– Это вы к чему?

– К тому, что занялся бы ты, Николай, своим делом.

Колька, краснея, переспросил, указав рукой на отделение, на «Победу», установленную на кирпичи:

– А это вот что, не мое дело? Точно ли?

– Точно, – заверил Акимов, но все-таки смягчился и пояснил свою мысль, стараясь говорить спокойно, по-доброму. – Розыск – это не игрушки. Можно и нужно строить различные версии, предположения, но только тогда, когда есть для этого основания. Железные, понимаешь? Факты и доказательства. Нельзя фантазировать, исходя из надуманных и тем более удобных предположений только потому, что тебе что-то кажется бесспорным…

– Это вы с кем сейчас разговаривали? – помолчав, спросил Колька. – Сам с собой? Понял я, понял. Не суйся не в свое дело, рылом не вышел. Что ж, бывайте и вы.

И второй раз, круто развернувшись, он пошел прочь, кусая губы от злости и жгучей, жуткой обиды. Отойдя на некоторое расстояние, Колька выпрямился, сплюнул, сунул руки в карманы. Сергей хотел было его окликнуть, но не стал: «Вот, пришел в себя, и вот уже планы строит, стратегии. Готова головная боль, выпустили слона в посудную лавку».

…Сорокин же, поглядывая на часы, хмурился: что-то запаздывает Акимов, уже должен был быть. И, когда наконец прошагали по коридору знакомые сапоги, в дверь стукнули, то как-то полегчало.

– Разрешите, товарищ капитан?

– Прошу, – изображая сверхзанятость, Сорокин не поднял глаз, просто указал: садись, мол, а сам продолжал изучать, хмуря брови, первую попавшуюся на столе бумагу.

Акимов, заметно волнуясь, заговорил:

– Я вот к чему, Николай Николаевич. Автомобиль Тихоновский был застрахован от угона.

– И есть полис?

– Есть.

– Разумно. Предусмотрительно.

– Да. В день угона, как выяснилось, Тихонова без мужа о чем-то столковывалась с незнакомым человеком, потом спрашивала у известной спекулянтки, не может ли она найти покупателя на машину. И вы это знаете.

Теперь самое время с утомленным видом поднять глаз, что Сорокин и сделал:

– Какую машину?

– Что значит…

– Марка? Цвет?

– Не могу знать.

– Так и что ты мне, каждую городскую сплетню будешь пересказывать? Воображение сыщику нужно, но только как вспомогательный, не основной инструмент. Факты мне, факты, – капитан постучал карандашом по столу.

– Факты таковы: имеется полис, из которого следует, что «Победа» застрахована от угона, а финансовое положение Тихонова сильно ухудшилось.

– Ты снова о том, что Тихоновы сами у себя машину угнали? Так, допустим. Ключи были у мужа…

– Ключей было два комплекта, – доложил Акимов и тотчас скороговоркой поправился: – Это не в тот же день выяснилось, лишь когда Тихонов пришел за машиной.

– Точнее сказать, сразу ты не выяснил. Далее.

– Машина, сходная по описанию с пропажей, совершила наезд на Пожарского, при этом за рулем была женщина, одетая так же, как Тихонова в тот день. И Тихонов, и Золотницкий дают явно ложные показания, вводя в заблуждение относительно характеристик машины…

– Осади, – приказал Сорокин, – я прошу факты, причем именно по угону, а не наезду и прочим заговорам.

– Полис, финансовая заинтересованность.

– Так, допустим, полис и напряженка с деньгами. Кстати, кто установил напряженку?

– Остапчук, частным порядком, – с болью признал Сергей.

– Великолепно. Иными словами, из доказательств – один-единственный полис?

– А как же…

– Ты имеешь в виду показания Маслова и перекупщицы. Ну так общение с каким-то человеком, пусть и наедине, само по себе ни о чем не говорит, голословное заявление осведомительницы для суда никакое не свидетельство…

– Почему?

– Потому что, во‐первых, как запахнет жареным, она легко отречется от своих слов, во‐вторых, даже пусть не отрекается – умный адвокат немедленно обратит внимание суда на личность свидетельницы, по которой тюрьма плачет. Маслов – мальчишка, тоже так себе очевидец. Парируйте…

Акимов понимал, что все, тупик, но продолжал топорщиться уже из чистого упрямства:

– Если все-таки предположить ложный угон? Если представить, что…

– Представить, поставить и переставить, – прервал капитан. – А еще лучше – немедленно прекратить и отправляться по своим делам. Плана расследования я все еще не вижу. Слушайте, товарищ лейтенант! Вы, по сути, только что оклеветали ни в чем не повинного, заслуженного, и без того судьбой обиженного человека.

– Как же…

– А в чем повинен он? – прищурился Сорокин. – Денег нет – у кого они есть? Машину застраховал? Для этого Госстрах и существует. Где конкретные доказательства вины Тихонова и Тихоновой? Где, я спрашиваю? Нет и нет. Вы тут Львом Шейниным распинаетесь, хитросплетения и психологию разводите, а версии надо на фактах строить, на фактах и…

– Доказательствах, – угрюмо закончил Акимов.

– Вот и прекращайте подгонять реальность под свои капризы! Все доступно?

Акимов встал, щелкнул каблуками:

– Так точно! Разрешите идти?

– Идите. Да поскорее. – И Сорокин вернулся к уразумению какого-то важного и непонятного документа.

Акимов вернулся в пустой кабинет. Саныч, чувствуя, что вот-вот запахнет жареным, уже усвистал по чему-то в очередной раз «определиться». Сергей постоял какое-то время у распахнутого окна, подышал – хорошо там, за окном, солнечно. Вон, мокрый след там, где стояла «Победа», испаряется прямо на глазах – точь-в-точь как его собственная, Акимовская, уверенность в собственном уме и опыте. Выволочка получилась отменная – так скоро получить за возношение над ближним, пусть и над глупым мальчишкой, не удавалось ни разу.

Капитан Сорокин, оставшись один, какое-то время продолжал машинально «изучать» результаты клинического анализа крови пострадавшего И. П. Пожарского (в которых не было и следа этилового спирта), потом, отложив, бесшумно рассмеялся. «Как тебе жить-то: не скучно, Николаич? Ох, пора бы уже, пора на покой. Рыбу ловить. Только вот на кого весь этот детский сад оставить?»

Зол был Колька Пожарский, разобижен. И все-таки не мог не признать, будучи честным малым, что к собственной работе он в самом деле относится прохладно. Успокоился на том, что все должны идти ему навстречу, а ведь совершенно напрасно не ходит на работу.

Сто раз прав Палыч – хотя гад он, предатель! – обратив внимание на то, что порядочный трудовой класс себя так не ведет. Тем более пользуясь тем, что уволить его почти что невозможно, а старшие товарищи прикрывают.

Колька как само собой разумеющееся принял то, что мастер, Белов Иван Осипович, подрисовывает ему в табеле явки. По сути – вынуждает врать этого интеллигента. И ведь он, бедняга, ненамного старше его, пришел сразу после педучилища. Да еще откуда-то из центра, скромный, краснеющий от любого перченого слова – даже случайно вырывающегося.

В отличие от своего помощника, очень ответственный товарищ. Прихворнув как-то до состояния плюс сорока, Белов таскался на занятия, вызывая возмущение даже у педсостава.

В то время, когда все нормальные парни ходят по танцулькам или свиданиям, мастер Белов ведет кружок занимательной математики, с таким жаром посвящая в ее тайны, что даже Колька как-то заслушался, опоздал и получил от Оли чувствительный нагоняй.

А еще Белов, деликатнейший человек, искренне сочувствуя бедному сыну, подавленному бедой, случившейся с отцом, без всякой просьбы ставит ему присутствие при полном отсутствии. Да еще и к концу учебного года, в горячую пору, когда все эти отстающие с «хвостами», ноют «исправить троечку», «натянуть» да «подтянуть». Ощущение собственной неправоты Кольку завело еще больше, так что в ремесленное училище он вошел барином, чуть не посвистывая, нос кверху.

И надо же, какая неприятность – первым ему попался директор Казанцев Семен Ильич. И как раз выходил из кабинета, в котором занятие – по бумагам, – вели товарищи Белов и Пожарский. Нет, Колька не испугался, но хвост поджал.