены необходимые коррективы.

Наталья, приглядевшись, просто добавила несколько черт и черточек, которые – и слепому видно – совершенно были не ко двору. Милейшая и умнейшая Вера Вячеславовна сообразит.

Так, теперь давно заброшенная репродукция, о которой уже не раз деликатно напоминали.

Она не без удовольствия принялась за работу, воспроизводя бессмертные черты шедевра Айвазовского, и вот – наконец-то! – в дверь постучали.

Наталья с облегчением пошла открывать. На пороге переминался с ноги на ногу Колька, вид у него был одновременно смущенный и решительный, в руках – ящик.

– Наталья Лукинична, я вам тут принес кое-что. Девчонки в вашем огороде нашли.

«Это подвох, засада, проверка. Раскололи. Князь, курва, или… Неужели Миша?! Нет, быть не может, нет. Они наверняка уже окружили дом и мальчишку запустили, а теперь ждут, чтобы задержать с поличным… Но ведь если бы они хотели арестовать, то уже сто раз бы это сделали. Мое “чистосердечное” признание, “Тайная вечеря”, пистолет… а что этот мальчишка рассказывал про семейство, про папкину реабилитацию – не может быть, чтобы выдумка, вранье, чтобы втереться в доверие…»

Все это и многое другое мгновенно пронеслось в ее бедной голове. Но буря бушевала недолго. Наталья ласково улыбнулась:

– Спасибо, Коленька. Сделай милость, отнеси в милицию. Извини, у меня работа.

© Шарапов В., 2024

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2024

Открытие новой дороги через весь район, о необходимости которой столько лет говорилось всеми, праздновали досрочно. Речь председателя райкома то и дело прерывалась аплодисментами, ликующими возгласами и метанием чепчиков в воздух.

– Темпы строительства автомобильных дорог, товарищи, еще слишком медленны! Они резко отстают от темпа наращивания парка автомобилей в стране. А ведь дорога, товарищи, это не просто приспособление для передвижения туда-сюда, – втолковывал, надсаживаясь, оратор, – это путь в светлое будущее, к новым горизонтам. Новое, так сказать, обновление нашего с вами, товарищи, нового быта. Поскольку теперь мы сможем куда быстрее, по-новому, добираться до своих рабочих мест, чтобы трудиться с новыми, сохраненными силами…

Лейтенант Акимов, неся службу по охране порядка, хлопал ушами. Капитан Сорокин, приглашенный в качестве почетного гостя, сохранял на лице выражение строгое, даже постное. Правда, физиономия его то и дело вытягивалась, как у старого тощего монаха, тогда выражение становилось страдальческим. Борьба с зевотой в зрелом возрасте – дело непростое и трудозатратное. Лишь сержант Иван Саныч Остапчук совершенно не заботился о том, как он выглядит со стороны. И преступно не делал ничего, чтобы изгнать с физиономии кислую мину.

По счастью, никто этого не замечал. Все взоры были устремлены в то самое новое неведомое будущее, о котором рассказывал товарищ с трибуны. Да и вообще событие обставлено невероятно торжественно: октябрята и пионеры стараниями Оли все были в белых рубашках, с аккуратными галстуками, зажимы сверкают – аж глаза режет. Добровольный оркестр, составленный директором школы из подручных талантов и не успевших отвертеться от мероприятия взрослых, сияя начищенными инструментами, грянул туш – бодро и на удивление чисто.

Недаром трудился Петр Николаевич, натаскивая свою медную дивизию! Ровно выводил свою партию на трубе Витька Маслов – и когда только успел насобачиться? Пионеры, наиболее заслуживающие доверия, под зорким оком Саньки Приходько, который умудрялся и бдить за ними, и орудовать сверкающими тарелками, держали наготове клетки с белыми голубями, ожидая сигнала. Колька, опекавший делегатов от ремесленного училища, нахальных первокурсников, уже успел выдать несколько подзатыльников анархистам. Они собрались в строю закурить, демонстрируя то ли взрослость, то ли независимость, а скорее – все вместе. И то, и другое, и третье поммастера Пожарский счел недопустимым и решительно пресек.