Периодически раздавался звонок. Один из офицеров вставал и заходил в кабинет. Вернувшись, он называл фамилию и широким жестом приглашал в гости к Лаврентию Павловичу. Когда дошла очередь до Волошина, он поднялся, сосредоточился и, сделав глубокий вздох, вошел в кабинет.

В торце длинного стола сидел человек в пенсне. Волошин отдал честь и представился.

– Подойдите ближе, товарищ майор, – услышал он вкрадчивый голос.

Волошин подошел и молча выложил на стол две магнитофонные пленки. Берия кивнул, пододвинул их к себе и убрал в ящик стола.

– Разрешите идти? – спросил Волошин.

– Идите, – сказал Берия. – Если понадобятся разъяснения, то я вас вызову.

Он указал на дверь позади себя и нажал кнопку звонка.

Когда Волошин вышел на улицу, из серого неба сыпал мелкий дождь. Дворники сметали с асфальта желтые листья. Валерий потряс плечами, взбодрился и зашагал через площадь на улицу Двадцать пятого октября, бывшую Никольскую. Там он зашел в ресторан «Славянский базар» и заказал бутылку водки, жареную рыбу и соленые огурцы. Казалось, что с души у него свалился огромный камень и покатился куда-то вниз, в небытие. Ему было хорошо.

В одиночной камере Сухановской тюрьмы лежал на нарах мужчина. Нары на день не поднимали вопреки тюремным порядкам. Пускай хоть сутками лежит – ему недолго жить осталось.

Вячеслав Коган, который совсем недавно числился Когановым, и лежал, лежал и думал. Вывести из-под приговора его никто не мог – слишком на высоком уровне контролировали это дело. Вертухаи его кормили, выносили парашу, но отказывались разговаривать, а лишь коротко отвечали на необходимые вопросы. «Да», «нет». Нельзя разговаривать с врагом народа во избежание неприятностей.

Понятия «мораль» и «совесть» Коган не воспринимал с детства, как ему ни пытались внушить это старшие.

«Можно делать все что угодно, все, что нравится, если не поймают и не накажут».

Позднее, работая в органах, он смеялся над теми, кто называл себя патриотами, считая их безмозглым бараньим стадом. Не лучше он относился и к зарубежным кураторам.

«Все они одним миром мазаны, но эти хоть платят нормально».

Поэтому он не считал себя каким-то предателем.

«Предать можно только себя».

Он вспомнил уже далекие тридцатые годы, этот ненавистный колхоз, монотонную крестьянскую работу за палочки в журнале, отсутствие паспорта. А он стремился в большой дивный мир, всеми фибрами души желал вырваться из этой проклятой тягомотины, где можно завязнуть на всю жизнь. И ему повезло. Как-то, будучи по заданию председателя колхоза в городе, он познакомился с одним человечком, который его пристроил к делу. Человечка вскоре убили, но в деле Коган остался. Он выполнял непонятные поручения, за что ему щедро платили, и не сразу понял, что он работает на иностранную разведку, – а люди из нее, видимо, к нему принюхивались. А когда ему объяснили кураторы, кто им руководит, Коган не огорчился. Ему выправили паспорт на другую фамилию, подправили биографию и начали толкать вверх по карьерной лестнице. Хозяевам Вячеслав понравился: послушный, исполнительный и удачливый.

Его перебросили в Москву и через мутные связи устроили в органы НКВД, где он сделал бешеную карьеру, – Коган тоже понравился местному начальству. Задания ему давали все сложнее и опаснее, но он уже попал в жизненную петлю – попала собака в колесо, тявкай, но беги. Но Коган, теперь уже Коганов, не отчаивался, поверил в свою безнаказанность и воспринимал службу в НКВД, а потом в МГБ, как некую увлекательную игру. От денег ломились карманы, он завел шикарную дачу и менял любовниц как перчатки. О такой жизни он и мечтал, находясь в деревенской убогости.

«Если что, хозяева помогут, не дадут в обиду».

И ничуть в этом не сомневался. Когда его арестовали, он пытался возражать, грозить. Тогда его просто тупо избили, сильно избили, и продолжали бить во время допросов. И он смирился с судьбой, поплыл по течению. И даже сейчас, сидя в Сухановской тюрьме, не верил, что его скоро расстреляют, надеялся на чудо. Но чудеса случаются только в сказках.

Родители Миши Фомина, пламенные революционеры, разошлись, когда мальчику исполнилось три годика. Разошлись, нашли себе новые половинки и разъехались кто куда. А его оставили бабушке, которая кормила и воспитывала Мишу. У нее имелась однокомнатная квартира в самом центре Москвы, купленная ее папой, статским советником, и, слава богу, осталась ей после большевистского переворота – из однушки невозможно сделать коммуналку. Тем более, бабуля работала бухгалтером в серьезном госучреждении, и ее не трогали. Когда бабушка умерла, квартира досталась Фомину, благо ему уже исполнилось восемнадцать лет. Приехавшая к нему Катя с интересом осмотрелась в квартире жениха и дала свои, чисто женские оценки:

– Квартира великолепная, большая, высокий потолок с лепниной, ванная, кухня – все на уровне. Но абсолютно неухоженная: посмотри на этот облупленный пол, ободранные обои, когда стекла в последний раз мыл?.. И мебель: какой-то продавленный диван, стол на шатающихся ножках, на стул сесть страшно, все в пыли… Ну, Миша, так жить нельзя.

Фомин понял, что в доме появилась хозяйка, но это его ничуть не огорчило.

Денег у молодой пары было негусто – хватило только на свадебные наряды, но помогли товарищи. Волошин выписал премии всем сотрудникам Комова, и на эти деньги арендовали кафе вместе с выпивкой и закуской. Праздновали от всей души – пили, ели, танцевали под патефон. Крон вспомнил, как он привозил патефонные иголки в деревню. Улыбнулся сам, а потом рассказал эту историю гостям в лицах и интонациях. Хохотали до слез.

В разгар веселья Волошин с Комовым отошли в подсобное помещение. Волошин закурил, некурящий Комов взял папиросу за компанию, помял ее в руках, но так и не зажег.

– А где сейчас этот Коганов? – спросил Алексей. – А он на самом деле оказался Коганом.

– А кто его знает, – отмахнулся Волошин. – Мало ли через нас всяких мерзавцев проходило. Скорее всего, в Сухановке, – его ведь приговорили к высшей мере социальной защиты. Враг народа.

– Но согласись, дело было нестандартное, помучились мы с ним, – сказал Комов.

– Это да, – согласился Волошин. – Кстати, по этому делу больше ста человек привлекли. Нам обещаны награды. Говорят, сам товарищ Берия обещал. Но жизнь продолжается. Тут кто-то начал трансформаторные подстанции поджигать. Три штуки уже сожгли. Дело передают нам. Так что готовься ловить поджигателей и их хозяев.

– Всегда готов! – Комов подбросил руку в пионерском салюте.

Автобус тряхнуло на повороте — колесо провалилось в рытвину. Выпал бидон из рук задремавшей пенсионерки, покатился по проходу, весело бренча, — хорошо, что пустой.

— Что же ты делаешь, ирод проклятый! — заголосила старушка — немощная, но обладающая развитыми голосовыми связками. — Да чтобы тебя дети родные так возили! Ни дна тебе, ни покрышки!

— Макарыч, в натуре, зеньки разуй, — пробурчал татуированный небритый товарищ в кепке, надвинутой на глаза. — Ты двадцать лет на маршруте, мог бы и вызубрить эти ямы.

— Пардон, граждане, — засмеялся седой водитель, — задремал малёк. Не было тут никаких ям, видать, «зилок» шальной разбил! Откуда они только берутся?

— Откуда такие, как ты, берутся, — проворчала старушка.

Граждане возмущались, кто-то посмеивался: покатились, дескать, косточки пассажиров. Проворный отрок с копной засаленных волос подхватил бидон, сунул старушке и вернулся на место.

Павел неохотно открыл глаза. Дорогу когда-то закатывали в асфальт, этим ее достоинства и ограничивались. Проезжая часть петляла между скалами, в прорехах между глыбами зеленели леса. Вторая половина августа пока была теплой, почти без осадков. Впрочем, прогнозы на ближайшее будущее оптимизма не внушали — в средней полосе России обещали проливные дожди с похолоданием.